Кафка на пляже - Мураками Харуки (лучшие книги онлайн .txt) 📗
– А я тебя знаю, – проговорил человек. Чуть приподнял над головой цилиндр и вернул его на место. – Так и думал, что вот-вот появишься.
Он кашлянул, скривившись, сплюнул и растер плевок подошвой.
– Я как раз отдохнуть присел, а поговорить-то и не с кем. Скучно. Может, спустишься? Поболтаем. Может, мы с тобой не совсем чужие, хоть я тебя и впервые вижу.
Ворона не открывал рта. Его крылья были плотно прижаты к бокам. Человек в шелковом цилиндре легонько покачал головой:
– Ах, вот оно что… Говорить не умеешь? Хорошо. Тогда я один буду говорить. Мне, в общем-то, все равно. Я и без твоих слов знаю, что ты собираешься делать. Не хочешь меня дальше пускать. Понятно. Яснее ясного. Не хочешь, чтобы я шел дальше. А я наоборот – хочу. Почему? Да потому, что больше такой возможности не будет. Нельзя ею не воспользоваться. Исключительный шанс. Такое раз в жизни бывает.
Он хлопнул рукой по ботинку – там, где лодыжка.
– Значит, приходим к выводу: остановить меня ты не в состоянии. Нет у тебя такой возможности. Я сейчас заиграю на флейте, и ты меня не достанешь. Вот они какие, мои флейты. Здесь, в рюкзаке, у меня их несколько.
Человек протянул руку и, любовно похлопав ладонью по рюкзаку, еще раз взглянул на Ворону, устроившегося на толстой ветке.
– Я собирал кошачьи души и делал флейты. Резал кошек живьем и забирал их души – на флейты. Не скажу, что мне кошек совсем не жалко, но по-другому никак нельзя. Добро и зло, сострадание и ненависть… Мои флейты в общие представления не укладываются. Они долго были смыслом моей жизни. И я успешно выполнил свое предназначение, в общем – довел свою миссию до конца. Мне стыдиться некого. Я завел жену, детей, изготовил немало флейт. Теперь я их больше не делаю. Но знаешь, только между нами: из всех этих флейт я хочу сотворить еще одну. Побольше, помощнее. Особую суперфлейту, чтобы в ней была целая система. Вот сейчас пойду туда, где буду заниматься этой флейтой. Не мне решать, что в конце концов получится: добро или зло. И уж, конечно, не тебе. Это зависит от того, когда и где я буду ею заниматься. В этом смысле я – человек без предрассудков. Нет их у меня. Как у истории и у погоды. Нет. Именно поэтому я и могу сложить все в одну систему.
Он снял цилиндр, погладил волосы, поредевшие на темени, и снова водрузил его на голову. Поправил поля.
– Я бы запросто мог от тебя избавиться. Стоит лишь взять флейту и дунуть в нее. Но без особой нужды мне этого делать не хочется. Ведь чтобы в нее дуть, тоже сила требуется. А я просто так ее расходовать не хочу. Силу надо беречь. Еще пригодится. Хотя ты в любом случае мне не помеха, возьму я флейту или нет. Это же любому понятно.
Он еще раз кашлянул и несколько раз погладил себя по наметившемуся брюшку.
– Ты знаешь, что значит слово limbo? Это пограничная зона, промежуточное состояние между жизнью и смертью. Такое неясное, печальное место. Как раз там я сейчас нахожусь. Этот самый лес и есть limbo. Я умер. Умер по собственной воле. Но еще не перешел в следующий мир. Иными словами, я – изменчивый дух. А такие духи материальной формы не имеют. Этот мой облик – так, на время. Поэтому сейчас ты ничего не можешь мне сделать. Понятно? Буду истекать кровью – это не настоящая кровь. Буду мучиться – муки не настоящие. Со мной может покончить только тот, кто способен это сделать. А ты, к сожалению, не способен. Ты – незрелый призрак-карлик, только и всего. И несмотря на все предрассудки, тебе не под силу меня уничтожить.
Глядя на Ворону он улыбнулся:
– Что? Может, хочешь попробовать?
Услышав эти слова, Ворона, как по команде, широко раскинул крылья, оттолкнулся от ветки и стрелой спикировал на врага. Растопырив когти, вцепился ему в грудь и, резко откинув назад голову, страшно, как киркой, ударил острым клювом в правый глаз. Черные как смоль крылья громко хлопали. Человек не сопротивлялся. Даже пальцем не шевельнул, не вскрикнул. Он смеялся. Цилиндр свалился на землю, разорванный глаз лопнул и потек из глазницы. Ворона упорно целил противнику в глаза. Теперь вместо них дырами зияли глазницы, а Ворона уже долбил клювом лицо. И оно мгновенно покрылось ранами, из которых струилась кровь. Во все стороны летели клочки кожи, ошметки мяса. Лицо превратилось в комок багровой плоти. Клюв беспощадно долбил по черепу, покрытому редеющими волосами. Но человек все смеялся и смеялся, будто умом двинулся. И чем яростнее нападал Ворона, тем громче становился этот хохот.
Ни на секунду не сводя с Вороны пустых глазниц, человек давился от смеха:
– Ой уморил! Я же говорил тебе. Ну не смеши меня. Ничего ты мне не сделаешь, никакая сила не поможет. Не способен. Ты же пустое место. Дешевка. Дух бесплотный. Что, не понял еще?
Ворона вцепился клювом в говорящий рот. Большие крылья рассекали яростно воздух, черные глянцевые перья падали, кружась, словно осколки человеческих душ. Одним ударом Ворона пробил человеку язык и, напрягая все силы, вырвал его из горла. Но и теперь язык, ужасно толстый и длинный, извивался, как слизняк, извергая черные слова. Лишившись языка, человек перестал хохотать, а заодно, похоже, – и дышать, но, тем не менее, продолжал биться в беззвучных приступах смеха. Ворона слышал этот хохот, пустой и зловещий, как ветер в далекой бесплодной пустыне. Он походил на звуки флейты, доносящиеся из другого мира.
Глава 47
Я проснулся, едва рассвело. Вскипятил на плитке воду, приготовил чай. Сел на стул у окна и стал смотреть на улицу. Там по-прежнему было безлюдно и тихо. Даже ранние птицы почему-то молчали. Городок со всех сторон окружали высокие сопки, и рассвет приходил сюда с опозданием, а сумерки – наоборот, раньше времени. На востоке, по кромке сопок, только-только нарисовалась розовая полоса. Я пошел в спальню за часами, которые вечером положил рядом с подушкой. Часы стояли, вместо цифр – пустое тусклое стекло. Я потыкал наугад разные кнопки – ничего. Батарейка вроде еще новая. Но пока я спал, они почему-то остановились. Я положил их на стол и потер правой рукой левую у запястья, где носят часы. Время здесь – не такой уж важный вопрос.
Глядя на пустой пейзаж за окном – птиц и тех не было видно, – я подумал: сейчас самое время почитать. Все равно, что. Любое печатное слово, книжку какую-нибудь. Взять ее в руки, полистать, пробежать глазами по строчкам. Но в доме не нашлось ни одной книги. Похоже, в этом месте вообще не знали печатного слова. Ни одного. Я еще раз обвел глазами комнату – абсолютно ничего, ни листочка.
Я заглянул в платяной шкаф. Одежда аккуратно разложена по ящикам. Все веши не новые – ношеные, вылинявшие, мягкие от множества стирок, но чистые. Футболка, трусы и майки, носки, хлопковая рубашка с воротником, брюки из такого же материала. Размер был примерно мой, хотя кое-что не очень подходило. И все однотонное – ни узора, ни рисунка. Глядя на эти вещи, можно было подумать, что другой одежды на свете не бывает – только такая. Я не заметил на вещах ни этикеток, ни названий фирм. Ни единой буквы, ни одного иероглифа. Сняв свою пропахшую потом майку, я переоделся в серую, которую нашел в одном из ящиков. Она пахла солнцем и мылом.
Немного погодя – интересно, сколько времени прошло? – опять появилась та девушка. Постучала тихонько, вошла, не дожидаясь ответа: дверь в доме не запиралась, – и сняла с плеч свой большой рюкзак. За окном уже совсем рассвело.
Как и в прошлый раз, она отправилась на кухню и принялась готовить омлет. Яйца зашипели на маленькой черной сковороде, смазанной маслом, распространяя по комнате аппетитный запах. Поджарила хлеб в небольшом допотопном тостере – такие увидишь теперь только в старом кино. На девушке было все то же бледно-голубое платье, волосы так же сколоты на затылке. Красивая гладкая кожа. Тонкие, словно фарфоровые, руки переливались в утреннем свете перламутром. В распахнутое окно влетела пчелка, сделав открывавшийся из него мир чуть совершеннее. Накрыв на стол, девушка присела рядом, искоса поглядывая, как я ем. Я уплетал омлет с овощами, намазывал на хлеб свежее масло, запивая чаем, настоянным на травах. Она же опять ничего не ела и не пила. Все повторялось, как накануне.
