Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич (читать книги онлайн без txt) 📗
– Сколько мы живем в Ленинграде, а не были ни в театре, ни в музее,– сказал как-то Кайон.– Может быть, для начала сходим в Эрмитаж?
О намерении ребят узнала Наташа и обрадованно сказала:
– Я пойду вместе с вами!
– И покажешь музей,– подхватил Ринтын.
– Я ведь в нем тоже не была,– смущенно призналась Наташа.
Кайон как-то странно моргнул и вопросительно посмотрел на Ринтына. Наташа объяснила:
– Музей был закрыт всю войну, а до этого я была маленькой.
На Дворцовом мосту Наташа принялась оживленно показывать во все стороны:
– Вот Петропавловка, а над ней шпиль, а на шпиле…
– Ангел,– сказал Кайон.
– Разве ангел, а не крест? – удивилась Наташа и замолчала, поджав губы.
На мосту дышалось легко, как в море. Вырвавшийся из каменных городских закоулков балтийский ветер терял запахи бензиновой гари, угольного дыма.
Ближе к Университетской набережной из воды торчали сваи рыболовного сооружения.
– То, что вы видите,– заговорил Кайон, показывая на них,– это древнейшее орудие рыбной ловли.
– Почему древнейшее? – с раздражением спросила Наташа, догадываясь, что Кайон ее передразнивает.
– Мы слушаем курс истории материальной, культуры,– ответил Кайон.– Вчера профессор показывал в окно на эти сваи и говорил, что такой способ ловли был известен еще в эпоху неолита.
Кайон быстро освоился в городе. Сегодня, глядя, как он уверенно шагает по ленинградским улицам, трудно было предположить, что не так давно он страдал от жестокой ностальгии и проклинал этот каменный город, который даже по ночам шумит, как неспокойный осенний океан.
На перилах моста лежал свежий снег. Ринтын собирал его в ладонь и кидал в темную, закрученную водоворотом невскую воду.
Кайон плелся позади, что-то насвистывал и, видимо, был не совсем равнодушен к тому, что Ринтын шел под руку с девушкой.
– Мне придется Эрмитаж изучать досконально,– рассуждал он вслух.– А сегодня иду так, для первого знакомства. Историку необходимо знание истории искусства для понимания эпохи…
– Какой ты стал ученый, Кайон,– насмешливо сказала Наташа.– И скучный…
Кайон смутился и замолк. И не раскрывал рот, пока в одном из музейных залов не увидел бюро из моржовой кости.
– Ты гляди, Ринтын,– моржовая кость! – крикнул он, будто встретил земляка.– И Ломоносов здесь!
Над бюро висел портрет знаменитого ученого.
Ребята постояли перед портретом Ломоносова, внимательно рассмотрели бюро, отметив, что от времени оно все же попортилось: кое-где моржовая кость облупилась и выкрошилась.
Ринтын часто оглядывался: интересны были не только экспонаты, но и посетители музея. Многие были в солдатских гимнастерках, в сапогах. От картин исходил едва уловимый свет и отражался на лицах людей странными бликами.
Перед картиной, изображающей нагую женщину, возлежащую на роскошном, но неудобном ложе, стояла группа экскурсантов. Худая женщина в черном платье устало рассказывала:
– Перед вами шедевр, созданный великим художником Рембрандтом ван Рейном. Обратите внимание на выражение лица Данаи.
Вместе со всеми Ринтын внимательно слушал экскурсовода. Ему хотелось собственным разумом понять то, о чем рассказывала грустная и очень усталая женщина.
Нагая женщина для Ринтына не была открытием. В яранге дяди Кмоля от жирников была такая жара, что обитатели ее старались сбросить с себя все, что можно. Женщины оставляли на себе лишь плотно прилегающие к телу трусики.
Ринтына больше всего заинтересовало лицо старика на заднем плане картины. Из-под широкого берета светились похотливые глазки, заплывшие старческим жирком. Главным в картине, конечно, был именно старик, а та, что лежала,– его собственность, выставленная на всеобщее обозрение.
Ребята примкнули к экскурсии и вместе с ней переходили из зала в зал. Поражало обилие наготы. Вскоре Ринтыну уже казалось, что в высоких просторных залах тепло от тучных, откормленных телес.
В зале фламандской живописи пышные лошадиные зады странным образом смешивались с лицами людей.
“Как в бане”,– подумалось ему. Но вслух он ничего не сказал: рядом была Наташа. На ее лице отражались такое неподдельное восхищение и радость, что Ринтыну даже стало немного обидно: она понимает все, а он – нет.
Навстречу открывались все новые залы, и от пола до высоченных потолков висели картины, картины, картины… Нельзя было не обратить внимания на мастерство, с каким они были написаны: человеческое тело было теплое, живое, лица выразительны, но… они не трогали сердце Ринтына. Инкрустированный паркет нравился ему больше, чем тщательно выписанная дверь в мусульманскую мечеть на картине Верещагина. “Может быть, для того, чтобы понимать такие картины, нужно долго жить в городе? – думал Ринтын.– Не станут же люди собирать в одно место такое, что им не нужно… Надо ходить и ходить сюда, как это собирается делать Кайон”.
Очень много было богов. Точнее, изображений Христа. Бледный, тонколицый человек со страдальческим выражением лица висел на грубо сколоченном кресте. На других картинах Христос лежал на земле в одной набедренной повязке, а вокруг него толпились старцы, как охотники у убитого лахтака, только что ножей у них не было в руках…
Ребята покидали Эрмитаж слегка оглушенные. Ринтын глубоко вдохнул свежий, пахнущий мокрым снегом воздух.
– Как это прекрасно! – с восторгом произнесла Наташа и повернулась к Ринтыну: – Правда, Толя?
Ринтын молча кивнул.
Через несколько дней собрались в театр. Билеты брал Кайон.
– Видел? Театральные билеты,– гордо сказал он, показав билеты Ринтыну.– Самый лучший театр в Ленинграде. Так мне сказала кассирша. И пьеса классическая – “Дядя Ваня” Чехова.
До спектакля было далеко еще, и Ринтын, чтобы освежить в памяти текст пьесы, взял в библиотеке томик Чехова. Он читал книгу и вспоминал летний теплый день в Улаке. Он сидел на камне над морем и держал в руках точно такой же томик. Ветер морщил рябью зеленую воду океана. На волнах качались чайки и смотрели круглыми красными глазами на странного человека с бумагой в руках.
“В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли”,– говорил доктор Астров, а Ринтын видел своих земляков, которые собирали вельбот на промысел. Каждый несет кожаный мешок, моторист тащит на плече двигатель… А потом ветер наполнит парус, и вельбот заскользит по воде, ломая солнечный луч… Может быть, с точки зрения человека, живущего в городе, у чукотских охотников была далеко не красивая одежда и лица их не сияли великолепием живописных эрмитажных портретов, но души и мысли их были прекрасны, потому что они делали дело, нужное для жизни человека. И вообще – что такое красота? Может ли быть так, что подлинно красивое иногда отталкивает человека, который еще не понимает это прекрасное? Может быть, красота – это только то, что приносит человеку радость?
