Турский священник - де Бальзак Оноре (список книг .txt) 📗

— Я об этом знал, — сказал он.

— Как! — вскричала баронесса. — И вы нас не предупредили!

— Сударыня, — возразил тот с живостью, — позабудьте, что я догадался о тайном влиянии этого священника, и я забуду, что вы также об этом знаете. Если мы не будем скрывать нашу осведомленность, мы прослывем его сообщниками; нас начнут опасаться и ненавидеть. Делайте, как я, — притворяйтесь недогадливой, а сами на каждом шагу помните об опасности; я вам достаточно намекал, вы не желали меня понять, а я боялся себе повредить.

— Но как нам выпутаться из этого дела? — воскликнул барон.

Вопрос был не в том, покинуть ли аббата Бирото, — это само собой подразумевалось всеми тремя участниками совещания.

— Искуснейшие полководцы всегда умели отступать с достоинством, — ответил г-н де Бурбонн. — Подчинитесь Труберу; если тщеславие в нем сильнее ненависти, он станет вашим союзником. Но подчиняйтесь ему до известного предела — иначе он наступит вам на горло, согласно изречению Буало [15]: «Уничтожай дотла — так поступает церковь!» Прикиньтесь, барон, что оставляете службу, таким образом вы ускользнете от Трубера. А вы, сударыня, расстаньтесь с викарием, пусть Гамар возьмет верх. Когда будете у архиепископа, спросите Трубера, играет ли он в вист, — он ответит утвердительно. Пригласите его к себе на партию виста; ему так хочется бывать у вас, он, конечно, придет. Вы — женщина, сумейте привлечь его на свою сторону. Когда же барон станет капитаном первого ранга, дядя его — пэром Франции, Трубер — епископом, тогда вы преспокойно сделаете Бирото каноником. А до тех пор подчиняйтесь, но подчиняйтесь, сохраняя достоинство и как бы угрожая. Ваше семейство может оказать Труберу не меньшую поддержку, чем он вам. Вы прекрасно поладите. А вы, моряк, плавайте поосторожней и не пренебрегайте лотом!

— Бедняжка Бирото! — вымолвила баронесса.

— О, образумьте его как можно скорей! — ответил помещик, направляясь к выходу. — Если какой-нибудь ловкий либерал завладеет этой пустой башкой, вы увидите от Бирото немало огорчений. Возможно, что суд выскажется в его пользу, так что Трубер, я думаю, побаивается приговора. Он может еще простить вам то, что вы начали враждебные действия, но, потерпев от вас поражение, он станет неумолим. Я все сказал.

Он защелкнул табакерку, надел кожаные калоши и ушел.

На следующее утро, после завтрака, баронесса, оставшись наедине с викарием, сказала ему с заметным смущением:

— Дорогой Бирото, вы, конечно, сочтете меня несправедливой и непоследовательной, но я прошу вас ради нашего общего блага, во-первых, отказаться от иска к мадемуазель Гамар и, во-вторых, выехать из моего дома.

Бедняга Бирото побледнел. Она же продолжала:

— Я неумышленно стала причиной вашего несчастья, — я знаю, если бы не мой племянник, вы не начали бы этой тяжбы, на беду и себе самому, и всем нам. Я сейчас вам все расскажу.

И она объяснила ему вкратце, какой размах приняло дело и как важны его последствия. За ночь она поразмыслила над всем поведением Трубера и обо многом стала догадываться, так что была в состоянии безошибочно разъяснить Бирото, как опутывала его эта ловко подготовленная месть, рассказать о проницательности и силе его врага, раскрыть всю его ненависть, поведать о ее причинах, представить ему, как Трубер пресмыкался перед Шаплу целых двенадцать лет, а теперь пожирает, изничтожает этого Шаплу в лице его друга.

Простодушный Бирото сложил ладони словно для молитвы и заплакал от огорчения, услыхав о таких мерзких делах, о которых его чистое сердце и не подозревало.

Чувствуя себя будто на краю какой-то пропасти, Бирото молча слушал, уставившись мокрыми от слез глазами на свою благодетельницу, которая в заключение сказала ему:

— Я знаю, как дурно вас покидать, но, дорогой аббат, семейные обязанности стоят выше дружеских. Склонитесь перед грозой, как это делаю я, и я докажу вам впоследствии свою признательность. Что касается ваших житейских дел, я ими займусь. У вас не будет забот о куске хлеба. Через посредство г-на де Бурбонна, который сумеет соблюсти осторожность, я устрою так, чтобы вы ни в чем не терпели недостатка. Дорогой друг, позвольте мне предать вас! Я подчинюсь необходимости, но моя привязанность к вам останется неизменной. Решайте!

Несчастный аббат, потрясенный до глубины души, воскликнул:

— Значит, прав был Шаплу, говоря, что Трубер, если бы только мог, и в могиле не оставил бы его в покое! И он-то спит в постели Шаплу!

— Теперь не до сетований, — заметила г-жа де Листомэр. — Время не терпит! Решайте.

Доброе сердце Бирото не могло не последовать в такой переломный момент непосредственному порыву преданности. Да и жизнь его была теперь лишь медленным умиранием. Он сказал, бросив своей покровительнице полный отчаяния взгляд, от которого дрогнуло ее сердце:

— Я отдаю себя в ваши руки. Я уже всего лишь труха, трушинка, упавшая на мостовую.

Это туренское словцо не имеет равнозначного, кроме слова «соломинка». Но бывают красивые соломинки, желтые, гладкие, блестящие — их подбирают дети, тогда как трушинка обозначает соломинку бесцветную, серую, грязную, валявшуюся по канавам, гонимую ветром, измятую ногами прохожих.

— Но только, сударыня, мне не хотелось бы оставлять аббату Труберу портрет Шаплу, сделанный для меня. Он — мой. Добейтесь, чтобы мне его вернули, от остального я отказываюсь.

— Хорошо, — ответила г-жа де Листомэр, — я зайду к мадемуазель Гамар.

Тон этих слов выдавал, какое усилие сделала над собой г-жа де Листомэр, решаясь унизиться до того, чтобы потешить тщеславие старой девы.

— Я постараюсь все уладить, — добавила она, — хотя не смею даже надеяться. Ступайте к господину де Бурбонну, пусть он напишет в должной форме бумагу о вашем отказе от иска. Принесите мне документ, а затем, с помощью его высокопреосвященства архиепископа, нам удастся, быть может, совсем замять ваше дело.

Бирото ушел охваченный ужасом. Трубер вырос в его глазах до размеров египетской пирамиды. Руки этого человека орудовали и в Париже, и в соборе св. Гатиана.

«Что же это такое? — вертелось в мозгу Бирото. — Он, и вдруг помешает господину маркизу де Листомэру стать пэром! И, быть может, с помощью его высокопреосвященства удастся дело замять!»

Перед лицом столь крупных интересов Бирото чувствовал себя какой-то мошкой. Он признавал свою вину.

Известие о переезде Бирото удивило всех, тем более что причина его была неясна. Г-жа де Листомэр говорила, что ей понадобилось помещение викария, чтобы расширить свою квартиру, ввиду женитьбы племянника, уходящего со службы. Никто еще не знал об отказе Бирото от иска. Таким образом, наставления г-на де Бурбонна были в точности соблюдены.

Эти две новости, дойдя до ушей главного викария, должны были польстить его самолюбию, доказывая ему, что семья де Листомэров если еще и не сдалась, то, по крайней мере, держалась нейтрально и молчаливо признавала тайную власть конгрегации. А признание не было ли в какой-то мере и подчинением? Но дело все же подлежало судебному разбирательству. Не означало ли это одновременно и уступку и угрозу?

Итак, Листомэры заняли в борьбе положение, подобное тому, какое занимал главный викарий: они держались в стороне и могли всем руководить.

Но произошло важное событие, еще более затруднившее успех планов, намеченных г-ном де Бурбонном и Листомэрами для умиротворения лагеря Гамар и Трубера: мадемуазель Гамар простудилась, возвращаясь из собора, слегла и была, как говорили, тяжело больна.

В знак сочувствия весь город огласился притворными сетованиями: «Чувствительность мадемуазель Гамар не вынесла этой скандальной тяжбы!», «Она во всем права, и она же умирает от огорчения!», «Бирото убивает свою благодетельницу!»

Такого рода фразы разносились повсюду капиллярами великого тайного собрания женщин и сочувственно повторялись всем городом.

Госпожа де Листомэр испытала напрасное унижение, нанеся старой деве визит, — она ничего не добилась.