Человеческая комедия - де Бальзак Оноре (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
- Не хотите ли выпить стакан воды с сахаром? - спросила г-жа Гранлье, прервав Дервиля.
- С удовольствием, - ответил он.
- Знаете, я не вижу, какое отношение к нам имеет вся эта история, - заметила г-жа Гранлье, позвонив в колокольчик.
- Гром и молния! - воскликнул Дервиль, употребив любимое свое выражение. - Я сейчас сразу прогоню сон от глаз мадмуазель Камиллы, - пусть она знает, что ее счастье совсем еще недавно зависело от папаши Гобсека. Но так как старик на-днях умер, дожив до восьмидесяти девяти лет, господин де Ресто скоро вступит во владение превосходным состоянием. Как и почему - это надо объяснить. А что касается Фанни Мальво, то вы ее хорошо знаете. Это моя жена.
- Друг мой, - заметила виконтесса де Гранлье, - вы, по свойственной вам откровенности, пожалуй признаетесь в этом при двадцати свидетелях!
- Да я готов крикнуть это всему миру! - заявил стряпчий.
- Вот сладкая вода, пейте, милый мой Дервиль. Никогда вы ничего не достигнете, зато будете счастливейшим и лучшим из людей.
- Я немножко потерял нить, - сказал вдруг брат виконтессы, пробуждаясь от сладкой дремоты. - Так вы, значит, были у какой-то графини на Гельдерской улице. Что вы там делали?
- Через несколько дней после моего разговора со стариком голландцем, - продолжал свой рассказ Дервиль, - я защитил диссертацию, получил степень лиценциата прав, затем был зачислен в коллегию стряпчих. Доверие ко мне старого скряги Гобсека очень возросло. Он даже обращался ко мне за советами по разным своим рискованным аферам, в которые смело пускался, собрав точные сведения, хотя даже самый искушенный делец счел бы их опасными. К удивлению моему, этот человек, на которого никто ни в чем не мог повлиять, выслушивал мои советы с какой-то почтительностью. Правда, они всегда шли ему на пользу. Но вот, проработав три года в конторе стряпчего, я получил там должность старшего клерка и переехал с улицы де-Грэ, так как мой патрон, помимо ста пятидесяти франков жалованья в месяц, давал мне теперь еще стол и квартиру. Какой это был счастливый день для меня! Когда я зашел к старому ростовщику проститься, он не сказал мне ни одного дружеского слова, не выразил никакого сожаления, не пригласил бывать у него, а только бросил на меня взгляд, свой удивительный, необыкновенный взгляд, по которому можно было подумать, что он обладает даром ясновидения. Однако неделю спустя старик сам навестил меня, принес запутанное дело об отчуждении земельного участка, и с тех пор попрежнему стал пользоваться моими безвозмездными советами с такою непринужденностью, как будто платил за них. В конце второго, 1818—1819, года, зимою, мой патрон, большой кутила и расточитель, оказался в стесненных обстоятельствах, вынуждавших его продать контору. Хотя в те времена цены на патент стряпчего не достигали таких баснословных сумм, как теперь, он запросил за свое заведение не мало - сто пятьдесят тысяч франков. Если б деятельному, знающему и толковому стряпчему доверили такую сумму на покупку этой конторы, он мог бы прилично жить на доходы от нее, уплачивать проценты и за десять лет расквитаться с долгом. Но у меня гроша за душой не было, так как отец у меня мелкий провинциальный буржуа. Я седьмой по счету в нашей семье, а из всех капиталистов в мире я был близко знаком только с Гобсеком… Но, представьте, честолюбивое желание и какой-то слабый луч надежды внушили мне дерзкую мысль обратиться к нему. И вот однажды вечером я медленным шагом направился на улицу де-Грэ. Сердце у меня сильно билось, когда я постучался в двери хорошо мне знакомого угрюмого дома. Мне вспомнилось все, что я слышал от старого скряги в ту пору, когда я и не подозревал, какая мучительная тревога терзает людей, переступающих порог его жилища. А вот теперь я иду проторенной ими дорожкой и буду так же просить, как они. “Ну нет, - решил я, - честный человек должен всегда и везде сохранять свое достоинство. Унижаться из-за денег не стоит. Покажу себя таким же практичным, как он”.
Когда я съехал с квартиры, папаша Гобсек снял мою комнату, чтобы избавиться от соседей, и велел в своей двери прорезать решетчатое окошечко; меня он впустил только после того, как разглядел в это окошечко мое лицо.
- Что ж, - сказал он пискливым голоском, - ваш патрон продает свою контору?
- Откуда вы знаете? Он никому не говорил об этом, кроме меня.
Губы старика раздвинулись и в углах рта собрались складки, как на оконных занавесках, но его немую усмешку сопровождал холодный взгляд.
- Только этому я и обязан честью видеть вас у себя, - добавил он сухим тоном и умолк.
Я сидел как потерянный.
- Выслушайте меня, папаша Гобсек, - заговорил я наконец, изо всех сил стараясь говорить спокойно, хотя бесстрастный взгляд этого старика, не сводившего с меня светлых блестящих глаз, смущал меня.
Он сделал жест, означавший: “Говорите!”
- Я знаю, что растрогать вас очень трудно. Поэтому я не стану тратить красноречия, пытаясь изобразить вам положение нищего клерка, у которого вся надежда только на вас, так как в целом мире ему не найти близкую душу, которой не безразлична его будущность. Но оставим близкие души в покое, дела решаются по-деловому, без чувствительных излияний и всяких нежностей. Положение дел вот какое. Моему патрону контора приносит двадцать тысяч дохода в год; но я думаю, что в моих руках она будет давать сорок тысяч. Я чувствую: вот тут есть кое-что, - сказал я, постучав себя пальцем по лбу, - и если бы вы согласились ссудить мне сто пятьдесят тысяч, необходимые для покупки конторы, я в десять лет расплатился бы с вами.
- Умные речи! - сказал Гобсек и наградил меня рукопожатием. - Никогда еще с тех пор, как я виду дела, ни один человек так ясно не излагал мне цели своего посещения. А какие гарантии? - спросил он, смерив меня взглядом, и тут же сам себе ответил: - Никаких. Сколько вам лет?
- Через десять дней исполнится двадцать пять. Иначе я бы не мог заключать договоры.
- Правильно.
- Ну, так как же?
- Пожалуй!
- Правда? Тогда надо все поскорее устроить, иначе перебьют, дадут дороже.
- Завтра утром принесите метрическую выпись, и мы поговорим о вашем деле. Я подумаю.
Утром, в восемь часов, я уже был у старика. Он взял у меня метрику, надел очки, откашлялся, сплюнул, закутался поплотнее в черную свою крылатку и внимательно прочел всю метрическую выпись, от первого до последнего слова; повертел ее в руках, поглядел на меня, опять покашлял, заерзал на стуле и сказал:
- Ну что ж, давайте торговаться.
Я затрепетал.
- Я беру за кредит по-разному, - сказал он, - самое меньшее пятьдесят процентов, сто, двести, а когда и пятьсот.
Я побледнел.
- Ну, а с вас по знакомству я возьму только двенадцать с половиной процентов… - Он замялся. - Нет, не так, - с вас я возьму тринадцать процентов в год. Подойдет вам?
- Подойдет, - ответил я.
- Смотрите. Если много, защищайтесь, Гроций[277] (он иногда в шутку называл меня Гроцием). Я с вас прошу тринадцать процентов, - такое уж мое ремесло. Прикиньте - под силу вам столько платить? Я не люблю, когда человек сразу сдается. Еще раз спрашиваю, не много ль это?
- Нет, - ответил я. - Я расплачусь, придется только приналечь на работу.
- Вот оно что! - заметил Гобсек, поглядывая на меня искоса лукавым взглядом. - Значит, клиенты расплатятся?
- Ну нет, чорт возьми! - воскликнул я. - Сам расплачусь. Я скорее дам себе руку отрубить, чем стану грабить людей.
- До свидания, - сказал Гобсек.
- Гонорар я буду брать по таксе.
- Таксы нет на некоторые дала - например, на получение отсрочек по платежам, на полюбовные соглашения. Тут можно брать по две, по три тысячи франков, а то и по шести тысяч, в зависимости от важности дела, да еще за переговоры, за разъезды, за составление актов, всяких выписок и за говорильню в суде. Надо только уметь находить такие дела. Я вас буду рекомендовать как очень знающего и толкового стряпчего, стану посылать к вам клиентов, и они потащат к вам столько судебных исков, что ваша адвокатская братия лопнет от зависти. Мои коллеги, Вербруст, Пальм’а, Жигонне, поручат вам вести дела об отчуждении земельных участков, а у них таких дел уйма. Значит, у вас будут две клиентуры: одна по наследству от вашего патрона, другую предоставлю вам я. Пожалуй, надо бы взять с вас пятнадцать процентов годовых, я ведь вам полтораста тысяч даю.
