Север и Юг - Гаскелл Элизабет (чтение книг txt) 📗

Но правда состояла в том, что мистер Торнтон испытывал большие затруднения. Он остро чувствовал, что ранена его гордость, ведь он так рассчитывал на свою коммерческую хватку. Хозяин своей собственной судьбы, он приписывал заслуги не особым достоинствам или собственным качествам, а силе, которую, как он верил, коммерция дает каждому смелому, честному и настойчивому человеку, чтобы тот смог подняться с колен, увидеть и понять великий замысел земных свершений, и честно и благоразумно пользоваться большей властью и влиянием, чем позволяет любой другой образ жизни. Далеко, на Востоке и на Западе, где никто его не знал, его имя было уважаемо, его просьбы исполнялись, а его слово ценилось, как золото. Именно эту цель поставил перед собой мистер Торнтон, начиная жизнь торговца. «Купцы ее были князья» [60] — прочитала его мать вслух, словно это был звук трубы, призывающий ее мальчика на борьбу. Он, в отличие от многих других — мужчин, женщин и детей — был полон жизни для чужаков и мертв — для своих. Он добился, чтобы его имя имело вес в чужих странах за далекими морями, стал главой фирмы, о которой будет знать не одно поколение. Долгие безмолвные годы ушли у него на то, чтобы достичь хотя бы проблеска нынешнего положения здесь, в его родном городе, на его фабрике, среди его рабочих. И он, и они жили параллельными жизнями — очень близкими, но никогда не пересекающимися — пока случай, или так казалось, не свел мистера Торнтона с Хиггинсом. Однажды столкнувшись лицом к лицу, как мужчина с мужчиной, как личность с личностью, они оба признали, что «в каждом из нас есть душа», [61] что было совсем не в характере хозяина и рабочего. Это было первым шагом. И только теперь, когда опасение утратить отношения, сложившиеся в последнее время между ним и двумя-тремя рабочими, из-за планов — дорогих его сердцу экспериментов, которые так грубо отвергли, даже не испытав, добавляло новых мучений тому едва уловимому страху, что время от времени охватывал его. Только теперь мистер Торнтон понял, сколь значительную пользу принесло ему его положение промышленника, которого он достиг в последнее время, просто потому, что он сблизился с рабочими и обрел такую сильную власть среди породы людей странных, рассудительных и невежественных, но помимо всего, обладающих характером и сильными человеческими чувствами.

Мистер Торнтон размышлял над своим положением милтонского промышленника. Забастовка, произошедшая полтора года назад или больше (сейчас стояла поздняя весна с непривычно холодной погодой), та забастовка, случившаяся, когда он был молод, (а теперь он стар), помешала ему выполнить несколько крупных заказов. Он вложил большую часть капитала в новые и дорогие станки, он так же закупил много хлопка для выполнения заказов по контракту. Мистер Торнтон не смог их выполнить из-за полного отсутствия практического опыта у тех ирландских рабочих, которых он привез. Большая часть их работы была испорчена и непригодна для отправки торговому дому, который гордился тем, что выпускал только превосходные товары. Долгие месяцы затруднений, вызванных забастовкой, были препятствием на пути мистера Торнтона. И часто, когда его взгляд останавливался на Хиггинсе, он мог гневно заговорить с ним без всякой видимой причины, просто осознавая всю серьезность ущерба, причиненного забастовкой, в которой участвовал Хиггинс. Но когда мистер Торнтон стал замечать свою вспыльчивость, он решил сдерживать гнев. Он бы не почувствовал себя удовлетворенным, если бы стал избегать Хиггинса. Он должен был убедить себя, что он хозяин своему собственному гневу, позволив Хиггинсу приходить к нему всякий раз, когда это дозволялось жесткими условиями труда или у мистера Торнтона появлялась свободная минута. И со временем он с удивлением заметил, что его негодование ушло. Как получилось, что два таких разных человека, как он и Хиггинс, зарабатывающие себе на жизнь торговлей, стремящиеся каждый по-своему к одной цели, смотрели на положение и обязанности друг друга совершенно по-разному. И с тех пор зародились их взаимоотношения, которые хотя и не смогут предотвратить будущих разногласий во взглядах и поступках, если таковые возникнут, но, во всяком случае, дадут возможность обоим — и хозяину, и рабочему — смотреть друг на друга с большим состраданием и симпатией и относиться друг к другу с большей добротой и терпением. Кроме того, улучшение отношений между мистером Торнтоном и его рабочими выявило их незнание реального положения дел каждой из сторон.

Но сейчас наступил один из тех периодов спада торговли, когда падение цен на рынке обесценило все большие капиталы. У мистера Торнтона он уменьшился почти до половины. Заказы больше не поступали, и он потерял доход с капитала, вложенного в станки. Более того, получить оплату за выполненные заказы было трудно. Постоянно увеличивались расходы на работу фабрики. Затем нужно было оплатить счета за хлопок, который он закупил. Денег было недостаточно, он мог взять в долг только под непомерный процент и к тому же не мог ничего продать из своей собственности. Но мистер Торнтон не отчаивался, день и ночь он прилагал все силы, чтобы предугадать и предусмотреть все неожиданности. Он по-прежнему оставался спокоен и мягок с домочадцами. С рабочими фабрики он был немногословен, но к тому времени они уже хорошо его узнали. И эти краткие и точные ответы они слушали скорее с сочувствием к довлевшим над ним заботам, чем с прежней подавляемой враждебностью, которая тлела, готовая разгореться при случае грубыми словами и осуждениями. «Хозяину за многим надо присматривать», — сказал как-то Хиггинс, услышав краткий, резкий вопрос мистера Торнтона, почему не выполнили его приказание, и услышал подавленный вздох, что вырвался у хозяина, когда тот проходил по цеху, где работало несколько человек. Хиггинс и еще один рабочий остались сверхурочно в этот вечер, не сказав никому, чтобы доделать оставшуюся работу. И мистер Торнтон никогда бы об этом не узнал, если бы не надсмотрщик, которому он отдавал приказание в первую очередь, сам не рассказал об этом.

«Думаю, я знаю, кто огорчился бы, увидев нашего хозяина в таком мрачном настроении. Доброе сердце старого священника не выдержало бы, если бы он увидел тот угрюмый взгляд на лице нашего хозяина, что видел я», — думал Хиггинс, в один из дней догоняя мистера Торнтона на Мальборо-стрит.

? Хозяин, — сказал он, останавливая своего нанимателя, шедшего быстрым, решительным шагом, отчего джентльмен от неожиданности вздрогнул и недовольно посмотрел на Хиггинса, словно мыслями он был далеко.

? Вы что-нибудь слышали о мисс Маргрит в последнее время?

? О ком? — переспросил Торнтон.

? О мисс Маргрит… мисс Хейл, дочери старого священника, вы хорошо знаете, кого я имею в виду, если только немного подумаете… — в тоне, которым были произнесены эти слова, не было и тени неуважения.

? Ах, да! — и вдруг холодная, скованная морозом маска тревоги исчезла с лица мистера Торнтона, словно мягкий, летний ветерок развеял все его тревоги. И хотя его губы были по-прежнему сжаты, глаза по-доброму улыбнулись собеседнику.

? Ты знаешь, Хиггинс, она теперь моя хозяйка. Время от времени я получаю известия о ней от ее агента. У нее все хорошо, она — среди друзей… спасибо, Хиггинс.

Это «спасибо», которым мистер Торнтон нерешительно закончил свои слова, все же прозвучало с такой теплотой, которая натолкнула на догадку проницательного Хиггинса. Возможно, это была всего лишь призрачная надежда, но он подумал, что последует за ней, чтобы выяснить, куда она его выведет.

? И она не вышла замуж, хозяин?

? Нет еще, — на лицо мистера Торнтона снова набежала тень. — Об этом поговаривают, как я понимаю, для объединения семьи.

? И она больше не вернется в Милтон, я полагаю?

? Нет!

? Постойте, хозяин! — и, подойдя совсем близко, Хиггинс спросил: — А молодого джентльмена оправдали? — намекая на свою осведомленность, он подмигнул мистеру Торнтону, что добавило еще больше таинственности. — Молодого джентльмена, я имею в виду мастера Фредерика, как они называли его… ее брата, он был здесь, вы знаете.