Все люди — враги - Олдингтон Ричард (бесплатные серии книг .TXT) 📗

— А ты думаешь, она тоже была твердая снаружи, а внутри — вся сплошной крем? — спросила Кэти задумчиво. — Ах, Тони, ты заставляешь меня говорить такие глупости. Но не доложите ли вы вашей светлости, что пора вставать? Я уже почти одета.

После прохладной темной комнаты яркий солнечный свет, отраженный белыми стенами и пыльной дорогой, казался сверхослепительным, и было нестерпимо жарко. Кэти надела темные очки и раскрыла зонтик, чтобы защитить себя и Тони. Но даже и под этой защитой путь до кафе показался им длинным и тяжелым.

— Послушай, Кэти, — сказал Тони, после того как заказал мороженое, — а ведь в самом деле, дорогая, становится чересчур жарко. Мы с тобой долго этого не выдержим.

— Не говори так, Тони. Я так счастлива на Эа, я хотела бы остаться здесь навсегда.

— Мы не можем остаться жить на этом маленьком острове. Мы впадем в черную меланхолию и примемся писать романы. Но уж если ты этого непременно хочешь, я постараюсь завтра найти для нас виллу.

— Нет, нет, я так люблю наши маленькие комнаты и Филомену. Но, пожалуй, нам действительно придется уехать. Но ведь мы вернемся сюда, правда, Тони?

— Ну конечно, вернемся. Я уже думал об этом, Кэти. Но прежде всего скажи мне, куда бы ты хотела отсюда поехать.

— С тобой куда угодно, только не в Австрию, хотя, кажется, даже и там я могла бы теперь быть счастлива. Нет, куда угодно, только не в Австрию.

— Но, может быть, есть такое место, куда бы тебе очень хотелось поехать?

— Да, это место, куда бы ты хотел поехать.

— Есть несколько причин, по которым нельзя постоянно оставаться на Эа, — ласково улыбнувшись ей, сказал Тони. — Одну из них я только что привел. Потом здесь слишком жарко летом и ужасно холодно зимой, по крайней мере так говорит Филомена. Правда, здесь нет малярии, но никак нельзя ручаться, что какой-нибудь сицилиец не завезет сюда анофелеса в своей бороде. Кроме того, здесь водится летом какой-то микроб, который проделывает черт знает что с вашим животиком. Любовникам не полагается страдать расстройством желудка — это доказано статистическими данными об их долголетии. Кроме того, при существующем режиме не так-то легко приобрести даже дом в аренду — налоги, налоги на каждом шагу, и блюстители закона не оставляют вас ни на минуту в покое. Да, при таком режиме вредно задерживаться на одном месте.

— Ты так мрачно описываешь наш милый остров, Тони.

— Это для того, чтобы публика сюда не ездила.

Но, я думаю, не уговориться ли нам с Филоменой, чтобы она всегда оставляла за нами две комнаты на апрель и май — даже на март, если ты хочешь, только март здесь обычно дождливый. Мы всегда будем проводить здесь наш ежегодный медовый месяц. Но скажи, Кэти, может быть, я слишком навязчиво распоряжаюсь тобой?

— Нет, но мне жаль, что мы не можем таскать за собой Эа на буксире, сообразуясь со временем года.

Ну, ничего не поделаешь! А куда же мы поедем теперь?

— Что ты скажешь насчет Парижа?

— Париж! — воскликнула Кэти. — Вот это было бы замечательно! Я была в Париже, когда мне было восемнадцать лет. А не будут ли французы скверно относиться к «бошу», даже если этот «бош» австриячка?

— Ничуть. Если хочешь знать, сейчас во Франции даже своего рода культ немцев, а потом с чиновниками буду иметь дело я. У меня есть друзья во Франции. Ну, и все-таки нам нужно иметь какое-нибудь, хотя бы самое скромное, но постоянное помещение, чтобы хранить всякий ценный для нас хлам, который будет накапливаться и который нам станет жалко выбрасывать, и потом еще какое-нибудь место, где мы могли бы проводить зиму и лето. Мне думается, мы сумели бы найти на юго-западе Франции крошечный домик подешевле, чтобы можно было проводить в нем зиму и лето, а на остаток года заколачивать его и уезжать самим, куда захочется, путешествовать или забираться на Эа. Ты как думаешь?

— Да, кажется, лучше и не выдумаешь. А у тебя есть на примете какая-нибудь французская деревушка?

— Нет, только округ. Ты умеешь править автомобилем, Кэти?

— Умела когда-то, до войны. А с тех пор, кажется, даже и не ездила на автомобиле.

— Ну, ты быстро вспомнишь, а я научусь. Видишь ли, я о Париже думаю по нескольким причинам. Во-первых, это громадная перемена после Эа, там можно и людей посмотреть. Да, да, дорогая моя, тебе придется решиться на это, нельзя же жить всегда в таком уединении. Потом я думал попросить своего приятеля Крилэна купить нам машину — знаешь, такую маленькую французскую машину, похожую на римский саркофаг на колесах. Тогда мы могли бы поехать в Брутэн и обследовать все окрестности. А если мы не найдем места, соответствующего нашему идеалу в этом году, найдем через год или два. Ну, а в Париже мы поживем не больше двух недель. Все же хорошо будет послушать музыку, не правда ли? Посмотреть, что делают художники, побывать в Лувре? Выпить французского винца? Ну — купить для Кэти несколько платьев?

— Ах, Тони, какой ты соблазнитель! Я начинаю думать, что ты и есть тот самый змей, который соблазнил Еву. Ты сделал так, что я начинаю томиться непреодолимым желанием сорвать запретное яблоко — Париж, который я и не мечтала снова увидеть.

— Ну, значит, решено. И нам вовсе незачем строго придерживаться выработанного плана, Кэти. Можем всегда изменить его, если подвернется что-нибудь получше. Ты когда-нибудь ездила на пароходе из Неаполя в Марсель?

— Нет.

— Это очень приятное путешествие, если море спокойно, а теперь оно как раз должно быть спокойное.

Я думаю, тебе это очень понравится. Мы сейчас пойдем и закажем каюту с двумя маленькими постельками. Хочешь, я попрошу неаполитанскую газету, и мы посмотрим расписание пароходов?

— Да.

— Ну, вот и расписание, — сказал Тони, просматривая последнюю страницу газеты, — есть пароход двадцатого. Сегодня четырнадцатое. Может быть, это слишком скоро?

— Да, слишком «скоро! Знаешь, Тони, я так боюсь, а вдруг с нашим отъездом отсюда разобьется маленькая чаша моего счастья. Но, хорошо, поедем двадцатого. Только будь все время со мной, Тони, и держи меня ночью за руку, чтобы мне даже и присниться не могло, что я теряю тебя.

Солнце так пекло, что они никак не могли решиться вылезти из чистой прохладной воды в бухте и из-за этого опоздали к обеду. Тони уверял, что они находятся на три градуса южнее Неаполя и что до сентября с каждым днем будет становиться все жарче, потому что все знойные ветры из Африки дуют на Эа, и что, хотя по вечерам все еще будет прохладно, большую часть дня им придется проводить в комнатах.

И Кэти грустно соглашалась с этим.

За обедом Тони был молчалив и, видимо, чем-то озабочен, а Кэти не делала никаких попыток поддерживать разговор. Она наслаждалась этими случайными минутами молчания, когда она чувствовала себя в полном единении со своим возлюбленным и не нужно было никаких слов, чтобы выразить это. Наконец уже перед тем как идти спать, Тони сказал:

— Я думал, Кэти…

— Я это заметила, дорогой.

— Тебе было скучно сидеть со мной… Прости, пожалуйста.

— Нет, это было даже приятно. Но о чем же ты думал?

— О тысяче вещей. Я не уверен, что смогу передать свои мысли словами. Тебе придется угадывать между слов. Какое идиотство говорить об упрощении языка — нам нужен, наоборот, гораздо более тонкий и сложный язык.

— Так ты об этом думал?

— Нет, это так, между прочим. Прежде всего не находишь ли ты, что я сегодня опять слишком много распоряжался?

— Нет, дорогой, нисколько. Ты всегда распоряжаешься так, как мне нравится, а если мне случайно что-нибудь не понравится, ты сейчас же с ангельской кротостью заявляешь, что и тебе это уже не нравится.

— Нам почти всегда нравится одно и то же, Кэти. Но самое очарование состоит не в том даже, что мы с тобой во всем сходимся, а в том, что мы такие разные. И это не только твоя женственность, которая для меня всегда является каким-то откровением и чудом, но ведь ты и чувствуешь по-другому. Но можно мне сегодня распорядиться еще одной вещью?