Снеговик - Фарфель Нина Михайловна (мир бесплатных книг txt) 📗
— Но как же она сюда вошла? — спросил Гёфле.
— О, на это у нее есть особый дар, — ответил даннеман. — Она всегда войдет куда захочет и пролетит, подобно птице, сквозь щель в старой стене. Она проходит, даже не замечая этого, по таким местам, куда я иногда следовал за ней, препоручив душу мою господу. Поэтому я никогда не тревожусь, если не застаю ее дома; я знаю, что у нее есть дар и упасть она не может. Но вот — смотрите! — она кончила молиться. Встает, идет к двери… Снимает ключи с пояса. Эти ключи она всегда хранит как святыню, мы и не знаем, откуда они у нее…
— Последим за ней, — сказал Гёфле, — благо она нас не видит и не слышит. А что это она делает сейчас?
— Это у нее такая привычка, — сказал даннеман. — Она порой остановится возле какой-нибудь стены, будто хочет найти и отворить дверь. Видите? Она приставила ключ к стене и повернула его, потом увидела, что ошиблась, и пошла дальше.
— Вот оно что! — сказал господин Гёфле. — Теперь я понимаю, откуда эти кружочки, нацарапанные на стене в медвежьей комнате!
— Можно мне заговорить с ней? — спросил Христиан, подойдя к Карин.
— Можно, — сказал даннеман. — Она вам ответит, если ей понравится ваш голос.
— Карин Бетсой, — спросил Христиан у ясновидящей, — что ты здесь ищешь?
— Не зови меня Карин Бетсой, — ответила она. — Карин умерла. Я вала древних времен, та, чье имя нельзя называть!
— Куда ты идешь?
— В медвежью комнату. Они уже заделали дверь?
— Нет, — сказал Христиан. — Я провожу тебя. Дай мне руку.
— Ступай, — сказала Карин, — я следую за тобой.
— Значит, ты меня видишь?
— Почему же мне не видеть тебя? Разве мы с тобой не находимся в царстве мертвых? Разве ты не бедный барон Адельстан? Ты просишь, чтобы я вернула тебе мать твоего ребенка? Я только что молилась за них обоих. А теперь… идем, идем! Я все тебе расскажу!
И Карин, словно внезапно опомнившись, переступила порог и спустилась по лестнице, сильно напугав своим появлением Маргариту и Мартину, несмотря на то, что юный Олоф, стоявший подле лестницы и все слышавший, предупредил их, что им нечего опасаться несчастной безумицы.
— Не бойтесь, — сказал им Христиан, который шел вслед за Карин в сопровождении обоих офицеров, Гёфле и даннемана. — Внимательно следите за ее движениями; постараемся все вместе разгадать смысл ее грез. Не правда ли, она как будто воздает последний долг человеку, который только что скончался?
— Да, — ответила Маргарита, — она словно закрывает кому-то глаза, целует руки, складывает их на груди. А вот она сплетает воображаемый венок и кладет его на голову покойному. Смотрите, она кого-то ищет глазами…
— Не меня ли ты ищешь, Карин? — спросил ясновидящую Христиан.
— Ты ведь Адельстан, добрый ярл, — сказала Карин. — . Слушай же и смотри: наконец-то она перестала страдать, твоя возлюбленная! Она ушла в страну эльфов. Злой ярл сказал: «Она умрет здесь», и она умерла. И он еще сказал: «Если родится сын, он умрет первым». Но он забыл о Карин. Карин была здесь, она приняла младенца, она спасла его, она вручила его феям озера, а Снеговик так и не узнал, что он родился. И Карин никогда не сказала ни слова, даже в болезни и лихорадке! А теперь она заговорила, ибо колокол замка возвещает о смерти. Слышите вы его?
— Ужели правда? — вскричал майор, поспешно открывая окно. — Нет, ничего не слышно. Она грезит.
— Если колокол и не звонит сейчас, — сказал даннеман, — он вскоре зазвонит. Она уже услышала его нынче утром у нас в горах. Мы-то знали, что это невозможно, но мы знали также, что она многое слышит наперед, так нее как видит то, чему суждено случиться.
Карин, почувствовав, что в комнате открыто окно, подошла к нему.
— Это было здесь! — сказала она. — Через это окно улетело дитя с помощью Карин Бетсой.
И она повторила припев баллады, которую Христиан уже слышал в тумане: «Дитя озера, что прекрасней вечерней звезды…»
— Эту песню вы услышали от своей госпожи? — спросил Гёфле.
Но до слуха Карин, видимо, доходил только голос Христиана.
Ответила Гёфле Мартина Акерстром.
— Да, — сказала она, — я эту балладу знаю, ее когда-то сочинила баронесса Хильда. Мой отец нашел ее среди бумаг, захваченных в Стольборге и оставшихся у нас в доме от прежнего пастора. Там были также древние скандинавские песни, переведенные стихами и положенные на музыку бедной баронессой; она ведь была очень ученой и превосходной музыкантшей. Из этого хотели состряпать на нее клевету, будто она поклонялась языческим божествам. Мой отец осудил поведение прежнего пастора и бережно сохранил рукописи.
— Что же, Карин, — спросил Гёфле ясновидящую, впавшую в какой-то молчаливый экстаз, — ты нам больше ничего не скажешь?
— Оставьте меня, — ответила Карин, вступив в новую сферу своих грез, — оставьте! Я должна пойти на хогар, навстречу тому, кто возвращается.
— Кто тебе сказал об этом? — спросил Христиан.
— Аист, что живет на крыше и приносит матерям, ожидающим возле очага, известия о покинувшем их сыне. Потому я и надела платье, подаренное мне самой любимой, чтобы он увидел то, что осталось от матери. Вот уже три дня я жду его и пою, дабы его привлечь; и наконец, наконец-то он возле меня, я чувствую это. Нарвите же васильков, нарвите фиалок и позовите старого Стенсона, пусть он порадуется перед своей кончиной. Бедный Стенсон!
— Почему ты сказала «бедный Стенсон»? — испуганно вскричал Христиан. — Он появился в твоих видениях?
— Оставьте меня, — ответила Карин. — Я все сказала; теперь вала снова уходит во мрак!
Карин закрыла глаза и пошатнулась.
— Это значит, что теперь она уснет, — сказал даннеман, поддерживая ее. — Я усажу ее здесь, она тотчас же должна уснуть, где бы ни находилась.
— Нет, нет, — сказала Маргарита, — отведем ее в другую комнату, где стоит большой диван. Бедная женщина, она вконец измучена и горит как в лихорадке. Идемте.
— Но что она делала наверху? — спросил Гёфле майора, возвращаясь к лестнице в то время, как девушки провожали семейство даннемана в караульню. — Никто не разубедит меня в том, что в этой комнате, столь тщательно замурованной Стенсоном, кроется тайна еще более важная, доказательство еще более веское, чем воспоминания Карин и исповедь Стенсона. Послушайте, Христиан, надо бы… Да где же вы?
— Неужели успел вернуться наверх? — спросил майор, быстро поднимаясь по деревянной лестнице.
— Проклятие! — вскричал Гёфле, поднявшийся с ним вместе. — Ушел! Выскользнул через пролом, как ящерица! Да никак это он бежит по краю стены! Христиан!
— Ни слова, — сказал майор. — Он идет над пропастью! Не трогайте его… Вот он скрылся из глаз, вошел в туман. Я бы хотел пойти за ним, но я плотнее его, мне здесь не пролезть.
— Слушайте, — перебил его Гёфле. — Он спрыгнул со стены! Вот он что-то говорит! Слушайте!
Послышался голос Христиана, говоривший солдатам:
— Это я! Это я! Майор послал меня в замок!
— Ах, безумец! Ах, храбрый мальчик! — воскликнул Гёфле. — Ничьих советов не слушает! Помчался один против всех на поиски Стенсона!
Действительно, Христиан пролетел, подобно ночной птице, по выражению даннемана, сквозь щель в старой стене. Имя Стенсона, произнесенное Карин, жгло ему сердце.
«Пусть он порадуется перед своей кончиной!» — таковы были последние слова, которые она вымолвила в пророческом сне.
Неужели Стенсону и впрямь суждено умереть под ударами палачей, или же в этих горестных словах таился жестокий обман, какими подчас тешит нас надежда?
Христиан чувствовал, что осторожность майора сковывает и парализует его силы. Назревала неизбежная ссора, и Христиан, отлично зная, как опасен путь через пролом, все же предпочел бросить вызов страшной бездне, нежели лучшему из друзей, ниспосланных ему провидением. К тому же он видел в свое время этот второй выход только издалека и был тогда слишком озабочен, чтобы его разглядеть. Туман редел медленно, и все кругом тонуло в мутной дымке, но ведь Карин-то удалось здесь пройти!
