Коронка в пиках до валета - Сиповский Василий Васильевич (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Спиридоний катался по мокрой палубе и вопил о помощи. Паисий обратился к вахтенному. Тогда, по распоряжению начальства, матросы изловили Спиридония, привязали («гайтовали») к грот-мачте, голову прикрыли зюйд-весткой, на плечи возложили дождевик. В общем получилось такое чучело, что матросы фыркали, пробегая мимо «великомученика».
На следующий день по просьбе Паисия страдальца перевели в лазарет к великому неудовольствию доктора и в особенности мрачного фельдшера Зворыкина… «Весь лазарет батька изгадил», — жаловались друг другу огорченные эскулапы.
Между тем море разбушевалось не на шутку. Белые зайцы носились по волнам, как безумные… Ветер из «свежего» превратился в «штормовой»… Фрегат стонал и грузно переваливался с волны на волну. Берегов не было видно. Не видно было и маяков — мешал частый дождь. Старый штурман не спал вторые сутки и волновался, не сходя с мостика.
На траверзе Ревеля вода сделалась зеленой — сказалась близость настоящего моря. Но буря не стихала. «Диана» резала волны, зарывалась носом в пену. Она шла без брамселей и лиселей с зарифленными парусами. Время от времени с капитанского мостика в рупор кричали: «Вперед смотреть!» — и в ответ с носа отдавалось: «Есть, смотреть».
…У берегов Дании сделалось теплее, но погода все еще была «свежей». Одно утешение — дождь перестал, и сквозь серые тучи время от времени стали проглядывать клочки голубого неба. Изредка прорывался даже луч солнца, и тогда на душе делалось отраднее.
Но здесь, в проливах, идти при свежем ветре было особенно трудно: приходилось лавировать от камней одного берега до камней другого. И, кроме того, каждую минуту можно было столкнуться со встречным судном. А их в проливе было немало.
— Купец наваливается, ваше высокоблагородие! — то и дело орал командиру в его каюту вахтенный матрос. И командир бросал все, бежал на мостик. Начиналась ругань с «купцом» на всевозможных языках. Эта отборная ругань в рупор и без рупора иногда, казалось, покрывала рев ветра и моря. Потом корабли благополучно расходились, и страсти на капитанском мостике утихали до новой встречи.
В Немецком море ветер не стих, но переменился — сделался противным. Чтобы добраться до Портсмута, пришлось десять дней болтаться в море, лавировать, то подходя к самому берегу Англии, то уходя чуть ли не к берегам Голландии.
— Завтра утром, надо думать, дойдем до Портсмута, — сказал наконец штурман Иван Иванович. — Отоспимся. Тяжелый был переход, черт возьми!
У берегов Англии
Раннее утро. Еле брезжит рассвет. На баке бьют две склянки (пять часов) — время, когда встает вся команда. Боцман прикладывает руку к околышу фуражки, одетой на затылок, и торопливо спрашивает вахтенного начальника:
— Прикажете будить команду, ваше благородие?
— Буди, — говорит вахтенный, для проверки поглядывая на свои часы.
Долгий протяжный свист дудки и отчаянный крик: «Вставать! Койки убрать! Живваа!».
Через десять минут вся команда, умытая и одетая в рабочие рубахи, стоит уже во фронт и хором подхватывает словам молитвы. После молитвы — завтрак — каша, с сухарями чай. Потом начинается генеральная чистка палубы. Боцмана и унтер-офицеры поощряют матросов крепкими и замысловатыми ругательствами, а иной раз и зуботычинами. Матросы скребут палубу камнями, скребками, голяками, песком… Метут, обливают палубу водой из парусиновых ведер и из брандсбойтов. После уборки палубы берутся за такелаж, за орудия. Подтягивают ослабевшие снасти, закрепляют веревки… Толченым кирпичом, пемзой, тряпками чистят на корабле все медные части, а также и орудия, все должно гореть, как огонь!
Среди этой толпы суетящихся матросов, боцманов и унтер-офицеров катается с одного конца фрегата до другого кругленький старший офицер Степан Степанович Гнедой. Добрый он человек, но так и лезет всюду с кулаками! Любит драться! Считает это принципиально необходимым. Сегодня он волнуется особенно. Еще бы! «Диана» входит в английский порт, пройдет мимо военных английских судов!.. Там во все глаза будут смотреть, в каком порядке русское судно! Поэтому на такой экзамен «Диана» должна явиться в полном блеске: реи должны быть вытянуты, как стрелы, паруса натянуты. Надо молодцом стать на якорь! Надо паруса спустить не более как в четыре минуты. С шиком чтоб!
— Это что? — с ужасом, выпучив глаза, не кричит, а хрипит Степан Степаныч, показывая унтер-офицеру на палубу…
— Пятно, ваше высокоблагородие! — отвечает с трепетом унтер-офицер, на всякий случай отводя свою усатую физиономию подальше от кулаков недовольного начальства.
— Выскоблить!! Чтоб его не было! — орет старший офицер и вдруг закидывает голову кверху: показалось, что какой-то «конец» не закреплен — болтается! Так и есть, болтается!
— Что ээто? Что ээто? — не своим голосом вопит Степан Степаныч и в полном отчаянии хватается за голову. — Уморить меня хотите?! Черти! Дьяволы! Позор! Посрамление! Англичанам на посмех! Марш наверх! Закрепить конец! — и он хватает первого попавшегося матроса за шиворот. — Марш наверх, ссукин сын! Мерз… — до конца он, однако, не доругался, так как оказалось, что за ворот он держит… князя Холмского. Тот босиком, в грязной рабочей куртке, как раз около него тер палубу шваброй.
Увидев, кого он зацепил, Степан Степаныч совершенно растерялся и даже нечаянно первый руку к козырьку приложил.
— Извиняюсь, князь, — сконфуженно пробормотал он.
— Я — рядовой, ваше высокородие, — отвечал Вадим, вытягиваясь перед начальством и отдавая честь у козырька, — а потому вы вправе меня не только называть сукиным сыном, но и по зубам бить, — и, сделав поворот налево-кругом, он полез на ванты к проклятому «концу».
Этот эпизод совсем испортил и без того дурное настроение старшего офицера. Он посмотрел растерянно вслед Вадиму и вполголоса выругался по-матросски, крепко и заковыристо. Боцман крякнул и из сочувствия к начальству сказал:
— Есть, ваше высокоблагородие!
— Черт их возьми, — ворчал старший офицер, отходя в сторону, — сажают на судно этих графчиков, да князьков, да еще разжалованных! Сегодня он — разжалованный, а завтра тетенька припадет «ко стопам» — и адмиралом будет! Всю тебе жизнь испортит!
Положение Вадима на фрегате было действительно странное. «Официально» командиру было приказано обращаться с разжалованным мичманом строго, как с «политическим преступником», и следить за ним неусыпно. «Неофициально» сам министр и кучка дам из высшего света просили его быть с Вадимом «помягче», «поласковее». Сиятельные товарищи избегали его, как зачумленного, и фыркали при встрече. Боцмана били по зубам всех под ряд, но, дойдя до Вадима, почтительно опускали свои мохнатые кулаки. Матросы держались от Вадима в стороне, — одни были настроены определенно враждебно, так как он против царя бунтовал, — другие, недовольные царскими порядками на суше и на море, хмуро всматривались в Вадима и не могли решить, свой он человек или чужой, «всурьез» он бунтарил или блажил так — «от жиру».
Илья пытался было удержать с ним старые дружественные отношения, заговаривал с ним несколько раз, но Вадим вытягивался перед ним во фронт и отвечал односложно: «Есть, ваше благородие» или «Никак нет». И этим обрывал все попытки Ильи. Кроме того, командир как-то вызвал Илью и сделал ему выговор за попытки разговаривать с разжалованным. Только Спиридоний безбоязненно лез к Вадиму с назидательными беседами на тему о вреде суемудрия, о великом значении православия и самодержавия. Вадим холодно-почтительно выслушивал все эти нравоучения и отвечал монаху свое неизменное: «есть, ваше преподобие», «слушаюсь», «так точно».
Но вот фрегат убран. Команда сняла свои рабочие костюмы и приоделась.
— На флаг! — командует вахтенный.
Все смолкает… Ждут… Сигнальщик стоит с минутной склянкой. Старший офицер с часами в руках следит за минутной стрелкой. Песок пересыпается из одной половины банки в другую.
— Флаг поднят!
Все обнажают головы. На мачту быстро взлетает белый флаг с синим андреевским крестом. Командир торжественно принимает рапорты, обходит фронт, здоровается с командой… Церемония кончилась. И так происходит каждое утро. Потом все расходятся. День начался.
