Его батальон - Быков Василь Владимирович (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Как только что, все у девятой. Кольт! Может, на кольт у меня главный расчет был. Я уже из него все ориентиры пристрелял. А теперь получается: отдай жену дяде…
— И правильно. Чтоб не хитрил, — тихо вставил Самохин.
— Ага! А ты не хитришь? Честный какой!
— Не в том дело, — несколько другим тоном сказал Самохин. — Что там кольт! Ты вот лучше спроси, какого рожна мы эту высоту вчера не атаковали? Зачем столько волынили? Ждали, пока немцы окопаются?
Кизевич повернул к комбату мрачное, расстроенное лицо. Все, кто был в блиндаже, тоже насторожились, ожидая ответа на вопрос, который теперь тревожил их всех, но Волошин и сам не находил на него ответа и, чтобы не лгать, решил отмолчаться, что, однако, не успокоило ротных.
— Теперь поползаешь туда-сюда, — в сердцах бросил Самохин.
— Вон уже два дзота отгрохали, — пробубнил Кизевич. — Натанцуешься перед ними.
Это уже было слишком. Такие разговоры выходили за рамки дозволенного, и комбат сказал с твердостью:
— Ну хватит! Приказ есть приказ. Мы обязаны его выполнять. Личные соображения можете оставить при себе.
Все разом примолкли, стало тихо, и в этой тиши он вынул из кармана часы. Было без четверти одиннадцать.
— Так, все! — объявил он. — Давайте готовиться. Приказ отдам дополнительно.
5
В траншее на выходе из блиндажа комбат едва не столкнулся с Гутманом. Запыхавшись, ординарец сообщил, что в батальон пришло пополнение.
— Много?
— Девяносто два человека.
— Ого!..
Это было побольше, чем сегодня находилось у него в строю. Батальон увеличивался вдвое, почти вдвое возрастала его огневая сила, и увеличивались его шансы на удачу в завтрашней атаке. Все это должно бы радовать, и тем не менее комбат не обрадовался, что-то мешало его безупречной радости.
Впрочем, он уже знал что.
Они вышли в конец траншейки, которая тут, постепенно мелея, сходила на нет. Самохин остановился сзади, и комбат сказал на прощание:
— Пошлите старшину за людьми. И передайте Муратову с Кизевичем.
— Есть!
Комбат хотел было идти, но помедлил — в полумраке траншеи как-то очень уж по-сиротски смиренно ссутулилась фигура Самохина, теперь немногословного, заметно приунывшего, и — чувствовал Волошин — вряд ли только от забот о предстоящей атаке. Он, конечно, догадывался о причинах переживаний ротного и оттого помедлил с уходом, хотя эти его переживания были сугубо личными и, согласно армейскому обычаю, чужому состраданию не подлежали.
— Возвратятся разведчики — сразу на КП! — сохраняя привычный деловой тон, приказал комбат.
— Ясно!
Вдвоем с Гутманом они быстро пошли по склону вверх. В поле было темно и морозно-ветрено. Высота мрачным горбом по-прежнему молчаливо дремала в ночной темноте на краю неба. Волошин на секунду остановился, послушал — теперь где-то там ползли его разведчики, и коротенькая тревога за их судьбу привычно шевельнулась в сознании комбата. В том, что он послал их, была маленькая хитрость, своего рода местная рационализация, к которой нередко приходилось прибегать на войне и от которой, случалось, зависело многое. Конечно, тут не обходилось без риска, но всякий раз думалось, авось как-либо обойдется, ребята опытные, сделают свое дело и благополучно вернутся. Он очень надеялся на этих ребят.
Гутман, наверное, знал какой-то другой путь на КП — без кустарника и воронок — и уверенно вел его в темноте. Вскоре они порядочно-таки отдалились от рубежа седьмой роты, сторожкая напряженность уменьшилась. Все-таки какой там ни тыл в полукилометре от ротной цепи, а на душе становилось спокойнее. Мысли комбата перешли на другое, и только он хотел спросить Гутмана, как ординарец, будто угадав вопрос, обернулся и заговорил сам:
— Все кумекают там. В штабе. Насчет высоты этой.
— Да? Ну и что?
— А! Послушал, так смешно стало. Батальон, батарея, взаимодействие! И никому невдомек, что батальон этот — одна рота.
— Да? — сдержанно переспросил Волошин. — Что же ты не доложил им?
Гутман едва заметно передернул плечом:
— А что я? Мое дело маленькое.
Он помолчал недолго, потом на ходу поддернул плечом ремень автомата.
— Знаете, не с того конца они начинают. Сперва надо бы совхоз взять. Тогда немчура с высоты сама деру даст.
— Ты думаешь?
— А что ж, скажете, нет?
Нет, комбат не мог сказать «нет». На этот счет ординарец безусловно был прав.
— Собрать все три батальона да ударить по совхозу. А то растянули полк на четыре километра и тыркаются.
— Тебе только начальником штаба быть. Полка или даже дивизии, — с припрятанной иронией заметил комбат. Гутмана, однако, это ничуть не смутило.
— А что ж! Ну и справлюсь. Конечно, академий я не кончал, но голову имею. Скажите, этого мало?
Волошин ответил не сразу, всерьез возражать на такой аргумент не имело смысла.
— Вообще, ты прав. Этого не мало. К сожалению, не всегда голова решает.
Ординарец с запалом намерился что-то сказать, но, видно, одернул себя и неопределенно махнул рукой:
— А, что говорить!
И уже другим, успокоенным тоном сообщил:
— Привязал Джима ремнем к столу. Сидит. За пять шагов никого не подпускает. Пусть! Еще наплачутся с ним.
— С ним что плакать? Как бы мы без него не заплакали.
В траншее на КП было полно людей, все молча стояли группами, подняв воротники и отвернувшись от холодного ветра. Стояли и сидели также у входа в землянку, кое-где слышались приглушенные реплики на непонятном азиатском языке. Гутман легко соскочил с бруствера, за ним соскочил комбат, они протиснулись между безразличных к ним, незнакомых бойцов и пролезли в землянку.
Тут тоже было тесно, несколько фигур в шинелях загораживали скупой свет фонаря, у которого склонился Маркин — переписывал пополнение. Заслышав шаги комбата, начштаба поднял голову и выразительно, со смыслом вздохнул.
— Что из полка? — спросил Волошин.
— В шесть тридцать атака.
— Патроны у пополнения есть?
— Патроны-то есть, — как-то загадочно проговорил Маркин. — Да что толку.
— А что такое?
— Что? — Лейтенант многозначительно кивнул в сторону бойцов. Человек пять их в мешковатых шинелях и касках, насунутых на зимние шапки, молча стояли перед ним с терпеливой покорностью на широких остуженных лицах. — По-русски ни бельмеса. Вот что.
Это было похуже. Это было совсем даже плохо, если иметь в виду, что планировалось поутру и сколько времени оставалось до этого утра.
Комбат с озабоченным интересом посмотрел на бойцов, и ему стало не по себе от одного только их внешнего вида. Не обмятые в носке шинели, обвислые, с брезентовыми подсумками ремни, озябшие руки в трехпалых больших рукавицах, которые как-то неумело и бессильно держали обшарпанные ложи винтовок, сгорбленные от тощих вещмешков фигуры. По-русски они в самом деле понимали не много — Маркин задавал вопрос, а низенький, с припухшим лицом красноармеец переводил, и очередной боец уныло отвечал глухим голосом.
— Замучился совсем, — сказал Маркин и почти закричал со злостью: — Место рождения? Область?
Волошин наблюдал за всем этим и думал, что выпестованный его заботами, сколоченный за долгие недели формировки его батальон, наверное, на том и кончится. Как он ни старался сберечь личный состав, роты все-таки таяли, росло число новичков, неизвестных ему бойцов, и все меньше оставалось закаленных ветеранов, и сними по крупицам убывала его боевая сила и его командирская уверенность. Это почти пугало. Он уловил в себе это непривычное для него ощущение еще там, в траншее, когда пробирался сюда среди них — истомленных ожиданием и неизвестностью, подавленных опасной близостью передовой, безразличных ко всему. Комбата охватило недоброе чувство раздраженности, какая-то злая сила подбивала на резкое слово, окрик, какой-то решительный поступок, в котором бы нашло выход это чувство. Но такой поступок сейчас — знал он — был бесполезен, надо было, сжав зубы, неторопливо и ровно делать свое обычное дело: готовить батальон к бою.
