Отверженные. Том I - Гюго Виктор (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Фошлеван принял отчаянное решение.
Он стал между могилой и могильщиком, скрестил руки и сказал:
– Я плачу!
Могильщик удивленно взглянул на него.
– Что такое, деревенщина?
Фошлеван повторил:
– Я плачу!
– За что?
– За вино.
– За какое вино?
– За аржантейльское.
– Где оно, твое аржантейльское вино?
– В «Спелой айве».
– Пошел к черту! – буркнул могильщик и сбросил землю с лопаты в могилу.
Гроб ответил глухим звуком. Фошлеван почувствовал, что земля уходит у него из-под ног и что он сам готов упасть в могилу. Он крикнул сдавленным, хриплым голосом:
– Скорей, приятель, пока «Спелая айва» еще не закрыта!
Могильщик набрал еще на одну лопату земли. Фошлеван продолжал.
– Я плачу! – повторил Фошлеван и схватил могильщика за локоть. – Послушай, приятель! Я монастырский могильщик, я пришел тебе подсобить. Это дело можно сделать и ночью. А сначала пойдем выпьем по стаканчику.
Продолжая говорить, продолжая упорно, безнадежно настаивать, он в то же время мрачно раздумывал: «А вдруг он выпьет да не охмелеет?»
– Если вам так хочется, провинциал, я согласен, – сказал могильщик. – Выпьем. Но после работы, не раньше.
С этими словами он взялся за лопату. Фошлеван удержал его.
– Это аржантейльское вино, – по шесть су!
– Ах вы, звонарь! – сказал могильщик. – Динь-дон, динь-дон, только это вы и знаете. Пойдите прогуляйтесь.
И опять сбросил с лопаты землю.
Фошлеван сам не понимал, что говорит.
– Да идемте же выпьем! – крикнул он, – Ведь платить-то буду я!
– После того как уложим ребенка спать, – сказал могильщик и в третий раз сбросил с лопаты землю.
– Видите ли, ночью будет холодно, – воткнув лопату в землю, добавил он, – и покойница начнет звать нас, если мы оставим ее без одеяла.
Тут могильщик, набирая землю лопатой, нагнулся и карман его блузы оттопырился.
Блуждающий взгляд Фошлевана упал на этот карман и задержался на нем.
Солнце еще не скрылось за горизонтом; в глубине кармана можно было разглядеть что-то белое. Глаза Фошлевана блеснули с яркостью, удивительной для пикардийского крестьянина. Его вдруг осенило.
Осторожно, чтобы не заметил могильщик, он запустил сзади руку к нему в карман и вытащил белый предмет.
Могильщик в четвертый раз сбросил с лопаты в могилу землю.
Когда он обернулся, чтобы набрать пятую лопату, Фошлеван с самым невозмутимым видом сказал:
– Кстати, новичок, а пропуск при тебе?
Могильщик приостановился.
– Какой пропуск?
– Да ведь солнце-то заходит!
– Ну и хорошо, пусть напяливает на себя ночной колпак.
– Сейчас запрут кладбищенские ворота.
– И что же дальше?
– А пропуск при тебе?
– Ах, пропуск!
Могильщик стал шарить в кармане.
Обшарив один карман, он принялся за другой. Затем перешел к жилетным карманам, обследовал один, вывернул второй.
– Нет, – сказал он, – у меня нет пропуска… Должно быть, забыл его дома.
– Пятнадцать франков штрафу, – заметил Фошлеван.
Могильщик позеленел. Зеленоватый оттенок означает бледность у людей с землистым цветом лица.
– А, разрази их господь! – воскликнул он. – Пятнадцать франков штрафу!
– Три монеты по сто су, – пояснил Фошлеван.
Могильщик выронил лопату.
Теперь настал черед Фошлевана.
– Ну, ну, юнец, – сказал Фошлеван, – не горюйте. Из-за этого самоубийством не кончают, даже если готовая могила под боком. Пятнадцать франков – это всего-навсего пятнадцать франков, а кроме того, можно их и не платить. Я стреляный воробей, а вы еще желторотый. Мне тут прекрасно известны все ходы, выходы, приходы, уходы. Я дам вам дружеский совет. Ясно одно; солнце заходит, оно уже достигло купола Инвалидов, через пять минут кладбище закроют.
– Это верно, – согласился могильщик.
– За пять минут вы не успеете засыпать могилу, она чертовски глубокая, эта могила, и не успеете выйти до того, как запрут кладбище.
– Правильно.
– В таком случае с вас пятнадцать франков штрафу.
– Пятнадцать франков!
– Но время еще есть… Вы где живете?
– В двух шагах от заставы. Четверть часа ходьбы отсюда. Улица Вожирар, номер восемьдесят семь.
– Время у вас еще есть, если только вы возьмете ноги в руки и уйдете отсюда немедленно.
– Это верно.
– Как только вы окажетесь за воротами, мчитесь домой, берите пропуск, бегите обратно, сторож вас впустит. А раз у вас будет пропуск, платить не придется. И тогда уже вы зароете покойника. А я пока что постерегу его, чтобы он не сбежал.
– Я обязан вам жизнью, провинциал!
– А ну, живо! – скомандовал Фошлеван.
Вне себя от радости могильщик потряс ему руку и пустился бежать.
Когда он скрылся среди деревьев и шаги его замерли, Фошлеван нагнулся над могилой и сказал вполголоса:
– Дядюшка Мадлен!
Никакого ответа.
Фошлеван вздрогнул. Он не слез, а скатился в могилу, припал к изголовью гроба и крикнул:
– Вы здесь?
В гробу царила тишина.
Фошлеван, еле переводя дух – так его трясло, вынул из кармана долото и молоток и оторвал у крышки гроба верхнюю доску. В сумеречном свете он увидел лицо Жана Вальжана, бледное, с закрытыми глазами.
У Фошлевана волосы встали дыбом. Он поднялся, но вдруг, едва не упав на гроб, осел, привалившись к внутренней стенке могилы. Он взглянул на Жана Вальжана.
Жан Вальжан, мертвенно-бледный, лежал неподвижно.
Фошлеван тихо, точно вздохнув, прошептал:
– Он умер!
Снова выпрямившись, он с такой яростью скрестил на груди руки, что сжатые кулаки ударили его по плечам.
– Так вот как я спас его! – вскричал он.
Бедняга, всхлипывая, заговорил сам с собой. Принято думать, что монолог несвойствен человеческой природе, – это неверно. Сильное волнение нередко заявляет о себе во всеуслышание.
– В этом виноват дядюшка Метьен, – причитал он. – Ну с какой стати этот дуралей умер? Зачем понадобилось ему околевать, когда никто этого не ожидал? Это он уморил господина Мадлена. Дядюшка Медлен! Вон он лежит в гробу! Он достиг всего. Кончено! Ну разве во всем этом есть какой-нибудь смысл? Господи боже! Он умер! А его малютка? Что мне с ней делать? Что скажет торговка фруктами? Чтобы такой человек и так умер! Господи, да разве это возможно? Только подумать, что он подлез под мою телегу! Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Ей-богу, он задохся, я говорил ведь! Он не хотел мне верить. Нечего сказать, хороша шуточка ради конца! Он умер, такой славный человек, самый добрый из всех божьих людей. А его малютка! Ах! Во-первых, я не вернусь туда. Я останусь здесь. Отколоть такую штуку! И ведь надо же было старым людям дожить до таких лет, чтобы оказаться старыми дураками! Как же это он все-таки попал в монастырь? С этого все и началось. Нельзя проделывать такие вещи. Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Дядюшка Мадлен! Мадлен! Господин Мадлен! Господин мэр! Не слышит. Попробуйте-ка теперь выкрутиться!
фошлеван стал рвать на себе волосы.
Издали послышался скрип. Запирали ворота.
Фошлеван наклонился над Жаном Вальжаном, но вдруг подскочил и отшатнулся, насколько это возможно было в могиле. У Жана Вальжана глаза были открыты и смотрели на него.
Видеть смерть жутко, видеть воскресение почти так же жутко. Фошлеван окаменел; бледный, растерянный, потрясенный всеми этими необычайными волнениями, он не понимал, покойник перед ним или живой, и глядел на Жана Вальжана, а тот глядел на него.
– Я уснул, – сказал Жан Вальжан и привстал на своем ложе.
Фошлеван упал на колени.
– Пресвятая дева! Ну и напугали же вы меня!
Затем он поднялся и крикнул:
– Спасибо, дядюшка Мадлен!
Жан Вальжан был только в обмороке. Свежий воздух привел его в чувство.
Радость – отлив ужаса. Фошлевану надо было затратить почти столько же сил, сколько Жану Вальжану, чтобы прийти в себя.
– Так вы не умерли! Ну до чего ж вы умный! Я так долго звал вас, что вы вернулись! Когда я увидел ваши закрытые глаза, я сказал себе: «Так! Ну вот он и задохся!» Я помешался бы, стал бы настоящим буйным помешанным, на которого надевают смирительную рубашку. Меня бы посадили в Бисетр. А что мне было еще делать, если бы вы умерли? А ваша малютка? Вот уж кто ничего не понял бы, так это торговка фруктами. Ей сбрасывают на руки ребенка, а дедушка умирает! Что за история! Святители, что за история! Ах, вы живы! Вот счастье-то!
