Последний рейс - Конецкий Виктор Викторович (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT) 📗
В результате его привезли на родину только через несколько месяцев в бочке с коньяком. А на сооружение ему Трафальгарского мемориала в Лондоне денег у благородных британцев не хватило, и наш царь-батюшка выдал им дотацию — во как!
Приказ себе: найти и изучить скульптуру Микеланджело «Пьета» — единственное произведение, на котором он высек свое имя.
Мне всегда был дорог сон, то есть красота и книги.
Бесполо-середняцкая книга Роландо Кристофанелли вполне заслуживает пустозвонного предисловия лауреата Ренато Гуттузо. Я вырезал из книги фото скульптурного портрета Микеланджело и повесил его в каюте над койкой у изголовья. И меня не смущает страшный взгляд Буонарроти, тем более глядит он мимо всех нас -на Млечный Путь. Никто, насколько мне известно, из его героев не улыбается, но и не плачет. Когда скорбь и страдания могучи, тут не до слез. И настоящая великая радость бытия спокойно обходится без улыбок и смеха. А в лице самого Микеланджело более всего обыкновенного упрямого упорства.
В ноль сменил мастера. Он задержался в рубке — предупредил о повышенном внимании — по прогнозу лед. Туман. Стал я у правого окна. Что-то светится справа градусов сорок над горизонтом. Присел — исчез проблеск. Решил, просто отблеск на стекле. Но все-таки удивился. Очень уж отчетливо. Может, луна? И нырнула в облака…
Юрий Александрович стал говорить про предисловие к моему двухтомнику Жени Сидорова. Понравилось ему предисловие. Стал говорить, что еще что-то Сидорова читал. Я перевел разговор на Колбасьева. Это когда он сказал, что я спины не разгибаю над машинкой. Вот я и растекся про Колбасьева, что, мол, пишу предисловие к его книге. Не хочу говорить, что веду здесь дневник.
И тут мы одновременно увидели с правого борта на курсовом градусов двадцать здоровенную льдину — метров тридцати. Она бело лучилась в тумане и густой ночной тьме.
— Лед! — сказали мы в один голос, и не без удивления. Ведь пару минут назад обшарили на трех шкалах, и никакого льда не было.
Я рванул телеграф на средний (был маневренный полный) и громко сказал второму помощнику Подшивалову, который в штурманской корпел над картой:
— Иван Христофорович, врубите прожектора! И носовой, и с рубки! Хочу рубочный поглядеть в боевой обстановке!
Потом откатил дверь и выглянул на крыло. Обняло сырым холодом, замогильным.
Нет льдины! А в небесах — луна сквозь тучи — как бледное пятно, как бледная замерзшая царевна… Обманулись! Оба! Вот какие штуки бывают. Четко видели здоровенную льдину, а это длинный отсвет от луны сквозь щель между облаками упал на черные волны.
— Луна! — сказал я Юрию Александровичу.
— Да, я понял уже! Я дал опять полный маневренный.
Капитан ушел из рубки, осердившись на коварную луну.
Приказа второму помощнику врубить рубочный прожектор я не отменял, но он покопался, покопался у пульта огней и затих. Я тоже молчал, начиная на него злиться.
Луна продолжала играть в прятки-то проглядывала, и тогда по горизонту в разных местах появлялись вполне натуральные льды, то растворялась в тучах, и тогда льды исчезали. Когда такое встречается в том районе моря, где предупредили о плавучих тяжелых льдинах, и когда туман находит каждые несколько минут, то нервирует.
В тройной ореол была одета луна, лучистая.
Иван о чем-то тихо и увлеченно разговаривал с рулевым. Мы шли пока на автомате. И рулевому нечего было делать. И все было мирно. Но второй помощник не включил и не опробовал прожектор, и этого не следовало забывать, хотя и хотелось забыть.
Около часа я отшагал по рубке взад-вперед, затем сделал очередное упражнение для шеи — двадцать круговых движений в одну и другую стороны, потом по пятьдесят раз согнул ноги, оттягивая носки. Желание мышечной нагрузки остается, и это хорошо.
Иван вдруг шагнул к радиотелефону и вызвал «любое судно, идущее в центре моря Лаптевых курсом на восток». Ответил теплоход «Харламово». Отметку этого теплохода я принял за симметричную засветку на экране радара, а Иван стоял с радаром впритык и легко обнаружил встречное судно. Вторые помощники поговорили о сроках разгрузки, очереди на нее в портах назначения, высоте воды на баре Колымы, обменялись опытом по сколачиванию ящиков для подборки в них рассыпанного картофеля и включении этих лишних ящиков в счет возможной нехватки груза. И только потом Иван спросил у встречного судна про ледовую обстановку в том месте, откуда «Харламово» шло.
С этого следовало начинать. Встречный дал границы четырех-шестибалльного льда на курсе. До него было еще далеко. Туман прочистился, и делать, вообще говоря, мне на мостике было нечего. Но и уходить не следовало, если капитан приказал бдить эту ночь. И только тут я заметил странный отблеск на мачте.
— Что мачту подсвечивает? — первый раз за все это время открыл я рот.
— Как что? Луна.
— Левый рей? Сзади свет, а луна справа впереди.
— А! Это кормовые погрузочные люстры горят, — небрежно объяснил Иван.
Тут я понял, что Подшивалов просто-напросто не ведает, где включается рубочный прожектор, а когда он шарил на пульте в темноте, то врубил по ошибке кормовые люстры. Любой моряк знает, что если впереди затемненной ночной рубки есть в носовой части судна освещенный предмет, то он должен быть затемнен, так как мешает наблюдению впереди. Иван люстры не выключил, давая тем понять, что они и должны, мол, гореть по штату. Я хотел опять промолчать, но помимо воли спросил:
— Почему не врубили рубочный прожектор?
— Я здесь врубил, а он, наверное, еще на рубке включается, — менее нагло объяснил Иван. И добавил явно для смягчения обстановки: — От него пользы не больше, чем от носового прожектора.
— Да, — сказал я, так как был уверен, что действительно от рубочного прожектора во льду помощи ждать нечего. Не умеем мы еще хорошие прожектора делать. Только лампочки на милицейских машинах хорошо умеем сооружать.
Когда Подшивалов ушел в штурманскую по зову американского спутника, который загугукал во тьме тире и точки, я взял ручной фонарик, просмотрел пульт, нашел выключатель кормовых грузовых стрел и вырубил их. Рея и мачта сразу прорезались на фоне предрассветно чуть сереющего неба четким силуэтом, и сразу легче стало смотреть вперед.
Иван сделал вид, что не заметил того, что люстры выключены.
Вот уж правда: не убей в себе дикаря и живи в ладу со своим дураком!
Я продолжал хранить гробовое молчание. Шагал по рубке, проходя на каждом галсе вблизи второго помощника, и молчал, и молчал.
И Ванька с матросом молчали. И мне психологически напряженно было, расхаживая взад-вперед по рубке, приближаться к ним и проходить впритык.
Об иллюминации у нас ночью. Светятся красной подсветкой диски машинных телеграфов, над ними желтым светят тахометры, на лобовой стенке с левой стороны горят красненькие табло радара, показывающие пеленг и расстояние до любой цели, фосфорическим тлеющим голубовато-зеленым светит экран радара, затем три красных огонька трансляционной установки «Березка» — для связи с машинным отделением, на станине рулевого устройства подсвечены репитер гирокомпаса и указатель положения руля, ну и так далее. Ко всем этим огонькам привыкаешь и без надобности их не замечаешь. Они образуют как бы общий фон. Но если что-то в этом фоне чуть изменяется, то сразу реагируешь.
Теперь о светимости радара. Ему вредно работать под высоким напряжением беспрерывно. Потому, когда можно дать ему передохнуть, высокое напряжение снимаешь, и тогда электронный луч кружится по черной поверхности. А когда высокое включишь, весь экран заливает голубовато-зеленым свечением со вспышками от волн, или льдин, или снежных и дождевых помех. Таким образом, включение высокого изменяет светимость общего фона и обращает на себя внимание. И я четко видел, что Иван просматривает окружающее пространство только на одной, любимой им — шестнадцатимильной шкале, а положено при движении в ледово-опасном районе употреблять разные шкалы, укрупняя изображение целей на экране.
