Сказки и истории - Андерсен Ханс Кристиан (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
Свинья — копилка
Сколько игрушек было в детской! А высоко на шкафу стояла глиняная копилка в виде свиньи. В спине у нее, конечно, была щель, только ее еще расширили ножом, чтобы проходили монеты и покрупнее, и две такие монеты в копилке уже лежали, не считая множества мелких. Копилка была набита битком, так что уж и не брякала даже, а о большем ни одной свинье с деньгами не о чем и мечтать. Стояла она на шкафу и смотрела на все в комнате сверху вниз — она ведь могла купить все это, а такая мысль хоть кому придаст уверенности в себе.
Все окружающие помнили об этом, хотя и не высказывались вслух — у них и без того было о чем поговорить. Ящик комода был полуоткрыт, и оттуда высовывалась большая кукла, уже не первой молодости и с подклеенной шеей. Поглядев по сторонам, она сказала:
— Давайте играть в людей — это всегда интересно!
Поднялась возня, зашевелились даже картины на стенах, показывая, что и у них есть оборотная сторона, и против этого нечего возразить.
Была полночь. В окна светил месяц, предлагая всем даровое освещение. Участвовать в игре были приглашены все, даже детская коляска, хотя она и принадлежала к громоздкому, низшему разряду игрушек.
— Всяк хорош по-своему! — говорила она. — Не всем же быть благородными, надо кому-нибудь и дело делать, как говорится!
Письменное приглашение получила только одна свинья-копилка — она стояла так высоко, что устное могла и не услышать, рассудили игрушки. Ну, а она даже не ответила, придет или нет, — и не пришла. Уж если желают ее общества, то пусть сделают так, чтобы она видела все со своего места. Так и сделали.
Кукольный театр поставили прямо перед ней, вся сцена была как на ладони. Начать хотели комедией, а потом предполагалось общее чаепитие и обмен мнениями. Начали с конца. Лошадь-качалка заговорила о тренировках и чистоте породы, детская коляска — о железных дорогах и силе пара. Все это было по их части, так кому же и говорить об этом, как не им? Комнатные часы толковали о политике: «Тики-тики!» Про них говорили, что они знают, когда надо «ловить момент», да вот только всегда запаздывают. Бамбуковая тросточка гордилась своим железным башмачком и серебряным колпачком — она была обита и сверху и снизу. На диване лежали две вышитые подушки, очень миленькие и очень глупенькие. И вот началось представление.
Все сидели и смотрели. Зрителей просили щелкать, хлопать и греметь в знак одобрения. Но кнут заявил, что не щелкает старухам, а только непросватанным барышням.
— А я так хлопаю всем! — сказал пистон.
— Где-нибудь да надо стоять! — сказала плевательница.
У каждого были свои мысли, которые он и высказывал во время представления. Комедия не стоила ломаного гроша, но сыграна была превосходно. Исполнители показывались публике только раскрашенной стороной; смотреть с оборотной на них не полагалось. Все играли замечательно и даже вываливались за рампу — нитки были слишком длинны, — зато так каждый был виднее. Склеенная кукла до того расчувствовалась, что расклеилась совсем, а свинья-копилка ощутила в брюхе такое благодушие, что решила сделать что-нибудь для одного из актеров — например, упомянуть его в своем завещании кик достойного быть погребенным вместе с нею, когда придет время.
Все пришли в такой восторг, что даже отказались от чая и перешли прямо к обмену мнениями — это и называлось играть в людей, причем тут не было никакого злого умысла, а всего лишь игра… Каждый думал лишь о себе да о том, что думает свинья с деньгами. А свинья с деньгами думала больше всех, думала о своем завещании и похоронах. «Когда придет час…»
— а он всегда приходит скорее, чем ожидают. Бац! Свинья свалилась со шкафа на пол и разлетелась вдребезги. А монеты так и запрыгали, так и заплясали. Маленькие вертелись волчком, крупные катились солидно.
Особенно долго катилась одна — ей очень хотелось погулять по белу свету. Так оно и сталось — и она отправилась гулять по свету, и остальные тоже. А черепки от свиньи отправились в мусорный ящик. Только на шкафу уже на другой день красовалась новая свинья-копилка. В желудке у нее было еще пусто, и она не брякала — в этом она была схожа со старой. Для начала довольно и этого, а мы на этом кончим.
Сердечное горе
Рассказ этот состоит, собственно, из двух частей: первую можно бы, пожалуй, и пропустить, да в ней содержатся кое-какие предварительные сведения, а они небесполезны.
Мы гостили у знакомых в имении. Случилось так, что наши хозяева уехали куда-то на день, и как раз в этот самый день из ближайшего городка приехала пожилая вдова с мопсом. Она объявила, что желает продать нашему хозяину несколько акций своего кожевенного завода. Бумаги были у нее с собой, и мы посоветовали ей оставить их в конверте с надписью: «Его превосходительству генерал-провиант-комиссару…» и прочее.
Она внимательно выслушала нас, взяла в руки перо, задумалась и попросила повторить титул еще раз, только помедленнее. Мы исполнили ее просьбу, и она начала писать, но, дойдя до «генерал-пров…», остановилась, глубоко вздохнула и сказала:
— Ах, я ведь только женщина!
Своего мопса она спустила на пол, и он сидел и ворчал. Еще бы! Его взяли прокатиться ради его же удовольствия и здоровья, и вдруг спускают на пол?! Сплюснутый нос и жирная спина — вот его внешние приметы.
— Он не кусается! — сказала его хозяйка. — У него и зубов-то нет. Он все равно, что член семьи, проданный и злющий… Но это все оттого, что его много дразнят: внуки мои играют в свадьбу и хотят, чтобы он был шафером, а это тяжеленько для бедного создания!
Тут она передала нам свои бумаги и взяла мопса на руки.
Вот первая часть, без которой можно бы и обойтись.
Мопс умер — вот вторая.
Это случилось через неделю. Мы уже переехали в город и остановились на постоялом дворе. Окна наши выходили во двор, который разделялся забором на две части; в одной были развешаны шкуры и кожи, сырые и выделанные; тут же находились и разные приспособления для кожевенного дела. Эта часть принадлежала вдове.
Мопс умер утром и был зарыт здесь же, на дворе. Внуки вдовы, то есть вдовы кожевника, а не мопса — мопс не был женат, — насыпали над могилкой холмик, и вышла прелесть что за могилка; славно, должно быть, было лежать в ней!
Холмик обложили черепками, посыпали песком, а посредине воткнули пивную бутылку горлышком вверх, но это было сделано без всякой задней мысли.
Дети поплясали вокруг могилки, а потом старший мальчик, практичный семилетний юноша, предложил устроить обозрение мопсенькиной могилки для всех соседних детей. За вход можно было брать по пуговке от штанишек: это найдется у каждого мальчика; мальчики же могут заплатить и за девочек.
Предложение было принято единогласно.
И вот все соседские ребятишки пришли на выставку и заплатили по пуговке; многим мальчикам пришлось в этот день щеголять с одной подтяжкой; зато они видели мопсенькину могилку, а это ведь чего-нибудь да стоило!
Но за забором у самой калитки стояла маленькая оборванная девочка, прехорошенькая, кудрявая, с такими ясными голубыми глазами, что просто загляденье! Она не говорила ни слова, не уронила ни одной слезы, она только жадно вытягивала шейку и старалась заглянуть дальше, как можно дальше во двор. У нее не было пуговицы, и потому она печально стояла на улице, пока другие дети входили и выходили. Наконец перебывали все и ушли. Тогда девочка присела на землю, закрыла глаза своими загорелыми ручонками и горько, горько заплакала. Только она одна не видала мопсенькиной могилки! Не видала!.. Вот было горе так горе, великое, сердечное горе, каким бывает горе взрослого.
Нам все это было видно сверху, а когда смотришь на свои ли, чужие ли горести сверху, то они кажутся. только забавными.
Вот и весь сказ. Кто не понял, пусть купит у вдовы акции кожевенного завода.
