Человеческая комедия - де Бальзак Оноре (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
- Ладно, раз не уходите вы, тогда уходим мы, - заявил Бьяншон.
И все нахлебники двинулись толпой к гостиной.
- Мадмуазель, что вы делаете? - воскликнула Воке. - Я разорена. Вам нельзя оставаться: в конце концов они прибегнут к силе.
Мадмуазель Мишоно встала со стула.
- Уйдет!
- Не уйдет!
- Уйдет!
- Не уйдет!
Эти выкрики, следовавшие один за другим, и замечания враждебного характера вынудили мадмуазель Мишоно уехать после некоторых переговоров шопотом с хозяйкой.
- Я переезжаю к госпоже Бюно, - угрожающе заявила она.
- Переезжайте куда угодно, мадмуазель, - ответила вдова Воке, жестоко оскорбленная этим выбором, так как пансион Бюно соперничал с “Домом Воке”, а следовательно, был ей ненавистен. - Переезжайте к Бюно, там вас будут поить таким вином, что все лицо сведет на сторону, да кормить всякой дрянью.
Нахлебники в гробовом молчании выстроились двумя рядами. Пуаре так нежно взглянул на мадмуазель Мишоно, так простодушно проявил нерешительность, не зная, должен ли он следовать за ней или остаться, что нахлебники, обрадованные отъездом старой девы, начали переглядываться и смеяться.
- Кис-кис-кис, Пуаре! - крикнул ему художник. - Ну, раз, два, три - гоп-ля, гоп!
Чиновник из музея комически пропел начало известного романса:
Как в Сирию собрался
Красавец Дюнуа…
- Ну же, ведь вам до смерти хочется, - trahit sua quemque voluptas, - сказал Бьяншон.*Каждого влечет его страсть (лат.).
- Каждый бежит за своей подружкой - таков вольный перевод этих слов Вергилия, - добавил репетитор.
Мадмуазель Мишоно посмотрела на Пуаре и показала жестом, будто берет кого-то под руку; Пуаре не устоял против этого призыва, подошел к ней и предложил ей руку.
Раздался взрыв хохота и гром аплодисментов.
- Браво, Пуаре!
- Ай да старик Пуаре!
- Аполлон Пуаре!
- Марс Пуаре!
- Молодчина Пуаре!
В эту минуту вошел посыльный и передал г-же Воке письмо; прочтя его, она бессильно опустилась на стул.
- Остается только сжечь мой дом, на него рушатся все громы небесные. В три часа умер сын Тайфера. Я наказана за то, что желала добра госпоже Кутюр и Викторине ценой несчастья бедного молодого человека. Теперь эти дамы просят отдать их вещи и остаются жить у Тайфера-отца. Он разрешил дочери поселить у себя вдову Кутюр в качестве компаньонки. Четыре помещения свободны, пяти жильцов как не бывало! Уж вот беда так беда! - чуть не плача, воскликнула г-жа Воке.
Шум экипажа, послышавшийся на улице, вдруг смолк у дома.
- Еще какая-нибудь напасть, - сказала Сильвия.
Неожиданно появился Горио; его лицо светилось счастьем, стало цветущим, старик точно переродился.
- Горио - в фиакре! - удивились нахлебники. - Да это светопреставление!
Старик прямо направился в тот угол, где задумчиво стоял Эжен, взял его за руку и весело сказал:
- Идемте.
- Так вы не знаете, что здесь произошло? - ответил Растиньяк. - Вотрен оказался каторжником, его сейчас арестовали, а сын Тайфера умер.
- А нам-то что до этого! - возразил папаша Горио. - Я с дочерью обедаю у вас, вы это понимаете? Она вас ждет, идемте!
Он с такой силой тащил Эжена за руку, понуждая его итти, как будто похищал любовницу.
- Давайте обедать! - крикнул художник.
Все взяли стулья и уселись за стол.
- Вот тебе раз, - сказала толстуха Сильвия, - сегодня одно горе, да и только, - вот и у меня баранина с репой подгорела. Ну, будете кушать горелое, ничего не сделаешь!
Вдова Воке была не в силах выговорить ни слова, видя за столом вместо восемнадцати нахлебников лишь десять, но все старались ее утешить и развеселить. Сначала заговорили о Вотрене и событиях дня, но вскоре, следуя извилистому ходу беседы, перешли на вопросы о дуэлях, каторге, судах, о несовершенстве законов и о тюрьмах. В конце концов собеседники на тысячу лье отдалились от Жака Коллена, Викторины, ее брата, и, хотя их было только десять, они кричали громче двадцати: казалось, что собралось народу больше, чем обыкновенно; в этом и заключалась вся разница между нынешним обедом и вчерашним. У этого эгоистического люда, который завтра же найдет для себя новую поживу среди парижских каждодневных происшествий, его обычная беспечность взяла верх; даже сама г-жа Воке поддалась надежде, звучавшей в голосе толстухи Сильвии, и успокоилась.
Весь этот день, с утра до вечера, представлялся Растиньяку какой-то фантасмагорией; несмотря на силу своего характера и крепкую голову, он, даже сидя в фиакре рядом с папашей Горио, все еще не был в состоянии привести в порядок свои мысли, и после стольких треволнений все рассуждения старика, проникнутые необычайной радостью, долетали до ушей Эжена как разговоры, которые слышишь сквозь сон.
- Все закончено еще утром. Мы будем обедать втроем, вместе! Понимаете? Вот уже четыре года, как я не обедал с Дельфиной, с моей Фифиной. теперь она будет со мной весь вечер. Мы с самого утра у вас. Сняв сюртук, я работал, как поденщик. Я помогал носить мебель. О, вы не знаете, какой милой Фифина бывает за столом, как она будет внимательна ко мне: “Папа, покушайте вот этого, это вкусно!” А когда она такая - я не в силах есть. Да, давно мне не было с ней так хорошо, спокойно, как теперь!
- Значит, сегодня весь мир перевернулся? - сказал ему Эжен.
- Перевернулся? - удивился папаша Горио. - Да никогда не было так хорошо на свете! На улицах я вижу лишь радостные лица, только людей, которые жмут друг другу руки и целуются, таких счастливых, точно все они идут к своим дочкам лакомиться обедом, таким же вкусным, как и тот, что заказала при мне Фифина главному повару “Английского кафе”. Да при ней и редька покажется слаще меда.
- Я, кажется, прихожу в себя, - сказал Эжен.
- Извозчик, ну же, двигайтесь! - крикнул папаша Горио, подняв переднее стекло. - Прибавьте ходу, я дам вам сто су на водку, если доставите меня через десять минут, куда вам сказано.
Услыхав такое обещание, извозчик помчался во всю прыть.
- Он же не двигается с места, - говорил папаша Горио.
- А куда вы меня везете? - спросил Растиньяк.
- К вам, - ответил папаша Горио.
Карета остановилась на улице д’Артуа. Старик сошел первым и бросил кучеру десять франков с расточительностью какого-нибудь вдовца, которому в угаре наслажденья - все нипочем!
- Ну, идемте, - сказал он Растиньяку и, обогнув через двор новый красивый дом, с заднего фасада привел Эжена к дверям квартиры на четвертом этаже. Папаше Горио не пришлось звонить. Горничная г-жи де Нусинген, Тереза, открыла дверь. Эжен очутился в прелестной квартирке, состоявшей из передней, маленькой гостиной, спальни и кабинета с видом на какой-то сад. Маленькая гостиная по своему уюту и по изяществу всей обстановки выдержала бы любое сравнение, и там при свете восковых свечей Эжен увидел Дельфину, сидевшую перед камином на козетке; она встала, положила ручной экран на доску камина и тоном глубокой нежности сказала Растиньяку:
- Оказывается, за вами надо посылать, господин недогада!
Тереза вышла. Студент обнял Дельфину, прижал к себе и от радости заплакал. После стольких тягостных волнений, за один день истомивших ум и сердце, резкий переход от зрелища в “Доме Воке” к этой картине вызвал у Растиньяка приступ нервической чувствительности.
- Я отлично знал, что он тебя любит, - шопотом говорил дочери папаша Горио, пока Эжен, совершенно разбитый, лежа на козетке, был еще не в силах ни говорить, ни дать себе отчет, откуда появилось это волшебство.
- Да идите же посмотрите, - сказала ему г-жа де Нусинген и, взяв его за руку, привела в комнату, которая мебелью, коврами и даже мелочами убранства напоминала комнату самой Дельфины, но была поменьше.
- Недостают только кровати, - заметил Растиньяк.
- Да, - ответила она ему, краснея и пожимая руку.
Эжен взглянул на нее: он был еще юн и понял, сколько истинной стыдливости заключено в душе любящей женщины.
