Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой. Маленькая принцесса. Приключения Сары Кру - Бернетт Фрэнсис Ходгсон
— Я начинаю любить его, — сказала она раз Эрменгарде, — и мне не хочется, чтобы ему мешали. Я считаю его своим другом. Ведь можно считать друзьями даже таких людей, с которыми никогда не обмолвился ни словом. Если думаешь о них и жалеешь их, они становятся близкими, почти родными. Я всегда беспокоюсь, если доктор приезжает к индийскому джентльмену два раза в день.
— У меня мало родных, — сказала Эрменгарда, — и я очень рада этому. Я не люблю своих родных. Мои две тетки постоянно твердят: «Какая ты толстая, Эрменгарда! Тебе нужно есть поменьше сладкого». А дядя всегда спрашивает меня: «В котором году вступил на престол Эдуард III?» — или что-нибудь в этом роде.
Сара засмеялась.
— Люди, с которыми не говоришь, не могут задавать таких вопросов, — сказала она. — И я уверена, что индийский джентльмен не задавал бы их и в том случае, если бы был знаком с тобою. Я люблю его.
Сара полюбила Большую семью за то, что та была счастлива; она полюбила индийского джентльмена за то, что он был несчастлив. Он еще не совсем оправился от своей болезни. В кухне — слуги какими-то неведомыми путями узнают все — о нем очень часто говорили. Он был на самом деле не индус, а англичанин, долго живший в Индии. Ему пришлось вынести много горя, а одно время он думал, что потеряет все свое состояние и что ему грозит не только разорение, но и позор. Это так подействовало на него, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. С тех пор он не мог вполне оправиться, хотя счастье снова улыбнулось ему и все состояние его уцелело. А чуть было не разорился он не то на каменноугольных копях, не то на алмазных россыпях.
— Никогда не вложу своих сбережений в копи, — сказала кухарка, — а тем более в алмазные россыпи, — прибавила она, искоса взглянув на Сару. — Мы все кое-что слыхали о них.
«Он испытал то же, что папа, — подумала Сара. — Он был болен, как папа, но не умер».
И она еще больше полюбила его. Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью, надеясь, что гардины в соседнем доме еще не опущены и ей можно будет увидеть своего незнакомого друга. Когда прохожих не было, она останавливалась и желала ему спокойной ночи, как будто он мог слышать ее.
— Может быть, мысли доходят до людей, несмотря на запертые двери и окна, — тихонько говорила она. — Может быть, вам становится немножко легче, хоть вы и не знаете почему, когда я стою здесь, на холоде, и желаю вам выздороветь и быть счастливым. Мне так жаль вас! Мне бы хотелось, чтобы у вас была «маленькая хозяюшка», как у моего папы, которая ухаживала бы за вами, как я ухаживала за папой, когда у него болела голова. Я сама желала бы быть вашей «маленькой хозяюшкой». Спокойной ночи, спокойной ночи! Да хранит вас Бог!
И у самой Сары становилось после этого немножко легче на душе. Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, и он должен был почувствовать его, когда сидел один в кресле около камина, опустив голову на руку и безнадежно глядя на огонь. Он, по-видимому, не только испытал много тяжелого в прошлом, но и теперь какое-то большое горе лежало у него на сердце. По крайней мере, так думала Сара.
— Его как будто что-то мучит, — говорила она себе. — Своего состояния он не потерял, болезнь его со временем пройдет, и ничто, по-видимому, не должно бы тревожить его. А между тем что-то есть.
Если что-нибудь действительно было — в кухне ничего не знали об этом, — то Сара была уверена, что это известно мистеру Монморанси. Он часто приходил к больному; миссис Монморанси и дети тоже навещали его, хотя и не так часто.
Индийский джентльмен особенно любил двух старших девочек, Дженет и Нору, которые так встревожились, когда их маленький брат Дональд дал Саре сикспенс. Дженет и Нора тоже любили больного и с удовольствием ходили к нему. Во время этих визитов дети всегда старались сидеть смирно и не шуметь, чтобы не беспокоить больного.
Дженет, как старшая, следила, чтобы это правило исполнялось. Она решала, когда можно попросить его рассказать что-нибудь об Индии; она замечала, когда он уставал, и говорила, что им пора уходить домой, а к нему посылала Рам Дасса. Дети очень любили Рам Дасса и, наверное, услыхали бы от него множество историй про Индию, если бы он умел говорить по-английски.
Дженет как-то рассказала мистеру Кэррисфарду — так звали индийского джентльмена — про «бедную-девочку-но-не-нищую». Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услыхал от Рам Дасса о проделке обезьяны. Рам Дасс живо описал своему господину бедную комнату Сары — обвалившуюся штукатурку, голый пол, ржавую решетку камина, который, по-видимому, никогда не топился, и жесткую постель с полинявшим одеялом.
— Кармикел, — сказал вскоре после этого мистер Кэррисфард мистеру Монморанси. — Сколько, должно быть, бедных девочек живет по соседству на таких чердаках и спит на жестких постелях, тогда как я ворочаюсь на своих пуховых подушках. Ах, как тяготит меня это богатство, бо?льшая часть которого принадлежит не мне!
— Любезный друг, — весело сказал мистер Кармикел, — чем меньше будете вы мучить себя этим, тем будет лучше для вас. Имея даже все богатства Индии, вы были бы не в состоянии не только обогатить всех бедных, но и меблировать все чердаки.
— Как вам кажется, — тихо проговорил после небольшой паузы мистер Кэррисфард, глядя на огонь. — Как вы полагаете, могла та девочка — она не выходит у меня из ума — могла она дойти до такого же положения, как бедняжка, живущая на соседнем чердаке?
Мистер Кармикел тревожно глядел на больного. Он знал, что упорная мысль об одном и том же действует очень дурно на здоровье мистера Кэррисфарда.
— Если девочка, учившаяся в школе мадам Паскаль, в Париже, действительно та, которую мы ищем, — вам нечего беспокоиться за нее, — ответил он. — Ее, как вы знаете, удочерили богатые русские, муж и жена, потому что ее очень любила их маленькая дочь, которая умерла. Других детей, по словам мадам Паскаль, у них нет.
— И она не потрудилась узнать, куда они увезли девочку! — воскликнул мистер Кэррисфард.
Мистер Кармикел пожал плечами.
— Мадам Паскаль — женщина легкомысленная и светская. Она, очевидно, была очень довольна, что может избавиться от ребенка, который после смерти отца остался без всяких средств у нее на руках. Женщин такого сорта не интересует судьба детей, не имеющих состояния. А эти богатые русские, взявшие девочку, уехали неизвестно куда.
— Но ведь вы не можете утверждать, что это та самая девочка. Вы сами говорите: «Если это она». Да и в фамилии есть разница.
— Мадам Паскаль называла ее Кэрью вместо Кру, но эта разница могла происходить просто от неправильного произношения. А все остальное полностью сходится: английский офицер, живший в Индии, отдал свою маленькую дочь в школу. Он умер скоропостижно, потеряв все свое состояние. — Мистер Кармикел задумался на минуту, как будто какая-то новая мысль пришла ему в голову, а потом спросил: — Вы знаете наверное, что девочка поступила в парижскую школу?
— Я ничего не знаю наверное, любезный друг, — с горечью ответил мистер Кэррисфард. — Я никогда не видал ни девочки, ни ее матери. Я был дружен с Ральфом Кру в школе, но потом мы не виделись до тех пор, пока не встретились в Индии. В то время я не мог думать ни о чем, кроме алмазных россыпей. Он тоже заинтересовался ими. Это было грандиозное предприятие, подававшее такие блестящие надежды, что мы совсем потеряли головы, мы редко и говорили о чем-нибудь другом. Я узнал только одно — что он отдал свою девочку в школу.
Мистер Кэррисфард начинал волноваться. Он приходил в возбужденное состояние каждый раз, как в его еще слабом сознании возникали воспоминания о прошлом.
Мистер Кармикел тревожно следил за ним. Нельзя было сразу прекратить разговор, но требовалась большая осторожность.
— Однако у вас все-таки есть основания предполагать, что школа была в Париже?
— Есть, — ответил мистер Кэррисфард. — Ее мать, француженка, желала, чтобы девочка получила образование в Париже. Отец, вероятно, и отдал ее в парижскую школу.
