Наставники. Коридоры власти (Романы) - Сноу Чарльз Перси (бесплатные полные книги .TXT) 📗

— Уверена, что вам это пошло на пользу, — сказала она не без ехидства.

Хоть она и волновалась, но довольно скоро овладела собой и стала оживлена и разговорчива. Не забывала она и своих обязанностей хозяйки: налила мне еще виски, открыла сигаретницу.

— Я вовсе не мучаюсь из-за наших с ним отношений, — начала она. — Надеюсь, вы верите мне? — И продолжала: — Я счастлива. Никогда в жизни не была так счастлива. Мне кажется, и он счастлив. Это звучит до безобразия самонадеянно, но мне кажется, он тоже счастлив.

Нисколько она не самонадеянна, подумал я, будь она самонадеянна, ей было бы куда легче.

Элен говорила так откровенно, что я смог последовать ее примеру. Я спросил, где ее муж. Что у них произошло?

Она покачала головой.

— Я должна рассказать вам. Это звучит чудовищно. Если бы я узнала такое про другую женщину, я не подала бы ей руки. Да, конечно…

Кроме Роджера, сказала она, только родители мужа знают, что с ним. Это должно оставаться тайной. И она добавила глухо и жестко: «Он в доме для умалишенных».

Неизвестно, поправится ли он когда-нибудь. Избирателям сообщили, что он болен и, возможно, не выставит свою кандидатуру на следующих выборах.

— Это надвигалось давно. Да! И меня это не остановило. Я поняла, что передо мной счастье, и ухватилась за него обеими руками. — Она посмотрела на меня искренними, виноватыми и строгими глазами. — Я вовсе не хочу оправдываться, но можете мне поверить: пусть это кажется предательством, но, если бы не его душевная болезнь, я бы давно оставила его. Я пыталась ему помочь. Если бы не это, я ушла бы от него еще до того, как появился Роджер. — В ее горькой улыбке не было снисхождения к себе. — Когда женщина влюбляется сначала в человека, которого не переносит, а потом в такого, за которого не может выйти замуж, — должно быть, с ней что-то неладно, вам не кажется?

— А может, это просто невезенье?

— Нет, тут дело не в одном невезении. — И она сказала просто: — Только, знаете, сейчас я вовсе не чувствую, что со мной что-то неладное. Вы ведь понимаете меня?

Она громко рассмеялась. Трудно было не заметить в ней нежности, душевного жара, умения быть счастливой. И все же мне показалось, что такая жизнь не для нее. Я знал в Лондоне многих женщин, которые припеваючи жили по-холостяцки в таких же квартирках (и притом не столь нарядных и дорогих). Многие, так же как она, возвращаясь со службы, наводили уют в своих гнездышках, поджидали своих мужчин. Некоторые смотрели на это спокойно — легко сходились, легко расходились. Некоторым даже приятно щекотала нервы необходимость сохранять тайну, нравилось сидеть за задернутыми шторами, в одиночестве и прислушиваться, когда же стукнет наконец дверца лифта… Глядя на Элен, я не сомневался, что, хоть она и решилась жить, скрываясь и прячась, раз иного выхода не было, ей приходилось дорого платить за свое счастье — может быть, дороже, чем она сама сознавала.

Я спросил, давно ли они вместе.

— Три года, — ответила она.

Я не мог поверить своим ушам. Три года! И все это время мы были близко знакомы с Роджером. Я почувствовал укол самолюбия — как же это я ничего не заметил!

Мы помолчали. Она испытующе смотрела на меня своими синими, до боли честными глазами. Потом сказала:

— Я хочу задать вам один вопрос. Очень серьезный.

— Да?

— Я должна оставить его?

Я ответил не сразу:

— Можно ли об этом спрашивать?

— А разве нельзя?

— И вы могли бы его оставить?

Она не отвела глаз. Помолчала немного. Потом сказала:

— Я просто не могу причинить ему зло. Нам всегда было хорошо вместе. То, что он нужен мне, само собой понятно, только не так уж это все у нас односторонне. Не знаю почему, но иной раз мне кажется, что я тоже нужна ему. — Она говорила просто, раздумчиво и вдруг не выдержала: — Во всяком случае, если он уйдет от меня, моя жизнь кончена.

Голос ее зазвенел, на глаза навернулись слезы. Порывисто, как девчонка, она размазала их пальцами по щекам. Всхлипнула и, взяв себя в руки, продолжала уже тверже:

— И все равно причинить ему зло я не могу. Вы понимаете?

— Кажется, понимаю.

— Я верю, что он делает важное дело. И вы тоже в это верите. Правда? — Элен сказала, что она «ничего не смыслит в политике», но она была умна и проницательна. Она понимала, в чем сила Роджера и в чем его слабость.

Она тонко улыбнулась:

— Я ведь говорю с вами не кривя душой. Я не из тех, кто способен на красивые жесты. Конечно же, я не могу причинить ему зло. Загубить его карьеру было бы для меня ужасно. Ведь это значит загубить ему жизнь. А это было бы для меня ужасно, потому что я эгоистка. Ведь если наша связь повредит ему в глазах общества, он по-настоящему никогда мне этого не простит. Вы согласны?

Странная у нее была манера — задавать мне вопросы, вопросы о себе самой, на которые я не мог ответить, потому что слишком мало ее знал. В устах другой женщины это звучало бы как попытка привлечь к себе внимание: «Смотрите на меня, какая я!» — могло показаться первым шагом к сближению, к флирту. Но как мужчина я для нее не существовал — она ждала от меня помощи, только и всего. Таким способом она не то что поверяла мне свои тайны, но как бы вводила в курс дела, чтобы при случае я мог оказаться ей полезен.

Я ответил уклончиво.

— Не простил бы, — уверенно сказала она. — Это был бы конец! — И прибавила спокойно, рассудительно, чуть ли не насмешливо: — Выходит, как ни кинь, а все клин.

Мне хотелось ее утешить. Я сказал, что могу помочь ей только одним — практическим советом. Что, собственно, происходит? Была ли она у адвоката?

Предпринимала ли еще какие-нибудь шаги?

До сих пор она, в сущности, мне ничего не сказала, видимо побаиваясь начать этот разговор. Впрочем, так ли? Побаивалась-то побаивалась, однако ей нельзя было отказать в решительности и смелости. Ведь она за тем и пригласила меня, чтобы поговорить о деле. И потом, после стольких лет молчания ей, конечно, хотелось излить душу. Всякому человеку приятно немного похвастаться, даже ей — хотя она отнюдь не страдала самомнением, — а, может, ей больше других.

Факты мало что прояснили. Да, к адвокату она обращалась. Он устроил, чтобы за телефонными звонками к ней проследили. Два-три раза удалось перехватить тот голос. Но звонили всякий раз из автомата, так что установить личность, конечно, невозможно. Голос всегда один и тот же? Да! А каков он? Да не совсем нашего круга, сказала Элен, точь-в-точь как сказала бы миссис Хеннекер, как могла сказать только англичанка. Грубый? Нет, нисколько, скорее интеллигентный. Говорил гадости? Вовсе нет. Просто говорил, что ее связь с Роджером известна, перечислял, в какие вечера Роджер бывал у нее, советовал предупредить Роджера, чтоб поостерегся.

После того как телефонные разговоры были взяты под контроль, она получила два анонимных письма. Вот из-за этого она и попросила меня зайти к ней сегодня, сказала она, когда мне было уже пора уходить. Да, она показывала их адвокату. Теперь она разложила их на столике, на котором стояли наши стаканы.

Анонимных писем я не выношу. В свое время я и сам из-за них натерпелся. Я до сих пор не могу унять нервную дрожь при виде теснящихся друг к другу букв, выведенных рукой маньяка, писем, в которых все дышит расстроенной психикой, ищущим выхода безумием, злобой, которая ранит исподтишка, ненавистью, пульсирующей в пустых комнатах. Но эти письма были необычные. Написаны совершенно нормальным размашистым почерком на хорошей белой бумаге. Вежливые, деловитые. Известно, говорилось в них, что Роджер посещал ее между пятью и семью часами вечера в такие-то и такие-то дни. («Все точно?» — спросил я. «Совершенно точно!» — ответила Элен.) Пишущий эти строки располагает документами, подтверждающими их связь. («Это возможно?» — «К сожалению, мы переписывались».) Если Роджер намерен оставаться на виду, эти сведения — как ни прискорбно — придется предать гласности. Вот и все, что было в этих письмах.