Ангел западного окна - Майринк Густав (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗

Величайшего наставления сподобился я. Высочайшая тайна тайн открылась мне, и снова вспыхнуло в моей душе ослепительное ледяное светило; в его лучах мгновенно сгорели те жалкие нищенские крохи карликовых человеческих представлений о великом искусстве Гермеса, которые я собирал в течение всей жизни. И лишь крошечным призрачным огоньком трепетал в моём сознании последний вопрос:

— Друг, прежде чем я навсегда перестану спрашивать, ответь мне: кем был, кто он — Ангел Западного окна?

— Эхо, ничего больше! И о своем бессмертии он говорил с полным на то правом, ибо никогда не жил, а потому и был бессмертен. Смерть не властна над тем, кто не живет. Всё, исходящее от него: знание, власть, благословение и проклятие, — исходило от вас, заклинавших его. Он — всего лишь сумма тех вопросов, знаний и магических потенций, которые жили в вас, но выо них и не помышляли. Ну, а поскольку все вы привнесли нечто в эту сумму, то явление «Ангела» было для вас откровением. Иль — это огромный магический кристалл, и каждый из вас — лучей мортлейкской пентаграммы, — глядя в обращенную к нему грань, видел отражение своего самого сокровенного, самого тайного, самого больного и мучительного, корни которого скрыты в прошлом, в царстве мёртвых, на Западе… Сколько ещё таких «Ангелов» зреет там на зелёных нивах, уходящих в бесконечную перспективу Западного окна! Воистину, имя им — легион! Людям было бы, конечно, только во благо, если б эти «спасители рода человеческого» так и оставались в царстве тлена и не проникали на их сторону, но у надежды свои шаткие мостики, свои тайные оконца… Для тебя контрабанду «Ангела» осуществлял Бартлет Грин через западное окно; это он, главарь ревенхедов, скрывался за «всемогущим Илем». Ты питал его своей психической энергией: чем больше ты мучился и страдал, тем тучнее становился он, наливаясь тяжёлой, ядовитой кровью. Но вот иссякли твои эмоции и вопросы, иссяк и он… — Гарднер кивнул на бурлящий и клокочущий хаос тиглей, колб и реторт. — Все это, как говорили мэтры Ars Sacra [57], лишь vinculum [58], лишь внешняя, видимая часть, периферия алхимического универсума. Один из наших знаменитых братьев называл всё это «аналогией». Иными словами, это посредники, медиаторы, инструменты, которые только кажутся кипящими. Внутренние их сущности, субстанции, пребывают в вечном покое. А именно ими пользуется адепт при создании своего нерукотворного шедевра. Лишь жалкие суфлёры манипулируют с внешними акциденциями, их профанической возне и обязано человечество рождением уродливого выкидыша — современной химии. Например, этот глобус: vinculum, ничего больше. Тогда и только тогда, когда твоё незнание станет совершенным, научишься ты управлять этими живыми орудиями во имя немеркнущего золота! И тогда одно прикосновение твоего животворящего перста к какой-либо точке на этом земном шарике сможет своим теплом остановить кровопролитную войну и, наоборот, своим холодом породить ураганы сметающей всё на своем пути ненависти. Так что будь осторожен со своими эмоциями!.. Ибо ошибки твои люди поставят в вину своему Богу и, разуверившись в Нём, призовут нового Западного Ангела. Ну, а за проводниками дело не станет! Как правило, контрабандистами становятся те, кто вступил на путь не будучи призванными, такие всегда плохо кончают… За примером идти далеко не надо: что случилось с одним из твоих бывших приятелей, тебе известно — он погиб, заключенный в форму «Ангела», которого сам из себя и сотворил.

— Это… всё… возложено… на меня?! — пролепетал я, раздавленный непомерной ответственностью.

Адепт невозмутимо изрекает:

— Величие человека в каждом его новом рождении в том и состоит, чтобы ничего не знать, но всё мочь. Всевышний никогда не нарушал своего слова и не смягчал его.

— Как же мне сновать судьбу, не зная и не владея приёмами ткачества?! — вырвался у меня последний вскрик сомнений, этих немощных всходов глубоко в человеческой душе посеянных семян трусости, оборотной стороны гордыни.

Гарднер, не говоря ни слова, увлекает меня по порфировой лестнице вниз, подводит к воротам и указывает на парк. Потом исчезает…

Впереди белая, раскаленная полуденным зноем площадка; на ней — солнечные часы и фонтан, с безмятежным журчанием жонглирующий своей прозрачной, обманчиво неподвижной струйкой. Такой призрачный и такой живой, ибо непрерывно падает в самого себя, водяной столбик не отбрасывает никакой тени. А из ржавого металлического штыря, намертво вбитого в землю, солнечный свет исторгает траурный штрих тени. Этот чёрный перст и указывает время.

Тень творит время!.. А фонтанчик — эфемерный жонглер — весело посмеивается своим плеском над целеустремленной обреченностью мрачного пресмыкающегося. Воистину, смех — единственно возможное действо в мире, где временем правит тень… Повсюду — vincula, все вещи — vincula, даже пространство и время — всего лишь vincula с движущимися декорациями…

Глубоко уйдя в свои мысли, я поворачиваюсь и, как слепой, бреду по зелёному лабиринту, пока не останавливаюсь перед гигантскими грабами, под сенью которых приютилась покинутая могила. Снова солнечные лучи подобно зыбкой галерее пронизывают парк, рождая странное ощущение бесконечной перспективы. И вновь кажется мне, будто из её глубины парит сотканное из света платье… Вот солнечное видение уже скользит мимо, но вдруг приостанавливает свой полет, делается более чётким, медленно поворачивается ко мне и замирает… Так в испуге застывает пробегающий из комнаты в комнату человек, застигнутый врасплох собственным зеркальным отражением. Но ведь здесь, в парке, никакого зеркала нет и в помине! Той, которая приближается сейчас ко мне парящей походкой, неведома тень призрачного мира смертных.

Во мне нет ни страха, ни страсти, ни удивления — все человеческие чувства равно далеки от меня, словно пребывают совсем в иной плоскости… Ноги сами несут меня навстречу королеве… Золотые прутья мифической решётки, отделяющей мир горний от мира дольнего, остались позади, и теперь, когда между нами больше ничего нет, я смогу наконец насладиться ароматом королевской розы, предназначенной мне от века… Мы сходимся, не сводя друг с друга глаз, и с каждым шагом, словно узнавая меня, её взгляд становится всё более ясным, радостным и нежным. Так — один раз в тысячу или миллион лет — начинают сближаться две кометы, чтобы встретиться в точке пересечения своих орбит… Как всё же бедна мысль, высказанная в аналогиях мира, где правит тень, а вечность ходит в придворных шутах!

И вот… меня словно обжигает дыхание космоса… вхожу в гравитационное поле королевы… Елизавета предо мной… Близко… совсем близко… Кажется, мы вот-вот коснемся друг друга глазами… И наконец ближе её нет для меня во Вселенной больше ничего: она становится невидима для моих глаз… Бафомет тоже её не видит… Каждым нервом, каждой клеткой моего сознания я знаю, что кометы встретились и свадьба состоялась. Больше мне нечего искать, больше мне нечего находить… Королева во мне — моя дочь, моя жена, моя мать… Я в королеве — её сын, её муж, её отец… Нет больше женщины! И нет больше мужчины, гремел во мне величественный хор неземного блаженства.

И всё же в последнем тёмном уголке залитого солнцем ландшафта моей души затаилась маленькая, почти неощутимая боль: Яна! Должен ли я её видеть?.. Имею ли право?.. Стоит мне только позвать, и она явится! Иначе и, быть не может, ибо с того мгновения, как Елизавета вошла в меня, чудесные, таинственные силы забили гейзерами из сокровенных глубин моего Я. И вот уже бледное, грустное лицо выплывает из тени моей меланхолии: Яна!..

Но тут подходит лаборант Гарднер и с холодным упреком говорит:

— Мало тебе тех мук, коими облагодетельствовал тебя Ангел Западного окна?.. Отныне никакой «Ангел» не может тебе повредить, так не нарушай же равновесие макрокосма!

— Яна… она знает обо мне?.. Она может меня видеть?..