Был наделен я с младенчества силой чудесной,
Слух о которой доныне гремит повсеместно.
Слава о ней по земле разнеслась и по тверди:
Мало мне было той славы земной и небесной –
Дух непокорный возжаждал достигнуть бессмертья.
Странствовал долго я, полный великого рвенья;
Долго искал я учителя, чьи наставленья
Мне бы открыли дорогу к вершинам познанья,
Мне бы явили от смертных сокрытую тайну
Жизни, что вечно течет, не страшась завершенья.
Час долгожданный настал, и проник я несмело
В ту дорогую смятенному сердцу обитель,
Где ожидал меня славный, достойный хранитель
Мудрости древней, дарующей жизнь без предела.
Он научил меня многим вещам сокровенным,
Мог я принять по желанью обличье любое;
Начал я знанья свои применять дерзновенно:
Вольно гуляя по всей необъятной вселенной,
Стал потрясать сумасбродно земные устои.
Я возомнил себя выше всех сущих законов.
Предков-воителей дух овладел непреклонно
Мною, и подвиг любой мне казался отрадой.
В бурных морях покорял я коварных драконов,
Походя тигров себе подчинял кровожадных.
Я укреплял свою волю в пещерах подводных,
В шуме ревущей стремнины ковал свою твердость,
В горные выси, к владениям духов свободных
Вечно влекла меня неутолимая гордость.
Высшим доверием был облечен я вначале:
Высшею милостью я удостоился званья
«Равного небу», и в честь величайших познаний,
Мной обретенных, Премудрым меня величали.
Также я звался прекрасным Царем обезьяньим.
К почестям был я приучен и почестей жаждал,
Снова и снова встречая везде поклоненье.
Но приключилося как-то со мною однажды,
Что неумышленно мне нанесли оскорбленье:
Мне одному позабыли послать приглашенье,
Дабы почтил я присутствием пир, что давала
В дивном саду своем вечно цветущем богиня,
Матерь царя Сиван-му. Сад над озером синим
Был расположен. Вода ключевая питала
Током своим его и до краев наполняла
Чашу крутых берегов животворною влагой.
В гневе своем преисполнившись злобной отваги,
Светлый источник похитил я дерзкой рукою,
Озеро вмиг превратив в каменистую сушу.
Горе, досада терзали мятежную душу!
Тайно, непрошеным гостем, проникнув в покои,
Где приготовили слуги достойной царицы
Разные блюда, я тотчас их пробовать начал.
Быстро хватая, глотая еду наудачу,
Съел я мозги драгоценные феникса-птицы,
Печень дракона и множество разных целебных
Яств перепробовал. Век свой продлил я сторицей,
Персиков дивных поев, что дарят долголетье.
В тайную тайных проникнул, напиток волшебный
Здесь отыскал и насытился им до предела.
Тот, кто вкушал его, на десять тысячелетий
Длил свою жизнь, достигая бессмертных удела.
Разных безделиц из ярких каменьев и злата,
Разных диковин бесценных похитил я много
В славной обители мудрых, в небесном чертоге.
Взял я иные себе, а иные запрятал.
Вскоре о буйстве моем, о неистовой силе
Стало известно Нефритовому властелину.
Войско небесное грозный собрал император,
Рати несметные в битву великую кинул.
Воинам дан был приказ, чтоб меня укротили.
Духов свирепых, что девять светил населяли,
Натиском бурным своим я тотчас опрокинул,
Разом подмял под себя – не они победили:
Я одолел их, и вмиг пред ними склониться?
Всем полководцам земным уготовил я встречу,
Раны тяжелые им нанеся и увечья.
Горечь бессилья познав и печаль пораженья,
Все полководцы небесные с поля сраженья
Вспять повернули, меня не заставив смириться.
Тут император Нефритовый волей-неволей
Был принужден к Наполнителю рек обратиться.
Малый мудрец, наполнявший речные потоки,
Рать свою славную вывел на бранное поле:
Воинов в битве искусных и в сече жестоких.
Всей своей силой они меня не побороли!
Семьдесят раз и два раза свой облик меняя,
Я полководца и воинов дерзко морочил.
В мощи волшебной моей убедившись воочью,
Бросились те, словно птиц потревоженных стая,
В страхе на помощь к себе Гуаньинь призывая.
С Южного моря явилась она, словно вестник победы,
Равных себе в целом свете не зная героев!
Войско за войском неслись нескончаемым строем –
Так налетают в грозу градоносные тучи,
Видом своим устрашая, – но страх мне неведом!
Вазу цветочную, веточку ивы плакучей
Также враги мои против меня обратили.
Все ж я держался ценою великих усилий,
Всей своей волей и тайным уменьем держался.
Но одолел меня некий противник сильнейший,
Сам Лао-цзюнь досточтимый, правитель мудрейший,
Против меня обративший свой скипетр алмазный!
Тут по рукам и ногам меня крепко связали,
Пред императором, словно преступник опасный,
Гордо склонясь головою, покорно предстал я.
Судьи, собравшись, меня виноватым признали
В многих мятежных, злонравных, коварных деяньях.
Все, что решат они, мог угадать я заране:
Должен за все поплатиться я жизнью своею
Судьи мои палачу приказали скорее
Острым мечом своим тотчас меня обезглавить…
Но не смогли они смертью моею прославить
Имя свое, ибо меч тот от согнутой шеи,
Словно от камня, отскакивал, искры роняя.
Недруги долго и тщетно трудились, не зная,
Как умертвить меня, чтобы вернее избавить
Землю и небо – весь мир от проказ моих дерзких,
Чтобы утихло в груди неумолчное сердце!
Шестеро духов меня, непокорного, ввергли
В печь, полыхавшую пламенем грозным и ярым!
Прочно за мною закрыли железную дверку. –
Но постигал я науку бессмертья недаром:
Жизнь моя жаркая в пламени том не померкла.
Сорок и девять томительных дней, не сгорая,
Тело мое закалялось, подобное сплаву.
Сбив все засовы, запоры умелым ударом,
Вышел из печи я, новой овеянный славой,
Новой наполненный силой и злобою новой:
Не удержали меня ни замки, ни оковы.
Был я готов повторять все былые забавы!
Духи найти на меня не сумели управы
И обратиться решили к великому Будде,
Чтобы помог всемогущий им сладить со мною,
Чтоб сотворил он для них долгожданное чудо,
Ибо ему лишь под силу свершенье любое.
Поднял меня Татагата одною рукою,
Перевернул, как младенца, и на землю кинул.
Гору высокую он на меня опрокинул,
Чтобы не смел я буянить, придавленный ею.
А император Нефритовый тут же затеял
Праздник и пиршество в честь усмирения неба.
С этого времени западный край величали
В память победы «Обителью радости крайней».
Тихо и праздно века надо мной протекали,
Но усмирен я своим наказанием не был, –
Тяжкой горою придавленный, злобствовал втайне.
Уста мои пищи полтысячи лет не вкушали;
Ни горсточки риса, ни капли душистого чая
Не проглотил я, в неволе жестоко страдая.
Может быть, я бы доныне под камнем томился,
Если бы праведник, самый старейшин из сущих,
В это же время на землю сойти не решился.
Светоч науки, добра негасимый светильник,
Был он мудрейшим в прошедших веках и в грядущих,
И Золотого кузнечика имя носил он
Средь обитателей неба, могучих, всесильных,
И среди смертных, в земных поселеньях живущих.
В Танской империи праведник тот появился;
Душу властителя славной империи этой
Старец премудрый был призван спасти от соблазнов
И напитать ее знанием, силой и светом.
Цели великой, достойной служа безотказно,
В путь он отправился долгий, тяжелый, опасный:
Будде великому старец желал поклониться
И попросить, чтоб пожертвовал Будда блаженный
Древние свитки и книги науки священной,
Чтоб к императору с ними он мог возвратиться.
В это же время Гуаньинь, что когда-то сразилась
С буйством моим, над бедою моею склонилась,
Ведая то, что смягчился порыв мой мятежный
В павших на долю мою испытаниях прежних,
Веря, что должен к добру я прийти неизбежно,
Стала она обращать меня в светлую веру
Будды благого, и словом его и примером
Меня убедила с безумством навеки расстаться,
Освободила меня из-под каменой глыбы,
К жизни прийти помогла и из праха подняться.
Ныне я в эти края отдаленные прибыл,
Путь свой на Запад держа, где священные книги
Мы обретем, вместе с праведным Танским монахом.
Дьявол негодный! Меня не научишь ты страху!
Зло на себя навлечешь, самому себе сделаешь хуже,
Коль не вернешь мне немедля достойного мужа!
