В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt, fb2) 📗
– Я кожей чувствую что-то, – сказал он. – Можешь меня старым болваном считать и всякое такое, только что-то готовится. Может, и не выйдет ничего, но я чувствую, прямо кожей чувствую.
– Что же именно ты чувствуешь? На что это похоже?
– Трудно это объяснить, парнишка. Знаешь, когда вода вот-вот закипеть готова, она вроде как вздыбливается, замечал? Вот это я и чувствую. Я всю жизнь среди рабочих-сезонников. Не то чтоб план какой-то был, нет… Но точь-в-точь как вода, прежде чем закипеть ей, вздыбливается…
Взгляд старика затуманился, стал отсутствующим, как у слепого. Он высоко вздернул подбородок, и жилы, перерезавшие его шею от подбородка вниз, напряглись и вздулись.
– Может, голодных стало слишком много, может, хозяева уж слишком нас прижали. Не знаю. Только чувствую вот кожей…
– Что чувствуешь-то?
– Гнев, вот что! – выкрикнул старик. – Бывало с тобой перед дракой, когда от гнева ты сам не свой, на стенку лезть готов, кишки как огнем обжигает и внутри тошнота? Вот на что это чувство похоже. Только не в одном оно отдельном человеке, а во всех, в миллионах и миллионах, будто все они, забитые, голодные, стали одним целым и чувствуют одно. Сезонники не понимают, что такое с ними, но когда этот большой парень, великан этот, в которого превратились все они, взбесится от ярости, встанут все, и тогда страшно даже подумать. Господи, что тогда начнется! Они станут горла перегрызать, когтями впиваться, вырывая из глоток добычу! – Старик покачнулся на суку, но удержался, обхватив его покрепче. – Вот что я кожей чувствую, – повторил он. – Куда бы ни подался, везде одно чувствую – будто вода закипеть готова.
Джим дрожал от возбуждения.
– Но должен же быть план, – сказал он. – Когда произойдет взрыв, должен быть план, куда этот взрыв направить, чтобы прок от него какой-то был!
Старик словно выдохся после своей пламенной тирады.
– Когда великан на свободу вырвется, никаким планом его не удержишь. Он ринется, как бешеный пес, и станет кусать все, что движется, слишком долго его впроголодь держали, били слишком много, а хуже всего, что слишком много чинили ему обид…
– Но если достаточное количество народу будет это предвидеть и выработает план, – продолжал настаивать Джим.
Старик покачал головой:
– Надеюсь, что помру раньше, чем это случится. Они перегрызутся, примутся убивать друг друга, а после, когда опомнятся, устанут или перемрут, все опять пойдет по-старому. Надеюсь, что лягу в гроб, накроюсь крышкой и не увижу всего этого. Это вы, молодняк, живете еще какими-то надеждами. – Он поднял полные ведра. – Посторонись, я по лестнице спущусь. Болтовней не заработаешь, а чтобы следить за этим, умники образованные здесь и поставлены.
Джим отступил, встав на сук, и позволил старику слезть на землю. Тот опорожнил свое ведро и побрел к другому дереву. Джим выждал, но старик не возвращался. В упаковочном сарае грохотала сортировочная машина, стучали молотки. С шоссе доносился рев проносящихся мимо больших грузовиков. Джим набрал полное ведро яблок и отнес его к куче ящиков. Учетчик сделал пометку в блокнотике.
– Заплатишь потом, если нормы не выработал, – предупредил учетчик.
Кровь бросилась в лицо Джиму. Плечи напряглись.
– Ты знай в своем блокнотике чиркай, черт тебя побери.
– Крутого из себя корчишь, да?
Джим тут же взял себя в руки и улыбнулся смущенной улыбкой.
– Устал я, – извиняющимся тоном сказал он. – К работе этой я непривычный.
Белобрысый учетчик улыбнулся.
– Да понимаю я, как это бывает, – сказал он. – Когда устаешь, то обижает каждая мелочь. Может, на лесенку влезешь и курнешь там?
– Да, пожалуй. – И Джим вернулся к дереву. Прицепив ведро, он поднял его, приладив трос на дерево, и вновь занялся яблоками. И сказал вслух: «Даже я, как шавка последняя… Не умею! Вот старик мой, тот умел!» Он не стал работать быстрее, но движения его стали более экономными и четкими, как у машины. Солнце опустилось, а потом и совсем ушло. Оставив землю в полумраке, оно освещало теперь лишь верхушки деревьев. Вдали, в городке, завыла сирена. Но Джим упорно продолжал работать. Уже смеркалось, когда замолк грохот машины в упаковочном сарае и учетчики прокричали: «Кончай, ребята! Топайте сюда! Время!»
Джим спустился с лестницы, вывалил яблоки из ведра, присоединив их к остальным. Учетчик записал все ведра, сделал общий подсчет. Стоя поодаль, люди крутили самокрутки, вели негромкие вечерние беседы. Потом они медленно побрели по междурядью к проселочной дороге и садовому бараку.
Джим заметил шедшего впереди старика и ускорил шаг, догоняя. Ноги у старика двигались скованно, с трудом сгибаясь в суставах.
– Это ты опять, – сказал старик, когда Джим догнал его.
– Подумал, может, с тобой поселюсь.
– Ну, разве тебя остановишь! – Было видно, что старик польщен.
– Ты здесь с родными? – спросил Джим.
– С родными? Нет.
– Если у тебя и вовсе родных нет, – сказал Джим, – так почему бы тебе в какой-нибудь приют благотворительный не податься, и пускай государство тогда о тебе заботится.
– Я верховой! – Тон старика был полон ледяного презрения. – Правда, что это такое, вам, молокососам паршивым, которые и в лесу-то не бывали, сроду не понять. Только мало кто из верховых до моих лет доживал, это точно. А слабакам, вроде тебя, плохо становилось, когда они лишь глядели на мою работу! Что мне какие-то паршивые яблоньки! А ты говоришь – в приют! Я в своей жизни делом занимался, для которого характер требуется! Я на высоте девяносто футов корягу рубил, а с меня щепой пояс безопасности срывало! Парней рядом со мной сук упавший в кашу превращал! Это меня-то в приют! Где скажут мне: «Вот, Дэн, тебе твой супчик», – и я стану макать в тот супчик хлеб и сосать потом этот хлеб и кланяться им за это? Нет уж! Скорее я с яблони сигану и шею сломаю, чем в приюте их благотворительном окажусь! Я верховой!
Они тяжело шагали между рядами яблонь. Джим снял шапку и держал ее в руке.
– Ты ничего не выгадал на своей работе, – сказал он. – А как только состарился, тебя просто вышвырнули вон!
Большая рука Дэна сжала плечо Джима с такой силой, что стало больно.
– Я много чего выгадывал, пока там был, – отвечал Дэн. – Я взбирался на высоту и знал, что ни хозяину, ни лесоторговцу, ни президенту компании это не по зубам, нет у них мужества делать то, что делаю я. Я один способен на это! И я глядел на все вокруг сверху вниз. И все вокруг казалось маленьким, мелким, и люди тоже. А я был наверху, я не уменьшался в размерах! Так что кое-что я все-таки выгадывал!
– Они наживались на твоем труде, – сказал Джим. – Они разбогатели, а когда ты не смог больше лазать наверх, тебя вышвырнули.
– Да, это так, – согласился Дэн. – Наверно, я здорово состарился, парнишка, но мне и на это наплевать. Да, черт возьми, наплевать, и точка.
Впереди показалось беленое строение, которое владельцы отвели сборщикам, – низкий сарай почти пятидесяти ярдов в длину, с дверями и маленькими квадратными оконцами через каждые десять футов. Некоторые двери были открыты, и впереди можно было различить горящие свечи и лампы. Кое-кто из рабочих, сидя в дверях, любовался сумерками. Перед длинным строением находился кран, возле которого толпился народ – мужчины и женщины. Каждый из собравшихся, когда до него доходила очередь, складывал руки ковшиком, подставлял их под струю воды, после чего в течение минуты плескал водой в лицо, омывая его и волосы, и тер одна об другую руки. Женщины несли к крану горшки и кастрюли, запасая в них воду.
Из темноты дверных проемов выныривали дети и сновали взад-вперед, неугомонные и беспокойные, как крысята. Все возвращались к месту ночлега – мужчины из сада, со сбора яблок, женщины из сарая – с упаковки и сортировки.
Углом к бараку, с северной стороны, располагалась местная лавка, сейчас ярко освещенная.
Еду и рабочую одежду здесь можно было купить в кредит по ведомости. Вереница женщин и мужчин выстроилась, ожидая возможности войти, другая вереница тянулась из лавки, люди шли, нагруженные консервными банками и батонами хлеба.
