Песни Мальдорора - Лотреамон (читать книги без регистрации полные txt) 📗

Философ Декарт сказал однажды, что никто до сих пор не воздвиг ничего прочного на математической основе. Таким хитроумным способом он выразил мысль о том, что не каждому и не сразу дано оценить тебя по достоинству. Ибо есть ли что-нибудь прочнее и надежнее тех трех твоих атрибутов, о математика, которые я перечислил и которые, переплетаясь друг с другом, венчают величественный шпиль твоего исполинского храма. Храм этот все разрастается; что ни день, то новые богатства стекаются в него изо всех подвластных тебе областей, все новые сокровища духа, добытые в твоих копях. О святая математика, в общении с тобой хотел бы я провести остаток дней своих, забыв людскую злобу и несправедливость Вседержителя.

(11) «Серебряный фонарь под сводами храма [27], ты привлек мой взор и привел в смятенье ум: ради чего, подумал я, зажжен сей светоч. Я слыхал, будто в темные вечера ты разгоняешь мглу для стекающихся сюда на молитву, будто лучи твои указывают кающимся грешникам путь к алтарю. Что ж, возможно, но к чему все это: ведь никто тебя не принуждает так усердствовать. Пусть себе колонны базилики утопают во мраке, а если, оседлав буйный вихрь и нарушив благолепие храма, ворвется внутрь злой дух, зачем вступать в противоборство с посланцем Князя Тьмы, дай хладному его дыханью задуть в тебе огонь, чтобы он без помех мог выбрать себе жертву из стада коленопреклоненных верующих. Погасни, о, погасни на радость мне – ибо, покуда ты рассыпаешь трепетные блики, я принужден, стиснув зубы, смирять свой нрав и, стоя у порога святого храма, лишь пожирать глазами всех, кто спасся от моей карающей руки, укрывшись в доме Господа. А между тем, о поэтический светильник, когда бы ты только захотел понять меня, мы стали бы друзьями, так почему же, стоит мне в поздний час ступить на мрамор паперти, как ты вспыхиваешь ярчайшим блеском, что мне, признаться, вовсе не по вкусу. Пламя свечей все светлей, все горячей, вот уже больно смотреть, как будто горят не свечи, а электрические лампы; этим мощным, этим небывалым светом ты, словно раскалясь от праведного гнева, заливаешь все приделы, все уголки, все закуты громоздкого Божьего хлева. Когда же, изрыгая богохульства, я удаляюсь восвояси, ты, с честью выполнив священный долг, тускнеешь и снова светишь ровно, скромно и неярко. Скажи на милость, уж не потому ли ты спешишь оповестить рабов Господних о приближенье их заклятого врага и обратить их взгляд туда, откуда он готовит нападенье, что разгадал все мои тайные помыслы? Я склонен думать, что так оно и есть, ибо и сам разгадал тебя и понял, что ты, как сторожевой пес, приставлен охранять хоромы, по которым с павлиньей спесью разгуливает твой хозяин. Но рвение твое напрасно. Предупреждаю: еще хоть раз ты выдашь меня и попытаешься натравить на меня человечью стаю, неистово заблистав, – я уж говорил тебе, что сей оптический феномен, не описанный, впрочем, ни в одном физическом трактате, мне не нравится, – так вот, еще раз – и я схвачу тебя за патлы да заброшу в Сену. Я впредь не потерплю, чтоб ты так злостно мне вредил, тогда как я не сделал тебе ничего дурного. Там, на дне, сияй себе, сколько вздумается, я позволяю; оттуда можешь дразнить меня своей немеркнущей улыбкой; там, убедившись наконец, что, сколько ни блести, а я неуязвим, и что ты лишь напрасно переводишь масло, ты им подавишься с досады и выблюешь на дно».

Так говорит Мальдорор, стоящий на пороге храма и не сводящий ненавидящего взора с фонаря над церковными вратами. Светильник этот его безмерно раздражает: зачем понадобилось ему висеть именно здесь, да и вообще весь вид его внушает опасенье. Но если и вправду некий дух обитает в нем, – думает Мальдорор, – то это дух трусливый, коль скоро не желает отвечать на честные и открытые речи с такою же прямотою. В нетерпеливом озлобленье Мальдорор горячится, размахивает руками и мечтает, чтобы фонарь превратился в человека: то-то не поздоровилось бы этому человеку! Увы, светильники не превращаются в людей, сие противоречит их природной сути. Но Мальдорор не может отступить ни с чем, он ищет острый камень и что есть сил бросает вверх… есть! цепь оборвалась, как травинка под косой, драгоценная утварь рухнула наземь, и брызги масла разлетелись по каменным плитам. Злодей вцепляется в светильник и хочет унести, но тот не поддается, тот начинает разрастаться. Чудится ли это или на самом деле – по бокам у него реют два крыла, а верхняя часть превратилась в торс ангела. Сие ангелоподобное существо бьет крыльями, старается взлететь, но Мальдорор не ослабляет хватку и не пускает. Полуфонарь и полуангел – где видано такое! Перед очами Мальдорора ангел и фонарь, он хочет разглядеть, где тут фонарь, где ангел, но не может, да это вовсе невозможно – они срослись, и получился не фонарь, не ангел, а нечто среднее и двуединое. Однако Мальдорору это невдомек, и он решил, что у него помутилось в глазах, оттого и мерещится что-то несусветное. И все же Мальдорор изготовился к нешуточной схватке, ибо кем бы ни был его противник, видно по всему, что он не робкого десятка. Никто не знает – скажут вам простые души, – как разыгрывалась кощунственная эта драка в оскверненном храме, потому что двери святилища сами собою повернулись на скрежещущих петлях и захлопнулись, дабы никто и не мог этого увидеть. Но было так: невидимый меч наносил человеку в плаще удар за ударом, однако под градом ударов он неумолимо притягивал ангела, стараясь ртом дотянуться до светлого лика. Казалось, ангел стал изнемогать, смирился с неизбежным пораженьем. Все реже, все слабее взмахи меча, еще немного – и злодей добьется своего, облобызает ангела – не таково ль его намеренье? Да, так и есть. Вот стальною рукою сжимает он ангелу горло – тот задыхается, хрипит! Вот запрокинул лицо его и прижал к своей преступной груди. Вот застыл, как будто бы пронзенный жалостью к небесному созданью, как будто не решаясь подвергнуть пытке того, кого охотно назвал бы другом. Но тут же вспомнил, что пред ним прислужник Бога, и ярость снова закипела в нем. О ужас, ужас, пробил час чудовищного злодеянья! Преступник наклонился, высунул язык – тягучая слюна стекает с языка – и провел им по щеке ангела, молящего взором о пощаде. Лизнул еще, еще раз и… смотрите, о смотрите! Розовая, как заря, кожа сына неба почернела, словно уголь! Пахнуло гноем. Гангрена, настоящая гангрена. В одно мгновенье потемнело и сморщилось чудное лицо, но мало этого: гнусная скверна беспощадно пожирает тело, и вот уже вся ангельская плоть – одна сплошная, мерзостная язва. Ужаснулся и Мальдорор, похоже, он и сам не ожидал, что ядовитая слюна его подействует так страшно, – ужаснулся и, схватив фонарь, рванулся прочь. Но в тот же миг увидел над собою черную тень; тяжело шевеля обугленными крылами, медленно поднималась она ввысь. Враги… еще минута – и каждый устремится по своему пути: один – в светозарные небеса, другой – в мрачную пучину зла, но пока оба замерли, вперив друг в друга взор… Безмолвное прощанье. Все мысли человечества за шестьдесят веков, истекших от начала мира, и за все века грядущие легко вместились бы в один этот взгляд. Но не таковы наши герои и не таковы обстоятельства, чтобы обмениваться мыслями, которые может породить заурядный человеческий ум – о нет! Флюиды высшего порядка струили их глаза. И этот взгляд навеки сделал их друзьями. Открыв, что среди слуг Господних встречаются столь благородные души, Мальдорор был потрясен, так потрясен, что даже усомнился: не заблуждается ли он, не ошибся ли, избрав служенье злу. Но нет, он тверд в своем решенье; рано или поздно, но он достигнет славной цели, он одолеет Вседержителя, он станет править сам и станет сам повелевать всем сонмом не менее прекрасных ангелов. Недавний же соперник Мальдорора без слов, одними лишь глазами, успел сказать ему, что по пути к чертогам рая вернет себе свой прежний облик, и, уронив прохладную слезу на воспаленный лоб того, кто поразил его гангреной, стал, как орел, кругами возноситься к облакам, пока совсем не скрылся в них. Тогда и Мальдорор очнулся и вспомнил о фонаре, который все время сжимал в руках, – вот он, виновник всех бед. Стремглав помчался он к Сене и с размаху зашвырнул фонарь подальше от берега. Фонарь упал, взвихрил водоворот и, покрутившись в нем, пошел ко дну. С тех самых пор каждый вечер, чуть только сгустятся сумерки, на поверхности Сены близ моста Наполеона всплывает зажженный фонарь, увенчанный, вместо ручки, парой ангельских крылышек, – всплывает и величаво движется вниз по реке. Неспешное теченье увлекает его все дальше, он минует арки моста Гар, моста Аустерлиц и продолжает свой бесшумный путь до моста Альма. Здесь останавливается, поворачивает и столь же легко плывет против теченья вспять, так что четыре часа спустя возвращается к тому же месту, откуда начал плавание. Завершив один круг, начинает другой – и так всю ночь. Светлый блеск его, как будто горят не свечи, а лампы, затмевает горящие вдоль набережных фонари, он плывет меж их шеренг, горделивый и недоступный, как монарх, с немеркнущей улыбкой на устах и отнюдь не давится с досады маслом. На первых порах его пытались догнать на лодках и выловить, но тщетно: без труда уходил он от погони, грациозно ныряя и всплывая далеко впереди. И теперь стоит суеверным матросам завидеть плавучий светильник, как они обрывают на полуслове песню и поспешно поворачивают в другую сторону. Если вам случится ночью идти через мост, оглядитесь, и вы непременно увидите где-нибудь на реке сияющий фонарь, а впрочем, говорят, он показывается не всякому. Когда на мост ступает человек с нечистой совестью, светильник в мгновенье ока гаснет, и напрасно, уязвленный, вопрошает тот темноту, пытаясь проникнуть взором до самого илистого дна. Смысл происшедшего ему понятен. Порою ему кажется, что он видит волшебный свет, но увы: это всего лишь сигнальный огонь на судне или отражение газового рожка. Он знает, в чем причина исчезновенья светоча: причина в нем самом, и, одолеваемый тягостными думами, убыстряет он шаг, чтобы скорее укрыться в четырех стенах. А серебряный фонарь вновь всплывает и продолжает свой еженощный рейд, без устали петляя по всем извилинам причудницы-Сены.