Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена - Стерн Лоренс (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
– Так как число раненых было огромное и ни у кого не хватало времени подумать о чем-нибудь, кроме собственной безопасности… – Однако же Толмеш, – сказал дядя Тоби, – отвел пехоту с большим искусством. – – Тем не менее я был оставлен на поле сражения, – сказал капрал. – – Да, ты был оставлен, бедняга! – воскликнул дядя Тоби. – – Так что только на другой день в двенадцать часов, – продолжал капрал, – меня обменяли и поместили на телегу с тринадцатью или четырнадцатью другими ранеными, чтобы отвезти в наш госпиталь.
– Ни в одной части тела, с позволения вашей милости, рана не вызывает такой невыносимой боли, как в колене. – —
– Исключая паха, – сказал дядя Тоби. – С позволения вашей милости, – возразил капрал, – боль в колене, на мой взгляд, должна быть, разумеется, самая острая, ведь там находится столько сухожилий и всяких, как бишь они называются…
– Как раз по этой причине, – сказал дядя Тоби, – пах бесконечно более чувствителен – – ведь там находится не только множество сухожилий и всяких, как бишь они зовутся (я так же мало знаю их названия, как и ты), – – но еще кроме того и…
Миссис Водмен, все это время сидевшая в своей беседке, – – разом затаила дыхание – вынула булавку, которой был заколот на подбородке ее чепчик, и привстала на одну ногу. – —
Спор между дядей Тоби и Тримом дружески продолжался еще некоторое время с равными силами, пока наконец Трим, вспомнив, как часто он плакал над страданиями своего господина, но не пролил ни одной слезы над своими собственными, – не изъявил готовности признать себя побежденным, с чем, однако, дядя Тоби не пожелал согласиться. – – Это ничего не доказывает, Трим, – сказал он, – кроме благородства твоего характера. – —
Таким образом, сильнее ли боль от раны в паху (caeteris paribus [426]), нежели боль от раны в колене – или, наоборот, боль от раны в колене сильнее, нежели боль от раны в паху – вопросы эти и по сей день остаются нерешенными.
Глава XX
– Боль в колене, – продолжал капрал, – была и сама по себе крайне мучительна, а тряская телега и неровные, страшно изрытые дороги – ухудшая то, что и без того было скверно, – на каждом шагу грозили мне смертью; вместе с потерей крови, отсутствием всяких забот обо мне и начинающейся лихорадкой – – (Бедный парень! – сказал дядя Тоби) – все это, с позволения вашей милости, было больше, чем я мог выдержать.
– Я рассказал о своих страданиях молодой женщине в крестьянском доме, возле которого остановилась наша телега, последняя из всей вереницы; мне помогли войти, и молодая женщина накапала на кусочек сахару лекарство, которое нашлось у нее в кармане; увидев, что оно меня приободрило, она дала мне его второй и третий раз. – – Итак, я ей рассказал, с позволения вашей милости, о своих мучениях, которые настолько нестерпимы, – сказал я, – что я предпочел бы лечь вон на ту кровать, – тут я указал глазами на кровать, стоявшую в углу комнаты, – и умереть, только бы не двигаться дальше, – – как вдруг, при ее попытке подвести меня к кровати, я лишился чувств в ее объятиях. Доброе у нее было сердце, – сказал капрал, вытирая слезы, – как ваша милость сейчас услышит.
– Я думал, любовь вещь радостная, – заметил дядя Тоби.
– Это (иногда), с позволения вашей милости, самая серьезная вещь на свете,
– По просьбе молодой женщины, – продолжал капрал, – телега с ранеными уехала без меня; она их убедила, что я немедленно скончаюсь, если меня слова в нее положат. Итак, когда я пришел в себя – – я обнаружил, что нахожусь в тихом, спокойном сельском домике, где, кроме молодой женщины, крестьянина и его жены, никого не было. Я лежал поперек кровати в углу комнаты, с раненой ногой на стуле, а молодая женщина стояла возле меня, одной рукой держа у моего носа кончик смоченного в уксусе носового платка, а другой растирая мне виски.
– Сначала я ее принял за дочь крестьянина (потому что то не была гостиница) – и предложил ей кошелек с восемнадцатью флоринами; его прислал мне на память мой бедный брат Том (тут Трим вытер слезы), через одного рекрута, перед самым своим отъездом в Лиссабон. – —
– Я никогда еще не рассказывал вашей милости этой жалостной истории, – – тут Трим в третий раз вытер слезы. – Молодая женщина позвала в комнату старика с женой и показала им деньги для того, чтобы мне была предоставлена кровать и разные мелочи, которые мне понадобятся, пока я не поправлюсь настолько, что меня можно будет перевезти в госпиталь. – – Вот и отлично, – сказала она, завязывая кошелек, – я буду вашим банкиром, – но так как должность эта не возьмет у меня много времени, я буду также вашей сиделкой.
– По тому, как она это сказала, а также по ее платью, которое я начал тогда разглядывать внимательнее, я убедился, что молодая женщина не может быть дочерью крестьянина.
– Она была вся в черном до самых пят, а волосы ее закрывала батистовая повязка, плотно стянутая на лбу; это была, с позволения вашей милости, одна из тех монахинь, которых, как известно вашей милости, много есть во Фландрии, где им позволяют жить не в монастыре. – – Из твоего описания, Трим, – сказал дядя Тоби, – я заключаю, что то была молодая бегинка; их можно встретить только в испанских Нидерландах – да еще, пожалуй, в Амстердаме – – они отличаются от других монахинь тем, что могут оставлять свой монастырь, если пожелают вступить в брак; они посещают больных и ухаживают за ними по обету – – я бы предпочел, чтобы они это делали по доброте сердца.
– – Она мне часто повторяла, – сказал Трим, – что ухаживает за мной ради Христа, – мне это не нравилось. – – Я думаю, Трим, мы оба не правы, – сказал дядя Тоби, – надо будет спросить мистера Йорика сегодня вечером у брата Шенди – – ты мне напомни, – прибавил дядя Тоби.
– Не успела молодая бегинка, – продолжал капрал, – сказать, что она будет моей сиделкой, как уже приступила к исполнению своих обязанностей, удалившись приготовить что-то для меня. – – Через короткое время – которое мне показалось, однако, долгим – она вернулась с бинтами и т. д. и т. д. и в течение двух часов усердно согревала мне колено припарками и т. д., потом приготовила мне на ужин мисочку жидкой каши – и, пожелав покойной ночи, обещала снова быть у меня рано утром. – – Она пожелала, с позволения вашей милости, то, чего мне не было дано. Всю ночь я метался в жестокой горячке – образ бегинки все во мне перевернул – каждую минуту я делил мир пополам – чтобы отдать ей половину – и каждую минуту сокрушался, что мне нечего разделить с ней, кроме солдатского ранца и восемнадцати флоринов. – – Всю ночь прекрасная бегинка стояла, как ангел, у моей постели, приподнимая полог и предлагая мне лекарство, – меня пробудила от этого сна только сама она, явившись в назначенный час и протянув мне лекарство наяву. Признаться, она почти не отлучалась от меня, и я до того привык получать жизнь из ее рук, что сердце мое замирало и кровь отливала от лица, когда она выходила из комнаты; и все-таки, – продолжал капрал (делая чрезвычайно странное заключение) – – —
– – то не была любовь – – так как в течение трех недель, что она почти безотлучно находилась со мной, собственными руками ставя ночью и днем припарки на мое колено. – я по совести могу сказать вашей милости – что * * * * * * * * * * * * * * * * * ни разу.
– Это очень странно, Трим, – проговорил дядя Тоби. – —
– «Я так же думаю», – сказала миссис Водмен.
– Ни одного разу, – сказал капрал.
