Крошка Доррит. Книга первая - Диккенс Чарльз (книги серии онлайн TXT) 📗

– Так это все, дорогая моя? – сказала она, сочувственно вздыхая. – Ну что ж поделаешь. Ведь это не ваша вина. Вам решительно не в чем себя упрекнуть. Призовите на помощь всю вашу силу духа и постарайтесь примириться с фактами.

– Родные этой девицы, – сказала миссис Гоуэн, – само собой разумеется, не щадили усилий, чтобы завлечь Генри в ловушку.

– Могу себе представить, душа моя, – сказала миссис Мердл.

– Я спорила, доказывала, день и ночь ломала голову над тем, как мне вырвать Генри из их сетей.

– Нисколько не сомневаюсь, душа моя, – сказала миссис Мердл.

– Но все было напрасно. Все мои старания ни к чему не привели. Скажите же мне, моя дорогая: правильно ли я поступила, в конце концов согласившись, хоть и с величайшей неохотой, на то, чтобы Генри взял жену не из Общества, или же это была непростительная слабость с моей стороны?

В ответ на этот призыв миссис Мердл в качестве верховной жрицы Общества заверила миссис Гоуэн в том, что ее поведение достойно всяческих похвал, что ее переживания заслуживают всяческого сочувствия, что она поступила как героиня и вышла из горнила мук очищенной. И миссис Гоуэн, которая, разумеется, видела сама себя насквозь и знала, что миссис Мердл видит ее насквозь и что Общество тоже увидит ее насквозь, тем не менее довела церемонию до конца так, как и начала – с честью и не без удовольствия.

Встреча происходила в четыре или пять часов пополудни – время, когда по всей Харли-стрит, Кэвендиш-сквер снуют экипажи и раздается стук дверных молотков. Едва беседа приняла описанный выше оборот, воротился домой мистер Мердл, весь день, как обычно, трудившийся над тем, чтобы еще и еще упрочить славу Англии во всех частях цивилизованного мира, где только могут встретить должную оценку всесветный размах коммерческой инициативы и грандиозные порождения деятельности ума в сочетании с капиталом. Ибо хотя никто толком не знал, в чем, собственно, состоит деятельность мистера Мердла (знали только, что она приносит деньги), но именно в таких выражениях принято было характеризовать ее в торжественных случаях, и любезное Общество безоговорочно принимало эту характеристику, совершенно по-новому истолковывая притчу о верблюде и игольном ушке. [69]

Для человека, облеченного столь величественной миссией, мистер Мердл был на вид несколько простоват, как будто, занятый своими торговыми операциями, он второпях поменялся головами с какой-то личностью помельче. В гостиную, где беседовали дамы, он заглянул случайно, уныло скитаясь по всем комнатам с единственной целью укрыться от мажордома.

– Прошу прощения, – сказал он, в замешательстве остановившись на пороге. – Я думал, тут никого нет, кроме попугая.

Услышав, однако, от миссис Мердл «Войдите!», а от миссис Гоуэн уверения, что ей давно пора домой (она и в самом деле уже встала, чтобы распроститься), он вошел и приткнулся у окна в дальнем конце комнаты, сцепив руки под обшлагами сюртука, и так крепко ухватившись одной за другую, как будто он сам себя арестовал и вел в тюрьму. Приняв эту позу, он тут же погрузился в глубокую задумчивость, из которой его вывел голос жены после того, как они уже с четверть часа пробыли одни в гостиной.

– А? Что? – откликнулся мистер Мердл, повернувшись в сторону оттоманки, на которой сидела его супруга. – В чем дело?

– В чем дело? – повторила миссис Мердл. – Прежде всего в том, что я жалуюсь, а вы даже не слушаете.

– Вы жалуетесь, миссис Мердл? – переспросил мистер Мердл. – А я и не знал, что вы больны. На что же вы жалуетесь?

– На вас, – сказала миссис Мердл.

– Ах, на меня! – сказал мистер Мердл. – Что же я – чем же я – почему же вы на меня жалуетесь, миссис Мердл?

Так как мысли его постоянно разбегались и блуждали где-то далеко, ему не сразу удалось подобрать нужные слова. Затем, в смутном желании удостовериться, что он действительно хозяин этого дома, он сунул указательный палец в клетку к попугаю, который выразил свое мнение тем, что немедленно вцепился в него клювом.

– Итак, вы говорили, миссис Мердл, – сказал мистер Мердл, принимаясь сосать пострадавший палец, – что жаловались на меня.

– Да, жаловалась, и не напрасно, – сказала миссис Мердл. – Это видно хотя бы из того, что я принуждена повторять все сначала. С вами говорить все равно что со стенкой. И гораздо хуже, чем с попугаем – тот по крайней мере закричал бы.

– Неужели вам хочется, чтобы я кричал, миссис Мердл? – отозвался мистер Мердл, усаживаясь в кресло.

– А что, пожалуй, это было бы лучше, чем смотреть в пространство отсутствующим взглядом, – отпарировала миссис Мердл. – Хоть было бы ясно, что вы замечаете то, что происходит вокруг вас.

– Можно кричать, и тем не менее не замечать ничего, миссис Мердл, – сумрачно отвечал мистер Мердл.

– А можно и не крича оставаться таким упрямым, как вы, – возразила миссис Мердл. – Что верно, то верно. А если вам угодно знать, что заставляет меня жаловаться на вас, извольте, в двух словах: незачем вам являться в Общество, раз вы не желаете считаться с его требованиями.

Мистер Мердл ухватился за остатки своей шевелюры и вскочил так стремительно, словно таким способом сдернул себя с кресла.

– Во имя всех сил преисподней, миссис Мердл, да кто же старается для Общества больше меня? Взгляните на этот дом, миссис Мердл! Взгляните на эту обстановку, миссис Мердл! Повернитесь к зеркалу и взгляните на самое себя, миссис Мердл! Вам известно, сколько все это стоит? А для кого все это, вам известно? И у вас поворачивается язык сказать, что мне незачем являться в Общество? Когда я буквально засыпаю Общество золотом! Когда я изо дня в день тружусь, как – как – как каторжник, прикованный к тачке, чтобы возить золото для этого самого Общества!

– Нельзя ли поспокойней, мистер Мердл, – сказала миссис Мердл.

– Поспокойней! – вскричал мистер Мердл. – Да с вами никакого спокойствия не хватит! Вы разве знаете, что я делаю, чтобы удовлетворить требования Общества? Вы разве знаете, на какие жертвы я иду ради него?

– Я знаю, – отвечала миссис Мердл, – что на ваших приемах собираются сливки английского Общества. Я знаю, что вы приняты во всех лучших домах Англии. И мне кажется, что я знаю – впрочем, скажу без жеманства: я знаю, что я знаю, кто тут играет далеко не последнюю роль.

– Миссис Мердл, – возразил ее почтенный супруг, вытирая свою унылую сизо-багровую физиономию. – Я это знаю так же хорошо, как и вы. Не будь вы украшением Общества, а я его благодетелем, мы бы никогда с вами не сошлись. Благодетелем Общества я называю того, кто кормит, поит и увеселяет Общество всем, что только есть самого дорогого. Но услышать, что я не подхожу для Общества после всего, что я для него сделал – после всего, что я для него сделал, – повторил мистер Мердл с таким ярым пафосом, что его жена даже приподняла брови от удивления, – после всего – всего! – услышать, что я не достоин вращаться в Обществе – нечего сказать, хорошая награда!

– Смысл моих слов, – хладнокровно отвечала миссис Мердл, – в том, что, являясь в Общество, вы должны придерживаться установленных приличий, быть менее озабоченным, более degage. [70] Нельзя всюду таскать с собой свои дела, это вульгарно.

– Как это – таскать с собой свои дела? – спросил мистер Мердл.

– Как? – повторила миссис Мердл. – А вы посмотрите в зеркало и увидите, как.

Мистер Мердл невольно повернул голову к ближайшему зеркалу и с минуту разглядывал свое лицо, побуревшее от медленно приливающей к вискам крови, после чего заметил, что человек не виноват, если у него дурное пищеварение.

– У вас есть врач, – возразила миссис Мердл.

– Он мне не помогает, – возразил мистер Мердл. Миссис Мердл переменила позицию.

– При чем тут вообще пищеварение? – сказала она. – Речь идет не о вашем пищеварении. Речь идет о ваших манерах.

– Миссис Мердл, – отвечал супруг, – это уже касается вас, а не меня. Мое дело – деньги, ваше дело – манеры.