Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
— Одевайся!
Ознобишин и Сосняков натянули на представителя губкомола шинель, Сосняков нахлобучил на него его великолепную шапку, и поволокли его к двери.
Кто-то из ребят кинулся было на подмогу.
Сосняков отмахнулся:
— Справимся и без вас!
Они потащили Шифрина по коридору.
Он пригрозил им:
— Вы ответите!
Вышли на крыльцо.
— А как же мне добираться?
— Иди на Залегощь, а там поездом до Орла, — безжалостно сказал Сосняков. — Дотопаешь!
Шифрин шмыгнул носом.
— Я замерзну, — жалобно сказал он.
— Не дойдет, — согласился с ним Слава.
— Ладно, — сжалился Сосняков, — иди в сельсовет, там посылают подводу на станцию. Подбросят.
Шифрин отошел на несколько шагов, обернулся, глазки его сверкнули, и он неумолимо сказал:
— Вы за все ответите перед революцией!
10
Два зимних дня с промежутком немногим более месяца, а в памяти остались, пожалуй что, навсегда, хотя никаких особых событий в эти дни не произошло.
Слава подошел к исполкому утром, над крышей клубился дымок, печи еще топились. У входа трое саней, лошаденки стояли без присмотра, их хозяева дымили небось в коридоре самосадом. Морозно, тихо. Прежде чем заняться делами, Слава всегда заходил в канцелярию узнать, нет ли для него у Быстрова поручений, и взять у Дмитрия Фомича свежую почту.
На этот раз в канцелярии что-то много народа. Быстров в бекеше у стола, Еремеев, Семин, Данилочкин… Куда это они?
— Вот и Ознобишина прихватим, — говорит Быстров. — Беги домой, оденься потеплей, едем в Малоархангельск.
— А его бы не надо, — замечает Данилочкин, — чего зря парня гонять…
— Ну нет, ему полезно, пусть вовлекается, — не согласился Быстров. — Как, поедем?
Слава ничего не понимает.
— А что в Малоархангельске?
— Дискуссия, — насмешливо говорит Семин.
— О чем?
— Вчера запоздно привезли из укома бумажку. Вызывают коммунистов. Тех, кто пожелает. Дискуссия о профсоюзах. Видал в газетах?
— Да мы уже читали Ленина!
— Грамотный какой! — смеется Семин. — А теперь нас приглашают высказаться.
— Впрочем, судя по письму, уком не очень настаивает, чтобы ехали все коммунисты. Достаточно, если явятся члены волкома.
— А кто едет-то?
— Да человек шесть. Тебя вот еще возьмем.
— Я поехал бы, — говорит Слава. — Интересно.
— Раз интересно, езжай…
Но только Слава собрался сбегать домой, предупредить Веру Васильевну и поддеть что-нибудь потеплее под полушубок, как Дмитрий Фомич, заложив по обыкновению ручку за ухо, мигнул Славе, подзывая к себе.
— Это ты хорошо, что едешь.
— Почему?
— Разбираться скорей научишься…
— Разобраться недолго, — самонадеянно отвечает Слава.
— Разберутся и без тебя. А тебе я хочу один совет дать: разбираться разбирайся, а держись Ленина, этот не подведет. Понял?
— А я и держусь Ленина, — отвечал Слава. — Я с ним согласен во всем.
— Ну и беги, — сказал Дмитрий Фомич. — Да шерстяные носки надень, а то и в валенках продерёт.
Поблескивала серебристая санная колея, легко трусили лошади, лениво покрикивали возницы, — привались на сено, покрытое домотканой дорожкой, и поторапливайся в Малоархангельск.
А приехали только под вечер, синие тени стлались по сугробам, и дорога потемнела, заледенела, и за окнами городских домишек тут и там вспыхивали уютные огни.
Поднялись по лестнице на второй этаж.
— Регистрируйтесь, товарищи.
— Что ж мало вас?
— Мы поняли так, что всем необязательно.
— Необязательно, но желательно.
Узкий зал полон народа. Городские коммунисты почти все здесь, из волостей тоже много понаехало.
— Ага, Успенское прибыло!
— Будем диспутировать?
— А чего диспутировать?…
Шабунин, как всегда, в суконной гимнастерке, в начищенных рыжих сапогах, два шага вперед:
— Товарищи, может, это и роскошь — собрать коммунистов со всего уезда, но таково указание губкома: всероссийская дискуссия, собраться и обсудить…
Тут встал Евлампий Тихонович Рычагов, председатель Дросковского волисполкома, его все знают, солидный такой мужчина, серьезный, строгий, не любитель говорить лишнее.
— Полагаю: Афанасий Петрович, навряд ли кто из нас выступит насупротив товарища Ленина.
Шабунин усмехнулся:
— И я так думаю, но директива есть директива, через месяц в Москве Десятый съезд. Центральный Комитет находит нужным выявить мнение всей партии.
— Ну что ж, — согласился Рычагов, — если надо еще раз сказать, что мы с Лениным, возражений не имеется.
Не один раз видел Слава Шабунина, и каждый раз его все сильнее покоряла простота Шабунина, — не то чтобы он старался быть простым, он всегда оставался самим собой.
Вот он вышел из-за стола, подошел к трибуне, провел рукой по волосам…
— Я так же, как и все вы, не один раз прочел тезисы товарища Ленина. Все справедливо… — Он развел руками. — Конечно, есть дела погорячее, надо кончать с бескормицей, с падежом скота, восстанавливать разоренное крестьянское хозяйство, профсоюзная работа у нас не так уж горит, но коли нужно высказать свое мнение, что ж, обсудим и мы с вами задачи профессиональных союзов.
Шабунин принялся излагать платформу Ленина и противостоящую ей платформу Троцкого.
Троцкий намерен превратить профсоюзы в придаток государственного аппарата. Он считает, что профсоюзы должны воздействовать на своих членов не средствами убеждения, а средствами принуждения, что в конечном итоге, как разъяснял Ленин, привело бы, по существу, к ликвидации профсоюзов как массовой организации рабочего класса. Ленин же, наоборот, утверждал, что профсоюзы являются приводным ремнем от партии к массам, их первостепенная задача — воспитание масс, борьба за повышение производительности труда и укрепление производственной дисциплины, профсоюзы, утверждал Ленин, — это прежде всего школа коммунизма.
Шабунин закончил доклад и сам же спросил:
— Ну, кто хочет высказаться?
— А чего высказываться? — в свою очередь, спросил Рычагов, взявший на себя обязанность выражать общественное мнение. — Нет среди нас ни бывших меньшевиков, ни эсеров, мы как пошли с первого дня революции за Лениным, так и будем идти… — Рычагов пожал плечами. — Даже голосовать не надо, мы все на ленинской платформе.
Шабунин только формальности ради собирался просить собравшихся поднять руки, как где-то сзади раздался пронзительный голосок:
— Не говорите за всех!
Шабунин вгляделся. Бог ты мой, это был Вейнберг! В городе его знали, но политической активностью он не отличался.
— Борис Абрамович, ты чего? — удивленно спросил Шабунин.
— То есть как чего? — выкрикнул Вейнберг, — У нас дискуссия или Что?
— Вы что, хотите высказаться?
— А почему бы и нет? — крикнул Вейнберг и принялся протискиваться к трибуне.
Маленький, щуплый, решительный…
Ознобишин не знал его, не встречал ни в укоме, ни на собраниях.
— Кто это? — шепотом спросил он Еремеева, но тот тоже не знал, и Ознобишин повторил вопрос Быстрову.
— Тебе здесь лекарства не приходилось заказывать? — вопросом на вопрос ответил Быстров. — Провизор из здешней аптеки.
Мимо аптеки Слава проходил, но заходить туда ему не случалось. Аптека помещалась в выбеленном домишке с высоким крыльцом, в окнах которой стояли два огромных стеклянных шара, наполненных один оранжевой, а другой синей жидкостью. Но того, кто скрывался за этими шарами, Ознобишин видел впервые.
После собрания Степан Кузьмич поделился со Славой немногими сведениями, которые были у него о Вейнберге. Его занесло из Польши в Малоархангельск в годы империалистической войны. Он осел в городе, делал свое дело, но после того, как отогнали Деникина, явился в уком и заявил, что у себя на родине участвовал в революционном движении и хотел бы теперь вступить в партию большевиков.
Приняли его охотно. Немногие из малоархангельских интеллигентов стремились в партию, активностью он, однако, особой не отличался, отпускал свои порошки и микстуры, как и до вступления в партию, и вдруг — нате-ка! — появился на собрании и пожелал принять участие в дискуссии.
