Маски - Белый Андрей (читать книги полностью TXT) 📗

– при-пере

– при-пере —

– прр

– фрр —!

И – вывинтили в Гартагалов; пошли писать; задроботал офицер, точно шелком мазурочным; и с топоточками, выпятив грудь, пируэтцем бойчил Никанор; и бахромышем, точно репейником, перецеплялся он.

Смутные смыслы рвались в подсознанье танцующей ассоциацией над здравой правдой, чтоб жуткими пульсами тукать – так точно, как бледная светлость редевших дерев самосветом выхватывалась и растрепывалась, чтобы дождики листьев танцующих все покрывали, и всюду сквозь ноги прохожих летели взвеваемой желтою массою.

Рывом в скорозлые слякоти, в скоропись листьев помчались все трое под домиком дикого камня; церковная, белоголовая башенка: улица первая.

Вот галопада!

Ездишка; бежит безалтынный голыш; битюга бьют в ноздрю; и – селедочный запах!

«Они» – впереди: в перетблк; офицер перед дамою локтя не выпятил; не офицер с ферлакурами; дама – не цель; оба – средства.

Сверт: —

– вляпан в пихач, берендейкой, локтями, пихаемой; все – скоробранцы: они – стародранцы; и краповый ситец, и пестрый миткаль [10], и – столб башни; взболтнулось шагами, подгрохотом, шарками, ржаньем коней и трамваями; автомобиль, точно бык, бзырил издали.

Как останавливались друг пред другом с поджатием и распрямлением рук, как неслись в перетолки потом: не интрига хорошенькой дамы, не флирт офицера, а дело, связавшее их: против воли!

Отстал, снял очки, став таким слепооким, усталым; и тут, их утративши, —

– эк, слепедряй, —

– взаверть,

– в цыпочки —

– боком, —

проюркивал: легкими скоками.

Улица третья!

Свернули в кафе под огромною вывеской: «У Сивелисия»; ожесточаясь очками, он – к стеклам; свет – пущен: вот старец безвласый – за столик: пальто – цвет сигар; вот к ближайшему столику Элеонору Леоновну рывом ведет офицер; и навстречу им рывом встает сухощавая барышня в великолепиях; с плеч – соболя, в кошках, с хвостиками; а стеклярусы бьют – водопадами; волосы – белые, стрижка – короткая; вздернутый носик; по-видимому, – иностранка.

И – Элеонору Леоновну ручкой усаживает.

Офицер с эксельбантами, слева не сев, а сломавшись, на столик руками упал, чтобы слушать, как барышня эта чеканит головкой и сжатыми бровками (крепко, должно быть).

Вдруг Элеонора Леоновна —

– с перекосившимся диким испугом, с оскаленным ротиком – вскакивает!

Тут он носом – в блистающий лаком «такси»; столб бензинового дыма, как тяпнет скрежещущим шипом; подпрыгивает и выписывает легкий росчерк ногой – перепуганный брат, Никанор.

А? Машина?

Для барышни?

Новая, чищеная; и шофер парикмахерской куклой сидит, обвисая рысиной; из сизо-багрового облака лепится хмурь; сухо сумеречит; синей видится сивая лошадь с угла.

Куда деться?

И шарки, и бряки; топочут в притоны: там песнями сипнуть; безгласные бряки; и мир – безвременствует; все – сели в пропасть!

Беспроким галопом несется обратно: —

– беспроко бежит за ним —

– бёзымень!

Судьба толстопятая

Под изгородливым местом дворная собака, вцепившись зубами, ему лепестила пальто; едва вырвался в Козиев он.

Вышел Тителев, став узкоглазым и бросивши в воздух ладонь.

Никанор же Иванович, ожесточаясь очками, – к ладони ладонью, – с отвертом, с поджимом, с прохватом молчания, без «тарары», возникавшей меж ними, – с посапом: в усы!

Друг от друга они – наутек; этот – на чердачок; этот, с кепкой в руке, – в буерак, в теменец, в темно-бурую ночь.

Как медведь, она – лапит.

____________________

Везде людогрыз!

Отношенья людские – измарчивы; и – как зыбучий песок; то насыплется куча, то – вытечет: сквозь решето!

Отбивал чердачок каблуком; жить приходится – с татями! [11] Что ж, – коли надо: для брата, Ивана; Иван, брат – беспомощен.

И в толстолобые стены раскашлялся он: до привзвизга; стой, брат, Никанор, под судьбой толстопятой, свой пост защищая и тая от потов ночных! Видно, – туберкулез вскрыт кавернами [12]; сердце застукало: ту-туту.

Топала —

– туком —

– судьба толстопятая!

Элеонора Леоновна! Вы ли?

Леоночка! Ты ли?

Перо шляпы – набок: растрепанная; весь изыск, как на палке повис; не нарядная дамочка, – выряженный шут гороховый, с личиком, точно с клеймом, раскривленным следами позора и злобы, и пересинелым, с губами, размазанными красной краской, глотавшей слезинки.

– Ты, Тирочка?

Тителев из табаковки набитой щепоть табаку урывнул, свирепейше вдавнул ее в трубочку; трубочку – в рот; и – в разрывы табачного дыма:

– Леоночка!

А из-за дыма не глазиком – глазом расплавленным-, тяжеловесным топазом:

– Ты что?

Она ручками, как не своими, а крадеными, искромсала перо снятой шляпы; и – переюркнула: на ключ; головою – в подушку: медведь темно-бурый, как мгла косолапая, лапил.

В темки заиграли: все трое!

____________________

Ночь, полная собственным словом, которого днем не услышишь, – слепцово безочье, – разорвана в клочья!

Тень, – в день обледненно смаляяся, села в щелях: косяками; уже выглавлялись беспрокие сутолочи всех предметов: из слабых объятий склоненных теней; выглавлялась постель белоснежной подушечкой; —

– личико синее – – с ручкой, воздетой и выбросившей лезвие, засверкавшее над занавесочкой в сивые рыжины туч.

Лезвие разрезального ножика сверком своим прокололо подушечку смятую.

Чорт вас дери!

Утром выскочила разбитной и вертлявою девочкой, смехом икливым стараясь стереть впечатления.

Тителев неоткровенно борзил перебегами глазок с очков Никанора Иваныча на безответицу… даже не глаз ее; видел в себя убежавшую бель да круги сине-зеленоватого личика с ярким раздергом безглазого рта.

Никанор же Иванович, навись сев, сеял табачные встрехи, смекая, что Элеонора Леоновна —

– тайно была на свидание с барышней приведена офицером; и это – комплот против, гложет быть, мужа; и – каверз его; ей, пожалуй, довериться можно, чтобы ей —

– эдак-так, – приоткрыть!

И – так далее.

Тителев, от двоемыслия, – в дверь.

Никанор, —

– эдак, так: —

– де болезни есть разные; зоб-де растет; толстякам неудобно – и эдак, – и так, – коль утек под заборы от глаз полицейского – жизненный модум фальшивомонетчиков; – все, разумеется, тонко: намеками!… —

– Элеонора из желтой, сквозной своей шали подбросила ручку в берет, и вертела своей папиросочкой; ткнулась со смехом икливым: в пестрятинку.

– Вы посмотрите… Узорики – в клетку: зеленое, красное… Шашечки… В каждой, как солнечный зайчик, – желток… Поле – дикое… Это – материя кресел и штор брату, вашему: в комнату!

В рот папироску, за дым облетающий и перевивчато легкий прошла, как в свой сон.

И – оттуда: в дымочек:

– Не стоит, голубчик, допытываться!

Да, слова – арабески: дымки – занавески; как чертики в форточку, в Козиев Третий взвиваются; Козиев Третий взвивается – в рок!

Все – взвилось!

Глазки, – как лезвия: блески резкие! Не доверяйтесь: предательница!

____________________

Едва сели за стол они, Тителев, бросив салфетку, откинулся; и в Никанора Иваныча глазом, как тяжеловесным топазом, – ударился —

– яростно!

– Чорт вас дери!

Катастрофа

Взяв кепку и очень жестокую трость, его вывлек он:

– Слушайте! – трубочкой; а харахорик; ведомый в репейник, кусался словами.

– Садитесь!

Ткнул тростью в бревнину:

– Не перебивайте меня!

Усмири!

– Я не сяду, – так чч-то!… И не стану… – хлоп, хвать: скорохватая лапа какая!

– Неспроста во мне катастрофа с Иваном Иванычем, – силой усаживал Тителев, – вызвала мысли о вас: зная ваши прекрасные, – бил по подтяжке, привздернувши бороду, – свойства, естественно, я…