Сокровище альбигойцев - Магр Морис (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Если «утешаемый» был женат, его жену спрашивали, готова ли она расторгнуть союз и отдать супруга Богу и Евангелию. Если «утешение» принимала женщина, этот же вопрос ставился мужу.
Потом священник спрашивал верующего:
— Брат, желаешь ли ты принять нашу веру?
— Да, господин.
Неофит преклонял колена, касался руками земли и говорил:
— Благослови меня.
— Господь благословит тебя.
Так повторялось три раза, и каждый раз «верующий» чуть-чуть приближался к священнику. В третий раз он прибавлял:
Господин, моли Бога, чтобы он привел меня, грешного, к благой кончине.
Господь благословит тебя, сделает тебя добрым христианином и приведет к благой кончине.
Потом новый «брат» торжественно давал обет.
— Обещаю, — говорил он, оставаясь на коленях, — посвятить себя Богу и Его Евангелию, не лгать, не клясться, не касаться женщины, не убивать зверя, не есть мяса и питаться только плодами. Обещаю также без брата своего не путешествовать, не жить и не есть, а если попаду в руки врагов наших или расстанусь с братом моим, три дня воздерживаться от пищи. И еще обещаю никогда не изменять своей вере, какая бы смерть ни угрожала мне.
Потом он получал троекратное благословение, а все присутствующие опускались на колени. Священник подходил к нему, давал целовать Библию и клал ее на голову новому брату. Все «совершенные» подходили к нему, клали правую руку на голову или на плечо, и все собравшиеся произносили: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа».
Прислуживающий священник обращался к Богу с молитвой, чтобы на нового брата снизошел Святой Дух. Собравшиеся читали «Отче наш» и первые семнадцать стихов Евангелия от Иоанна. Брата, принявшего «утешение», опоясывали крученой веревкой, которую он теперь должен был носить не снимая и которую называли его символическим «одеянием» {29}.
В конце обряда «совершенные» давали новому катару «поцелуй мира». Он возвращал его стоящему рядом с ним, тот передавал дальше. Если consolamentum принимала женщина, священник касался ее плеча и протягивал руку. «Чистая» передавала символический «поцелуй мира» соседу.
После неофит удалялся в пустынное место и 40 дней питался только хлебом и водой, хотя перед обрядом выдержал не менее долгий и строгий пост. Пост до и после принятия consolamentum назывался endure {30}.
Если «утешение» давалось умирающему, два катара в сопровождении нескольких верующих входили в его комнату. Старший спрашивал больного, желает ли он посвятить себя Богу и Евангелию. Потом происходил обычный обряд и прощание, когда на грудь неофита клали белый платок и один из катаров вставал в изголовье, а другой — в изножье.
Часто случалось, что во время поста катары после принятия consolamentum совершали самоубийство. Их учение, как и у друидов, разрешало добровольную смерть, но требовало, чтобы человек расставался с жизнью не из-за пресыщения, страха или боли, но ради полного освобождения от материи.
Такой способ дозволялся, если в мгновение ока они достигали мистического сияния божественной красоты и блага. Самоубийца, оборвавший свою жизнь из страха, боли или пресыщения, по учению катаров, ввергает свою душу в такой же страх, такую же боль, такую же пресыщенность. Так как еретики признавали подлинной только наступающую после смерти жизнь, то говорили, что убивать себя следует только в том случае, если хочешь «жить».
От поста к самоубийству — один шаг. Для поста необходимо мужество, а для последнего, окончательного уничтожения тела — героизм. Последовательность не такая жестокая, как кажется.
Посмотрим на посмертную маску Неизвестной из Сены. Где страх смерти, боязнь чистилища и ада, Божьего суда и наказания? Хорошей христианкой она не была, так как христианство запрещает самоубийство. И жизнь ее не измучила — измученная женщина так не выглядит. Она была очень молодой, но жизнь высшая больше привлекала ее, чем жизнь земная, и ей хватило героизма убить тело, чтобы быть одной душой. Ее тело растворилось в мутной воде Сены, осталась только ее просветленная улыбка. В сущности, смерть Фауста не что иное, как самоубийство. Если бы он в тот момент, когда говорил мгновению: «Остановись, ты так прекрасно!», не разорвал пакт с Мефистофелем, дальнейшее земное существование теряло бы смысл. За этим стояло глубокое учение: освобождение от тела сразу же дарует высшую радость — ведь радость тем выше, чем менее она связана с материей, — если человек в душе свободен от скорби и лжи, властелинов этого мира, и если может сказать о себе: «Я жил не напрасно».
Что значит «жить не напрасно» по учению катаров? Во-первых, любить ближнего как самого себя, не заставлять страдать брата своего и, насколько возможно, приносить утешение и помощь. Во-вторых, не причинять боли, прежде всего не убивать. В-третьих, в этой жизни настолько приблизиться к Духу и Богу, чтобы в смертный час расставание с миром не печалило тело. Иначе душа не найдет успокоения. Если человек «жил не напрасно», творил только добро и сам стал добр, то «совершенный» может сделать решительный шаг, говорили катары.
Endura совершалась всегда попарно — с братом, с которым катар провел долгие годы возвышенной дружбы и напряженного духовного совершенствования, с которым он хотел соединиться в подлинной жизни и разделить созерцание красоты потустороннего мира и познание божественных законов, движущих Вселенной.
Была еще одна причина для одновременного самоубийства двоих. Необходимость расстаться с братом причиняла боль. В минуту смерти душа не должна чувствовать никакой боли, иначе в мире ином она будет так же страдать. Если человек любит ближнего, как самого себя, он не может причинить ему боли разлуки. Боль, причиненную другому, душа будет искупать, странствуя от звезды к звезде («по уступам чистилища», как сказал Данте), откладывая воссоединение с Богом {31}. Уже предчувствуя Бога, она еще болезненнее будет ощущать отлучение от него.
Катары предпочитали пять способов самоубийства. Они могли принять яд, отказаться от пищи, вскрыть вены, броситься в пропасть или лечь зимой на холодные камни после купания, чтобы получить воспаление легких. Эта болезнь была для них смертельна, ведь больного, желающего умереть, не могут спасти самые лучшие врачи.
Катар всегда видел перед собой смерть на костре инквизиции и считал этот мир адом. После принятия consolamentum он все равно умирал для этой жизни и мог «позволить себе умереть», как тогда говорили, чтобы уйти от этого ада и костра, разведенного для него.
Если Бог обладает большей добротой и пониманием, чем люди, не должны ли еретики в том мире приобрести все, чего так страстно желали, к чему стремились с жестоким преодолением себя, с упорной силой воли и, как мы еще увидим, с неслыханным героизмом? Они искали слияния с Богом в Духе. Предел желаний человека — Царство Небесное, то есть жизнь после смерти.
Принявшие consolamentum становились «совершенными». Как мы знаем, только они назывались «чистыми», катарами. Их звали также «благими», «ткачами» либо «утешителями». Их уединенная жизнь была сурова и однообразна и прерывалась лишь тогда, когда они путешествовали, чтобы проповедовать, наставлять верующих и приносить consolamentum тем, кто желал его и был достоин. Они отрекались от всего, чем владели, и принадлежали уже не себе, но Церкви Любви. Все сбережения, приносимые в Церковь, катары тратили на дела милосердия. Их жизнь была чередой лишений и ограничений. Они отрекались от всех кровных и дружеских связей, три раза в год постились по сорок дней и три дня в неделю должны были жить хлебом и водой.
«Мы ведем, — говорили они, — жизнь, полную тягот и скитаний. Проходим по городам, как овцы среди волков, терпим гонения, как апостолы и мученики, а хотим мы только одного: вести строгую, благочестивую, воздержанную жизнь, молиться и работать. Но нас ничто не печалит, ведь мы уже не от мира сего».
