Звезды Маньчжурии - Хейдок Альфред Петрович (книги бесплатно полные версии txt) 📗

— Он ушел на запад! — вместо него ответил Кузьмин традиционной фразой туземцев, означающей смерть.

— А Юмин, Цен Жень и кривой Гао Лу? — спросил из темноты другой голос, и рядом с первой женщиной вынырнула другая.

— Кроме нас, все ушли!

Как крик ночной птицы, — скорбный звук сорвался с губ женщин. Как тени скользнули они впереди, и скоро все дворы огласились криками.

— Они все… все ушли на запад! По пути медленно двигавшихся Кузьмина и Фэна зажигались огни в окнах, и все громче раздавались говор и плач.

— Да, и на севере, и на юге любят одинаково, — скорбно думал Кузьмин, шествуя вперед среди толпы высыпавших отовсюду обитателей деревушки. На всех лицах он видел горе: оно шествовало вместе с ними и всюду будило эхо. Единственное место, куда оно, может быть, не заглядывало, было сердце старого пирата и контрабандиста Фэна; он знал цену победе и поражению, но, по старости лет, стал терять вкус к первой и не испытывать огорчения от последнего: великое равнодушие познавшего все царило в нем.

Кузьмин с удивлением и тревогой оглядывался, не видя Миами. Вот-вот она выбежит навстречу и, может быть, даже с ребенком?

На полдороге он быстро передал Фэна в чьи-то дюжие руки и помчался, сколько хватало силы, вперед, к своей хижине.

Старая няня Лао-ма спала у самого порога, а Миами не было.

— Где?.. Где моя жена?! — заревел он на испуганную старушку. Лао-ма нагнула голову с лысиной на макушке и, шепелявя языком, быстрым в радости, но неповоротливым в несчастье, заговорила так, будто не она говорит, а шепчут углы и темень опустошенного жилища.

— Умерла во время родов… Умерла и похоронена вместе с мальчиком; неживой родился…

И тогда вдруг Кузьмин почувствовал, что у него не осталось сил, что он так устал, так устал, что — черт возьми! — совсем не может устоять на ногах.

4

Духовидец и колдун деревушки стучался в дверь хижины, в которой жил Кузьмин. Лао-ма сегодня утром отнесла колдуну серебряные доллары и сказала, что господин хочет с ним поговорить.

В каждом селении, пожалуй, найдется такой колдун, потому что даже в самой немудрящей жизненной ситуации человек сталкивается с вопросами, где его собственный опыт недостаточен.

Тут на помощь приходит древняя мудрость. Ее вопрошает поверженный в несчастье и получает точные и исчерпывающие ответы, присоединив их к своей детской вере, он начинает чувствовать себя сравнительно сносно. Его же просвещенный собрат в подобных случаях бьется лбом о стену собственного неверия и в большинстве случаев оставляет коротенькую записку: «В смерти моей прошу никого не винить…»

Колдуну отворили. Ему навстречу поднялся Кузьмин.

— Говорят, что ты можешь заставить духов говорить твоими устами… Правда ли это?

— Если это будет неправда — я возвращу господину подарки!

— Так вызови мне Миами, мою жену: мне нужно с нею поговорить, понимаешь?

Тут нечего было понимать. Колдун посчитал, сколько дней прошло со дня смерти; по его расчетам, дух еще был здесь. Он попросил оставить его одного на четверть часа в комнате, а потом — пусть господин приходит к нему и спрашивает…

Еще он распорядился завесить окно и стал вытаскивать какие-то принадлежности.

— Чертова кукла!.. — пробормотал сквозь зубы Кузьмин и вышел — как никогда ему было стыдно и невыразимо противно…

Когда он вернулся назад, то увидел духовидца лежащим на полу, с укутанной в черную материю головой. Он спал.

— Миами! — тихо прошептал Кузьмин и в тот же момент ощутил, что воздух вокруг него задрожал, точно проснулся смех маленькой Миами.

— Я здесь! Я знала, что ты придешь… Я все время здесь, — раздался голос с дрожащими нотами, и Кузьмин мог поклясться, что это — голос его жены. Но откуда в прокуренной глотке колдуна мог взяться этот неподражаемый голос?..

— Ты все боишься… не веришь, великан из страны ветров, — опять смехом засеребрился голос, — а я… я должна тебя поблагодарить, что ты чтишь память: у тебя ведь в кармане лоскут кровавой материи, которая была на мне в час смерти.

Дрожь пронизала Кузьмина от затылка до пяток: да, он нашел этот кусок материи, спрятал его в карман, и об этом никто не знал.

— Слушай, Миами! — начал он прерывающимся голосом, — скажи мне, можем ли мы хоть когда-нибудь встретиться? Есть ли «там» что-нибудь?

— Я сейчас узнаю… Подожди… Да, встретимся через пять дней, считая от сегодняшнего утра, на рассвете… Жди!

В этот самый момент колдун начал усиленно дышать, его грудь заходила, как кузнечный мех, и он заворочался: сеанс подошел к концу.

5

Исчезла из моих глаз хижина, исчез островок и исчезло море. Я увидел опять только больничную палату и сидящего на моей кровати Кузьмина, но он рисовался неясно — наподобие мягко-фокусных снимков, в каком-то туманном озарении. Слабый рассвет струился в окно, и в его мягком освещении я видел, что Кузьмин улыбается.

И вдруг я услышал, что с веранды, за окном, донесся смех Миами… Задорный, с буйной ноткой радости женский смех! Он приближался…

И Кузьмин тоже засмеялся, — два голоса слились в один. Всю больничную палату наполнил смех — ликующий, буйный и беззаботный, как песня ветров в морских просторах, победно звучащий, колокольчиками рассыпающийся, звенящий, торжественный, над смертью издевающийся смех…

Что-то грохнулось о пол, что-то разбилось со звоном на столике — в палату вбежала перепуганная сиделка…

Кузьмина я больше не видел и устало сомкнул веки.

Я опять на ногах и, как говорит Николай Рерих в «Цветах М.», «с сумою несчастья иду скитаться и завоевывать мир».

При выписке из больницы я зашел в канцелярию — справиться о Кузьмине.

Мне подтвердили, что действительно такой находился в больнице и умер в памятную для меня ночь.

Кроме того, мне дали понять, что в лице Кузьмина я обзавелся плохим знакомством: на второй день после его смерти пришел полицейский инспектор и заявил, что у него имеются все данные, подтвержденные донесениями с мест, чтобы считать Кузьмина членом опасной шайки прибрежных контрабандистов.

Но я ушел с легкой душой, насвистывая марш, — с забытым названием, но бодрящий, — потому что я знал: в этом мире, кроме коммерции, есть что-то еще!

Храм снов

1

Как я обрадовался, обнаружив на дне вещевого мешка свой дневник! Я считал его давно потерянным 3. Теперь он мне очень нужен, потому что заменяет собою здравомыслящего человека, которому можно все высказать, тем более что меня окружают полусумасшедшие, какие-то жуткие «обломки» людей, которых жизнь раздавила так же, как чудовищный танк — раненных в бою.

Правда, переплетенная в кожу тетрадь молчит, но она полна трезвых рассуждений, которыми я делился с нею раньше, и ее молчание напоминает разумного человека, который хотя и не говорит, но уже своим видом успокаивает. И как много нужно записать!.. Я совершил большую ошибку, что бежал вместе с Кострецовым из концентрационного лагеря войск атамана Анненкова, интернированных в китайском Туркестане! Прежде, чем приглашать Кострецова в товарищи по бегству, мне следовало бы подумать, что скрывается за его невозмутимым хладнокровием в бою и спокойными профессорскими манерами. Теперь я знаю: это — безразличие к жизни и какое-то барское нежелание напрягаться…

Но нельзя и слишком упрекать себя: Кострецов — высокообразованный человек — изучал восточные языки, до войны занимался археологией и даже посещал в составе научной экспедиции те же места, по которым лежал наш путь… Чем не товарищ?

Бежать из лагеря было легко — нас почти не охраняли, — но вот теперь, в результате этого бегства, я сомневаюсь, что когда-либо покину эти проклятые развалины; боюсь, что придется кончить так же, как на моих глазах кончали другие…