Путешествие в загробный мир и прочее - Филдинг Генри (читаем книги .txt) 📗

Я поскорее удалился из дворца, а там и вовсе покинул город и вернулся на родину, где тихо прожил остаток дней, занимаясь своим хозяйством, ибо, не запасшись знаниями и добродетелью, ничем другим занять себя не умел.

Когда я пришел.к вратам, Минос, как и прежде, заколебался, но все же отпустил меня, сказав, что, виновный в множестве гнусных преступлений, я по крайности не проливал людскую кровь, хоть и был генералом, и потому могу снова вернуться на землю.

И снова я родился в Александрии, причем, игрою случая угодив в лоно своей снохи, стал собственным внуком и унаследовал состояние, которое прежде нажил.

Если раньше меня губила скупость, то теперь это была расточительность – в очень краткий срок я промотал все, что по крохам насбирал за очень долгую жизнь. Возможно, вы сочтете, что мое новое положение завиднее прежнего, но, поверьте слову, это вовсе не так: все плыло в руки, упреждая мои желания, и потому я не знал влечений, не изведал восторга, с каким утоляется волчий аппетит. Больше того, непривычный размышлять, я обрек свой разум на безделие и не удостоился вкусить духовных благ. Воспитание также не научило меня разборчивости в наслаждениях, и, имея избыток всего, я ни к чему не чувствовал привязанности. Мой вкус был неразвит, и, мои плотские услады мало отличались от скотских. Коротко говоря, если скупцом я не знал своего богатства на вкус, то теперь и вкус к нему у меня пропал.

И если среди благополучия я не чувствовал себя вполне счастливым, то потом вдоволь хлебнул страданий, подкошенный болезнью, ввергнутый в нищету, несчастным калекой окончив свою никудышную жизнь в тюрьме; едва ли милосерднее был приговор Миноса, заставившего меня отведать алчного напитка и три года бродить по берегам Коцита с неотвязной мыслью о том, как внуком я промотал состояние, которое нажил, будучи дедом.

По возвращении на землю я родился в Константинополе, в семье плотника. Первое, что я запомнил, был триумф Велисария, зрелище поистине величественное; великолепнее же всех был король африканских вандалов Гелимер, пленником шедший в процессии и, выказывая презрение к изменчивости своего счастья и равно к смехотворной спесивости завоевателя, кричавший: – Суета, суета, все одна суета!

Отец выучил меня плотницкому делу, и, как вы догадываетесь, ничего достопримечательного в своем низком звании я не совершил. Впрочем, я женился на полюбившейся мне женщине, которая стала вполне сносной женой. Я трудился не покладая рук, с вящей пользой для здоровья, и вечером садился с женой за скромный ужин, получая от него больше радости, чем богач от своих яств. Жизнь прошла, как один долгий день, и, оказавшись у врат, я приблизился к Миносу в совершенной уверенности, что буду впущен; к несчастью, пришлось признаться, как я плутовал, работая сдельно, и как прохлаждался на поденной работе. И за это разгневанный судья остудил мою прыть, схватив меня за плечи и с такой силой швырнув назад, что я свернул бы себе шею, будь я из плоти и крови.

Глава XIII

Юлиан превращается в щеголя [65]

Мне выпало жить в Риме. Рожденный в благородном семействе, я был богатым наследником, и родители, полагая, что иметь при этом способности мне ни к чему, участливо и разумно оградили меня от их развития. Моими единственными наставниками в юности были некий Салтатор, обучивший меня кое-каким па, и некий Фикус, чьей обязанностью было наставить, как бескровным образом, по его выражению, разделаться с мужской головой. Когда я усовершенствовался в этих науках, оставалось немногое, в чем могли посодействовать римские умельцы, обряжавшие и украшавшие папу, и, достаточно обеспечив себя плодами их искусства, в двадцать лет я сделался законченным и совершенным щеголем. С этих пор на протяжении сорока пяти лет я только и делал, что переодевался, пел и танцевал, отвешивал поклоны и строил глазки и в шестьдесят шесть лет, вспотев после танцев, простыл и умер.

Минос объявил мне, что Элизиума я не заслужил и даже вечного проклятья не достоин, и отправил меня в обратный путь.

Глава XIV

Приключения в монашеском образе [66]

Теперь волею судьбы я объявился младшим сыном в одном почтенном семействе и юношей был отдан в школу, однако образование к этому времени пришло в такой упадок, что сам учитель с грехом пополам составлял предложение на латыни, а греческого не знал совсем, и, мало преуспев в науках и добродетели, я был определен к духовному поприщу и в положенный срок постригся в монахи. Я много лет затворником просидел в келье, и моя жизнь была мне по нраву, а нрав я имел угрюмый и весьма склонный презирать весь свет, иначе говоря, завидовать всем, кому выпала лучшая доля, и по сему случаю не жаловать и весь род людской. Впрочем, когда надо было, я не гнушался польстить подлейшей твари, например – евнуху Стефану, любимцу императора Юстиниана II, мерзейшему негодяю, когда-либо рождавшемуся на земле. Я не только написал в его честь панегирик, но и в проповедях ставил его всем в пример, благодаря чему совершенно завоевал его доверие и был представлен императору, которого прибрал к рукам теми же средствами, и вскоре расстался с кельей, получив место при дворе. Снискав милость у Юстиниана, я не замедлил толкнуть его на всяческие зверства. Человек я был угрюмый, замкнутый, и счастливые лица были для меня нож острый, отчего всякие забавы и утехи я поносил как мерзопакостный грех, веселость бичевал за легкомыслие, призывал к строгости нравов, а по совести сказать – к лицемерию. Злосчастный император во всем слушался меня и гонениями так возмутил народ, что был свергнут и изгнан.

Я опять замкнулся в своей келье (историки ошибочно утверждают, что меня убили), где и спасся от разъяренной толпы, которую клял на чем свет стоит, и они не давали мне спуску. Пробыв три года в изгнании, Юстиниан переодетым вернулся в Константинополь и пришел ко мне. Я поначалу сделал вид, что не узнаю его, и, не помня добра, собирался показать ему на дверь, но тут мне пришла мысль выгадать от его посещения, и, громко кляня короткую память и слепнущие глаза, я кинулся ему навстречу и горячо обнял его.

Я задумал выдать его Апсимару, не сомневаясь, что тот щедро оплатит такую услугу. Я радушно предложил ему пробыть у меня весь вечер, и он согласился. Придумав какое-то недолгое дело, я отлучился и побежал во дворец доносить на своего гостя. Апсимар тут же отрядил со мной солдат, но то ли мое долгое отсутствие насторожило Юстиниана, то ли он просто передумал оставаться, только мы уже не застали беглеца, и самые усердные поиски оставили нас ни с чем.

Упустив добычу, Апсимар разгневался на меня и грозил страшными карами, если я не представлю ему свергнутого монарха. Потушив первую вспышку его ярости, пустив затем в ход притворство и лесть, я, хоть и с трудом, отвел его гнев.

Когда Юстиниан вернул себе трон, я, ничтоже сумняшеся, явился поздравить его с воцарением, но он, видимо, как-то прослышал о моем предательстве и принял меня холодно, а позже без обиняков обвинил в содеянном. Я решительно все отрицал, поскольку никаких доказательств против меня не было, он же стоял на своем, и тогда в проповедях и при всяком удобном случае я стал честить его врагом церкви и всех добрых людей, обзывать неверным, еретиком, атеистом, язычником и арианином. Я говорил все это сразу после его возвращения, еще до того, как ужасные свидетельства его бесчеловечности подтвердили мою правоту.

Мне повезло умереть в тот самый день, когда солдаты, посланные Юстинианом против Фракийского Боспора и учинившие там неслыханные зверства, все до одного нашли свою смерть. И поскольку каждый из них был препровожден в ад, Минос утомился судбищем и тем, кто не участвовал в кровавом походе, позволил вернуться на землю, если они того пожелают. Я поймал его на слове и, повернувшись, потек в обратный путь.