Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
— Пусть тебе оседлают коня — обойдешься без пролетки, и сыпь в Колпну.
На конном дворе дали иноходца, крупного, в яблоках.
Слава собрался за полчаса; в укоме договорился, что днем позже выедет в Колпну Ушаков, вдвоем они всю волость расшевелят; ремнем привязал к седлу портфель и поскакал вроде как бывалый кавалерист — ноги в стременах, пришпорил бы, да нет шпор!
Миновал последние дома, дорога потянулась меж овсов, зеленые кисти клонились к земле, среди зелени лиловел мышиный горошек.
До чего ж хорошо в поле! Впереди небо и позади небо, и сам он летит в неведомые края!
Если бы не конь! Споткнулся о выбоину, и тупой болью отдалась та выбоина, передняя лука трет и трет, хоть слезай и иди пешком…
Слава попридержал лошадь, качнуло вправо, качнуло влево — ох, дьявол, до чего больно! — оглянулся, нигде никого, только коршун висит в небе, да свистят в поле кузнечики.
Перекинул ногу через седло, свесил ноги на одну сторону, как амазонка, никто не видит, а так легче, и подумал, что «до Колпны еще ой-ой как далеко».
Впереди телега, на телеге баба в желтом платке.
Снова ноги в стремена, даже рысью промчался мимо бабы.
То вприскочку, то еле-еле тащась, то боком затемно добрался Слава до Колпны.
Торчали старые ветлы, а за ветлами лежало село, тускло светились окна, и в отдалении повизгивала гармошка.
Слава медленно двигался по сельской улице. Мимо, хихикая, прошли девки. Выбежал из подворотни пес и тут же скрылся.
Двухэтажный дом волисполкома, низ кирпичный, верх деревянный, сразу видно, строен торговцем, внизу три больших окна закрыты ставнями, а наверху все окна освещены.
Слава соскочил с коня, привязал повод к столбу, поднялся по неосвещенной лестнице на второй этаж.
Он нашел Заузолкова, председателя Колпнянского волисполкома, они встречались в Малоархангельске, и Заузолков тоже сразу узнал Ознобишина.
— По молодежным делам или еще что? — спросил он, пожимая гостю руку.
— Можно сказать, и так, и эдак, — отозвался Слава. — Жалуется на вас молодежь. Нет у них крыши…
— На нас, а не на вас? Дитя не плачет, мать не разумеет… — Он снисходительно смотрел на Ознобишина. — Покалякаем завтра утром. Сегодня у нас исполком заседает. Делим косилки и жатки…
— Между кем делите? — поинтересовался Слава.
— Собрали по волости, у кулачков отобрали лишнее, в помещичьих экономиях кое-что осталось. Вот и раздаем сельсоветам, чтоб помогли бедноте. Куда ж нам тебя определить на ночевку? — задумался он. — Тут у нас разговоров до утра!
— Да я здесь где-нибудь, — предложил Слава.
— Зачем? — возразил Заузолков и поманил к себе человека в солдатской фуражке. — Товарищ Крептюков, председатель сельсовета, Иван Афанасьевич, — представил. — А это молодежный секретарь с уезда товарищ Ознобишин. Будь ласков, Иван Афанасьевич, отведи товарища Ознобишина… К Федорову. Пожалуй, так сподручней всего. Попроси Евгения Анатольевича принять гостя как положено.
Крептюкову, должно быть, не впервые приходилось водить приезжих по указанному адресу, он выжидательно посмотрел на гостя из Малоархангельска, а Заузолков тут же отошел и вмешался в чей-то спор.
Слава вновь очутился на улице.
— Ваш? — спросил провожатый, указывая на коня. — Забирайте с собой.
Свернули в проулок в сторону от села, Крептюков вывел приезжего на широкую аллею, в темноте Слава не мог рассмотреть таинственно шелестящие деревья.
Шли долго, Слава успел и звезды пересчитать, и лермонтовские стихи вспомнить…
Наконец спросил:
— А Федоров — кто он такой?
— Как вам сказать… Помещик, — ответил Крептюков.
— Помещик? — испугался Слава. — Зачем же к нему?
— А мы у него часто ставим приезжих, — равнодушно пояснил Крептюков. — Евгений Анатольевич не хотят с нами ссориться, приезжие остаются довольны.
— И что ж это за помещик? — спросил Слава.
— Обыкновенный, — продолжал объяснять Крептюков. — Десятин сто было, сад, коров с десяток. Землю забрали, коров тоже, а дом и сад пока при нем.
За деревьями показался дом, не то, чтобы очень большой, однако заметный, с широким балконом, с колоннами, с полукруглыми высокими окнами, слабый свет лился из-за опущенных штор.
Крептюков постучал в окно, штора тотчас отдернулась, мелькнуло чье-то лицо, отворилась дверь.
— Кто там? — послышался хрипловатый голос.
— Это я, Евгений Анатольевич, — отозвался Крептюков. — Принимай гостя.
— Пожалуйте.
— Да нет, я пойду, — сказал Крептюков. — Привел к тебе человека. Из Малоархангельска. Слышал небось про комсомол? А это у них самый главный. Приюти на пару дней.
— Разумеется, — приветливо отозвался хозяин. — Милости просим.
— А я пошел, — сказал Крептюков. — Дела еще. Бывайте!
Он сбыл приезжего с рук и скрылся в темноте.
— Заходите, — пригласил гостя хозяин и шире распахнул дверь. — Не споткнитесь о порог…
Слава переступил порог.
«Логово врага», — мысленно и не без иронии произнес он.
Но логово оказалось таким милым и привычным, что на него сразу пахнуло чем-то знакомым, давнишним и домашним. Настоящая столовая, в каких ему приходилось бывать в довоенной Москве. Обеденный стол, стулья с высокими спинками, старинный буфет, картины, круглая висячая лампа под белым стеклянным абажуром, скатерть на столе, блеск самовара, вазочки с вареньем и печеньем…
Самому Федорову за пятьдесят, вдумчивые глаза, седая бородка. Супруга помоложе, пышные волосы, легкий румянец, приветливая улыбка. Две барышни-погодки лет по двадцати. Дочери, конечно…
Нравилось ему и как Федоровы одеты — и серая тужурка на хозяине, и темный капот на хозяйке, и ситцевые платья на девушках.
— Давайте знакомиться, — сказал хозяин дома. — Меня зовут Евгений Анатольевич. А это моя супруга, Екатерина Юрьевна. А это Оля и Таня. Как у Лариных. А вас как?
— Вячеслав.
— А по батюшке?
По отчеству его редко называли, только незнакомые мужики да Федосей с Надеждой в Успенском.
— К чему это?
— Лет вам мало, но вы уже начальство.
— Какой я начальник!
— А к нам только начальников и приводят.
— Николаевич.
Иронии в тоне Федорова Слава не уловил, и если она имела место, то относилась больше к собственной незавидной участи принимать всех, кого ему ни пошлют.
— Со мной лошадь, — нерешительно сказал Слава.
— А мы ее в конюшню. Овса, извините, нету, а сена сколько угодно.
— Присаживайтесь, — пригласила хозяйка. — Позволите чаю?
«Какая милая семья», — думал Слава.
Легко завязался разговор: о газетах, о новостях, о том, как трудно налаживается мирная жизнь…
Узнав о том, что Ознобишин родом из Москвы, заговорили о столице, вспомнили театры, музеи. Федоровы, и отец, и мать, пожаловались, не знают, как быть: дочери Тане надо продолжать образование, и боятся отпустить одну; выяснилось, что Оля — племянница, недавно приехала из Крыма, тоже собирается в Петроград или в Москву; барышни поинтересовались, собирается ли учиться Слава…
Такой разговор мог возникнуть в Москве с любыми родственниками Славы, окажись он среди них: все вежливы, тактичны, доброжелательны.
Федоров посетовал на свое положение.
— Помещик, — сказал он с иронией. — Представитель дворянского оскудения.
Разорился еще его отец, оставалась какая-то земля, но и с той пришлось расстаться. Слава богу, сохранился дом. Он всегда был лоялен к новой власти. Теперь вся надежда на университетское образование. Он филолог.
— Буду проситься в учителя. Если возьмут.
Федоров достал из кармана часы, нажал пружинку, часы тоненько прозвонили четверть двенадцатого.
— Поздно, — сказала Екатерина Юрьевна. — Устроим вас в кабинете.
В резных шкафах стояли книги, не какие-нибудь редкие старинные книги, обычная библиотека среднего русского интеллигента начала двадцатого века. Издания Вольфа, Девриена, Маркса, литературные приложения к «Ниве», Шеллер-Михайлов, Писемский, Гарин, Гамсун, Ибсен, Куприн, сборники «Просвещения», «Шиповника», томики Блока, Гофмана…
