Живые и мертвые - Симонов Константин Михайлович (читать полную версию книги .txt) 📗
Он подал команду, и люди двинулись.
Серпилин стоял и смотрел, как проходили мимо него бойцы, и на его таком же усталом, как у них, лице было выражение благодарности к этим людям и понимание всей меры того, что они сейчас делают. Он бы и сам сделал на их месте то, что делали они, но это не мешало ему ценить их самопожертвование. Разве право приказывать исключает потребность испытывать благодарность к людям, которым по долгу службы не остается ничего другого, как безусловно выполнить твой приказ? И разве ты сам, вот так же безусловно выполняя другие, тяжкие для тебя приказы, не ждешь порой благодарности хотя бы в глазах, глядящих на тебя?
Когда уже почти вся колонна прошла мимо Серпилина, он вспомнил, что, когда она еще только строилась, ему бросился в глаза очень высокий правофланговый боец. Правофланговому и полагается быть высоким, и внимание Серпилина зацепило не то, что он такой высокий, а что-то другое: фигура правофлангового о чем-то напоминала ему… Сейчас, пропуская хвост колонны, он вспомнил об этом и тотчас же снова забыл, как только Баглюк обратился к нему с вопросом: достаточно ли оставить ему тут для охраны один взвод?
— Это кого же охранять? — вскинул на него глаза Серпилин. — Меня или вас? Если вас, так берите этот взвод с собой, потому что пойдете с командиром батальона, и не возвращайтесь, пока не пришлете мне донесения, что перерезали дорогу! А если меня — так я сейчас вернусь к станции и буду там в ваших батальонах до тех пор, пока не возьмем ее.
— А разве, товарищ генерал, вы сюда КП дивизии не перемещаете? — спросил Баглюк, показывая рукой на деревню и не выражая никаких чувств по поводу того, что Серпилин посылает его вместе с батальоном.
— К утру размещу. Как только подойдет комендантская рота, сразу брошу ее вам на помощь на станцию. До утра оставьте здесь трех бойцов, чтобы деревня не пустовала. А всех остальных — вперед! И чтобы я здесь через пять минут не видел ни одного лишнего человека!
Баглюк оставил командиру дивизии трех бойцов, свои сани и своего автоматчика, а сам, гребя валенками по снегу, пошел догонять батальон.
Посмотрев вслед удалявшемуся батальону, Серпилин, прежде чем ехать обратно к станции, зашел в ближнюю избу. В избе грелись погорельцы: женщины и дети. Серпилин поздоровался, закрыл за собой дверь и, сняв на пороге шапку, устало потер рукой голову, чувствуя непреодолимое желание вот сейчас выбрать угол в нагретой людским теплом избе, свалиться и заснуть.
Пожилая женщина, низко нагнув голову, скребла ножом стол.
— Что это вы? — спросил Серпилин.
— За немцами скоблю, — сказала она, не поднимая глаз и продолжая яростно скоблить. — Нелюди, на столе спали! — Потом разогнулась, вскинула глаза на Серпилина и быстрым, торопливым голосом стала рассказывать, как немцы вчера убили у нее младшего сына: он ночью хотел угнать в лес корову, а они погнались и застрелили. Говорила она быстро, а глаза у нее были такие, словно вот сейчас, как только она до конца все доскажет, он, Серпилин, возьмет и все исправит. Женщины, перебивая друг друга, начали говорить, когда и кого в их деревне убили за то время, что тут стояли фашисты, а Серпилин, прислонясь к притолоке, слушал и наливался новой ненавистью, хотя, казалось бы, к той ненависти, которую он испытывал к немцам, уже нечего было прибавить.
— Товарищ генерал, — оставленный Баглюком автоматчик открыл за его спиной дверь, — двух фашистов в подвале взяли, заховались. Что с ними делать?
— До свидания, — поклонился Серпилин женщинам. — Завтра, как подвезем продукты, понемногу выдадим погорельцам на детей. — Он надел шапку и вышел за автоматчиком. — Где они?
И сразу же увидел немцев. Они стояли между двумя поймавшими их бойцами. Были они в ботинках, в шинелях, в натянутых на уши пилотках, дрожащие, насквозь промерзшие.
— Аус вельхен дивизион? — спросил Серпилин.
Один из немцев ответил, что из сто четырнадцатой.
— Унд зи?
Второй сказал, что он тоже из сто четырнадцатой.
— Вас махен зи хир?
Немцы молчали, но за них, безошибочно поняв смысл вопроса, ответил один из поймавших их бойцов:
— Я так располагаю, товарищ генерал, что это из фейер-команды поджигатели, заблукали в последнюю минуту и сховались.
— Цайген зи ирэ хенде! — строго сказал Серпилин.
Один из немцев отшатнулся, не понимая, чего от него требуют. Другой остался неподвижным.
— Покажите мне руки, — еще раз повторил по-немецки Серпилин, делая шаг вперед.
Немец испуганно протянул ему руки. Стоявший рядом боец хотел даже оттолкнуть немца: чего он сует руки в нос генералу? Но Серпилин остановил его.
— Унд ду? — И Серпилин, нагнувшись с высоты своего роста к рукам второго немца, понюхал их.
У обоих руки пахли керосином. Оба молчали. Один мелко трясся, другой окаменел от отчаяния и неотвратимости смерти.
— Расстреляйте их к чертовой матери! — сказал Серпилин и, отвернувшись, пошел к саням.
На дороге показались фигуры людей, шедших против ветра, закрываясь руками. Один, прибавив шагу, побежал к Серпилину, и сразу же его догнал другой. Это были начальник связи дивизии и командир комендантской роты.
— Наконец-то прибыли! — недовольно сказал Серпилин начальнику связи. — Лучше поздно, чем никогда! Тяните сюда связь! Завтра, глядя по обстановке, по крайней мере с полдня, КП тут будет! И как только свяжетесь, сообщите Ртищеву, что я буду находиться под Воскресенским, пока не возьмем. Как Ртищев, уже в дороге?
— Никак нет, товарищ генерал, — с запинкой ответил начальник связи. — Штаб в дороге, а полковник Ртищев на мине подорвался.
— Ранен? — быстро спросил Серпилин. — Вывезли его?
— На месте убит, товарищ генерал.
— Ох ты, пропасть! — с досадой хлопнул себя руками по задубевшему полушубку Серпилин.
Как он ни гнал от себя эту мысль, но с первой же встречи ему все казалось, что этот Ртищев с его печальными глазами не жилец на белом свете, что убьют его; в глазах читал — и вот накликал! Так-таки убили! Всего на неделю и пережил своего командира дивизии…
Ему было жалко Ртищева и было не по себе от верности собственного предчувствия. Но спросил он только одно:
— Кто заступил? Шишкин?
— Да.
— Передайте ему все, что я вам сказал. А вы, Рыбаков, — повернулся Серпилин к командиру комендантской роты, — давайте к Воскресенскому! Люди замерзли сильно?
— Сильно, товарищ генерал!
Подходившие бойцы сгрудились за спиной командира роты. Это был резерв Серпилина, еще ни вчера, ни сегодня не участвовавший в бою.
— Пятнадцать минут на обогрев — и двигайтесь к Воскресенскому!
— А куда идти? — спросил командир комендантской роты; он думал, что они уже дошли до места, а теперь снова надо было идти вперед.
— Куда идти? Туда, где зарево, где бой идет!
— А по какой дороге? — все еще не совладав с собой, по-прежнему расстроенно спросил командир роты.
— А ни по какой дороге. Вон там зарево — ориентир! На него идите! И не задерживайтесь. Я вас там ждать буду, — сказал Серпилин и, подходя к саням, услышал, как близко, за домом, ударила винтовка раз и другой… Это расстреливали немцев из фейеркоманды.
«Надо будет написать… Теперь уже не только жене Орлова, а и жене Ртищева… Вот как быстро все это делается… — горько подумал Серпилин. Уже сидя в санях, он еще раз посмотрел вперед, на зарево, и с тревогой вспомнил о Баглюке. — Поскорей бы вышел им в тыл. Пока не выйдет, не взять Воскресенского».
Станцию Воскресенское и на самом деле все никак не могли взять. Немцы всякий раз минометным и пулеметным огнем клали в снег нашу поднимавшуюся в атаку пехоту и тем временем жгли дом за домом.
Серпилин вернулся, как раз когда очередная атака захлебнулась и люди снова легли в снег перед самой станцией. Будь под руками хоть несколько пушек, может, и с этими редкими цепочками людей удалось бы ворваться на станцию, подавив огнем пулеметные точки. Но артиллерии не было, она застряла сзади, в метели, и пока не давала о себе знать. Комиссар дивизии, остававшийся здесь, пока Серпилин уезжал с Баглюком, не выдержал и сказал, что поедет сам и хоть за шиворот, а приволочет сюда одну батарею! Он больше не мог видеть, как атака за атакой съедают людей, а станция как ни в чем не бывало горит и горит.
