Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер (книги онлайн полные .txt) 📗
Его сын доктор Генри Спаррок хранит в вагоне «Борап» брошюру Карла Маркса в издании «Современной библиотеки», которую он уже пять лет как собирается прочесть в тайной надежде понять, «чего хотят все эти левые конгрессмены и красные рабочие лидеры», но приглашение на партию в бридж отвлекает его каждый раз, как он дойдет до второй страницы.
И в том же «Борапе» Мэдж Дедрик держит колоду пасьянсных карт со своей монограммой, Оливер Бихаус — сборник кроссвордов, а Дайанта Марл — книгу по психоанализу, книгу о правилах этикета и бутылку коньяку.
Проводник Мак — очень толстый, очень черный, приветливый по долгу службы: ему скоро стукнет семьдесят, и он знает их всех. Под его присмотром уезжают в колледж девушки, чьим родителям он прислуживал во время их свадебного путешествия, и он называет их «мисс», хотя помнит маленькими Тутс и Кэй. Он находит им потерянные сумочки и коробки конфет и старается уберечь их от слишком быстрого знакомства с красивыми попутчиками. Ему известно, чьи мужья прощаются с чьими женами на одном конце перегона и чьи мужья встречают и целуют этих жен на другом.
Мак — это Готский альманах, горничная-лакей, облаченная в брюки дуэнья всей молодежи Дулута, Гранд-Рипаблик и других городов на линии Дулут — Сент-Пол; если Мак не узнает вас, это куда опаснее для вашего положения в обществе, чем если доктор Спаррок не пожмет вам руку или миссис Дедрик сделает вид, что незнакома с вами; назвать его «Джорджем» вместо «Мака» значит выставить себя полнейшим варваром; фамилии у него нет, по крайней мере Нийл и люди его круга в этом уверены.
При виде Нийла он расплылся в улыбке:
— Милости просим к нам, капитан Кингсблад, сэр. Позволю себе надеяться, что ваше ранение уже не так вас беспокоит, сэр?
— Да, спасибо, Мак, нога гораздо лучше.
«Все-таки лестно, что Мак меня помнит. Не забыть дать ему двадцать пять центов на чай».
— Желаете просмотреть миннеаполисскую газету, капитан?
— Давайте, Мак, спасибо.
«Нет, двадцать пять мало. Вот старый негр, который знает свое место. Почему какая-нибудь девчонка вроде Белфриды не может держать себя так же прилично? Просто стыдно дать ему пятьдесят или даже семьдесят пять центов!
К тому же это все равно включается в дорожные расходы».
В конце пути, когда Мак счистил с него последнюю воображаемую пылинку и напутствовал ласковым: «Надеюсь, вы окажете нам честь и обратно ехать с нами, капитан?» — Нийл величественно протянул ему доллар.
Показался вокзал. В своем отделении старый Хайрем Спаррок ворчал на Мака:
— Ну, ты, потомок Макиавелли, а меня ты не просишь оказать тебе честь ехать обратно в твоем вагоне?
— Нет, сэр. С вами слишком много хлопот, генерал, да еще эти ваши пилюли!
— Ах ты, дядя Том несчастный! Ах ты, старая черная кокотка, все деньги вынюхиваешь? Вот тебе четвертак, и скажи спасибо.
— Как же не спасибо, генерал. Деньги немалые, а за что? Я всего только и делал, что смотрел на вас. Обычно вы больше пятнадцати центов не даете. Опять удачная спекуляция на бирже, генерал?
— Не твое собачье дело. Ты для скольких газет шпионишь, а?
— Для всех, сколько есть, генерал. До скорого свиданья.
Оба умолчали о том, что каждый год на рождество старый Хайрем давал старому Маку пятьдесят долларов. Два реликта эпохи земельно-железно-лесного феодализма 900-х годов обменялись улыбками, а молодой Нийл Кингсблад с одобрением взирал на этот знакомый, заигранный спектакль.
11
Нийл полагал, что причиной охлаждения между его матерью и ее родителями была привычка бабушки Жюли Саксинар командовать всеми, кто оказывался достаточно близко, чтобы услышать ее бодрое кудахтанье. Открытой ссоры между ними не было, но установившиеся в семье прохладные отношения мешали Нийлу ближе познакомиться с дедом и бабкой.
Однако во время своей четырехдневной деловой поездки в Миннеаполис он выбрал свободный вечер и отправился на озеро Миннетонка навестить стариков. В шестьдесят пять лет (сейчас ему было восемьдесят пять), удалившись на покой после долгой службы в телефонной компании, Эдгар Саксинар купил себе очень неплохой одноэтажный домик. Он превосходно описал его в одном из своих писем:
«Мы поселились в каменном бунгало на берегу романтичных вод озера Миннетонка, с прекрасным видом. Ни один такой большой город, как Миннеаполис, не расположен так близко от такого большого и красивого озера, как Миннетонка. Мы с миссис Саксинар часто беседуем о романтичных индейцах, которые некогда плавали в своих челнах по этим романтичным водам».
Дом, в сущности, был построен не из камня, а из бетонных плит под камень, и вид из окон открывался не на прославленное своей красотой огромное озеро, от которого его отделяло три квартала, а всего лишь на стандартный восьмиквартирный дом, часовню Адвентистов седьмого дня да кучку тополей. Но для двух стариков, с утра до ночи развлекающихся ссорами, это было удобное и уютное жилище, и Нийл с удовольствием уселся в желтое плюшевое кресло в маленькой гостиной, оклеенной желтыми обоями с рисунком из камышей и водяных лилий.
Он сытно пообедал в отеле «Суонсон-Гранд», но бабушка Жюли насильно увела его в кухню и до отвала накормила шоколадным печеньем с орехами. Ее кухня отнюдь не была стеклянно-эмалевым чудом из тех, какие рекламируются в журналах. Она стряпала на заслуженной, не слишком усердно начищенной плите, которую топила углем, свои запасы хранила в синих треснутых чайниках и жестянках от печенья, а тарелки и чашки покупала в магазинах подержанных вещей, где для них было самое подходящее место. Нийл вспомнил, что его мать и дедушка Эдгар всегда гордились своей аккуратностью, в то время как веселая пичуга Жюли была безалаберна, как цыганка.
Но он заметил, что в этом хаосе битой посуды бабушка Жюли с легкостью находит все, что ей нужно, тогда как мать и дед, считавшие своим долгом ставить каждый стул на заранее определенное ему место и методично раскладывать по ящичкам адреса, письма, счета из прачечной и старые, но еще годные к употреблению шнурки для ботинок, постоянно забывали, где что лежит.
Они вернулись в гостиную, и Нийл, как почтительный внук, вступил в беседу с коренастым, лысым, веселым, ворчливым янки — дедушкой Эдгаром.
Он добросовестно расспросил, какого мнения Эдгар о подоходном налоге, о бейсбольной команде, игравшей за Миннеаполис в истекшем сезоне, и о телефонных аппаратах нового образца. (Обо всем этом Эдгар был невысокого мнения.) А потом Нийл коснулся той единственной темы, которая действительно занимала его.
— Бабушка Жюли, я тут после одного разговора с папой заинтересовался своими предками. Расскажите мне о вашей семье и о дедушкиной.
Маленькая, смешная старушка — восемьдесят три года, если верить календарю, сорок три, если судить по ее гладкой, стройной шее и живым глазам, не требующим очков, — смесь цыганки и ирландской феи, настоянная на пуританстве Новой Англии, — примостясь со своим вязаньем в ветхой камышовой качалке, всегда выводившей из терпения ее мужа, который сидел тут же, круглолицый и краснощекий, в старомодном пенсне с полукруглыми стеклами, курил длинную сигару и вторил ей недоверчивым сопеньем, — бабушка Жюли клохтала, как курица, снесшая яйцо:
— Твой дедушка Саксинар — вот этот чурбан, что дымит нам в нос, — родился в Висконсине, работал бухгалтером на лесопилке, потом служил в Милуоки счетоводом и телеграфистом Чикагской компании, а уже потом поступил на телефон. И родичи его — те, которых он знал, — были люди как люди, сыровары да мелочные торговцы, все славный, глупый народ.
Эдгар брызнул слюной, как миниатюрный кит:
— Уж будет тебе! Саксинары — крепкая порода, и с отцовской стороны у Нийла такая же родня. Мои предки, благодарение богу, почти все до единого были добрыми просвитерианами и членами республиканской партии.
Жюли хихикнула:
— Вот и я говорю. Славный, глупый народ. А мои предки — те были французы. Женщины ходили все в бантиках, а мужчины их развязывали.
