Легенда о заячьем паприкаше - Тершанский Енё Йожи (книги бесплатно без .TXT) 📗

Енё Йожи Тершанский

Легенда о заячьем паприкаше

Легенда о заячьем паприкаше

Деревушка лепилась на склонах двух соседних холмов. Разделявшая их лощина, выбежав на открытое место, превращалась в огромный луг. Звали его Заячье поле. И название это было совсем не случайно.

Ведь мало ли есть на свете всяких там Бобровых долин, Зубровых урочищ или Волчьих полян, где в жизни никто не видывал ни единого завалящего бобренка, а тем паче зубра!..

А на Заячьем поле зайцы прямо кишмя кишели. Все оно, особенно в низких местах, заросло бирючиной, марью, кустами шиповника, переплетенными ломоносом. Лучшего убежища для косого нарочно не придумаешь.

А еще потому расплодился тут заяц, что браконьерствовать в здешних местах было безнадежное дело. Окрестности деревни арендовал под охотничьи угодья один банк, а уж он, когда речь шла о сохранности дичи, шуток не признавал. Для этого был у банка на жалованье объездчик, он же егерь, с ружьем и легавой собакой. Дом объездчика стоял на вершине одного из холмов, следить оттуда, что делается на Заячьем поле, можно было, даже не выходя за дверь, из окошка.

Словом, зайцы на Заячьем поле жили и размножались в покое и безмятежности. Был в году лишь один-единственный день, когда заячьему народу угрожала опасность. Зато опасность такая, что не приведи господь.

День этот не устанавливался по календарю. Наступал он обычно после первого настоящего снегопада.

В этот день банк устраивал на Заячьем поле облаву на зайцев. Состояла облава из трех кругов — ни больше, ни меньше. Что тут творилось! Настоящая бойня. Белый снег залит был заячьей кровью. Убитых зверьков собирали на большую телегу, привязывая за задние лапы к надставленным боковинам, которые укреплялись шатром, вроде стропил двускатной крыши.

Вот в такой зимний день, в день охоты, и разыгрались события, из которых сложилась наша легенда.

Однако прежде всего мы должны познакомиться с Гажи.

Нет деревни, в которой не было бы своего Гажи. Этакого жалкого, забитого оборванца, с которым никто не считается, у которого ни родных, ни приятелей, ни зазнобы, ни кола ни двора, будто он однажды просто свалился в эту деревню с луны. На что он живет? Как ухитряется не помереть с голодухи? Откуда берет бесконечное свое терпение, добродушие, готовность услужить любому? Откуда известно ему, что именно таким, как он, нищим духом, и обещал искупитель царствие небесное? На что уповает, чего ждет от жизни такой вот Гажи, когда, изнывая от нескончаемых лишений, терзающих душу его и тело, не бросается все-таки в первый же попавшийся колодец?

Только мечты, мечты дерзкие и несуразные, способны удержать душу в телесной оболочке такого Гажи! Ведь верно же?

Словом, Гажи, который обитал в этой деревне, был убогим, сгорбленным старикашкой. Лет ему было, пожалуй, побольше шестидесяти. А вот сердце его и характер с возрастом ни капельки не состарились. Деревня это знала и, конечно, считала это святое, наивное жизнелюбие Гажи заурядной придурковатостью. Никому в деревне, даже самому распоследнему сопливому мальчишке, в голову не приходило звать его дядей Гажи. Обращались все к нему просто: эй, Гажи!.. И все это благодаря улыбчивому его миролюбию.

Не подумайте только, что Гажи сидел у деревни на шее нищим бездельником. Кто бы спим тогда хоть так разговаривал? Нет, Гажи сам себе добывал на хлеб, и добывал честным трудом.

Ну а уж что тут можно было поделать, если в деревне ему всегда доставалась такая работа, которая позволяла рассчитывать разве что на черствую краюшку!

Летом, к примеру, была у Гажи почти постоянная, настоящая должность при деревенском свином стаде — должность младшего пастуха. А надо сказать, что и старший-то пастух при свиньях не ахти какой большой пост. Что тогда говорить про младшего! Но Гажи — это Гажи: он и тут не сумел подняться выше.

И пускай за свою долгую жизнь Гажи не одного и не двух старших пастухов пережил. Его ни разу община не сделала старшим. И Гажи не только без всякого недовольства, но даже радостно, всегда готовый расплыться в улыбке, и с таким неисчерпаемым терпением, какое может быть только божьим даром, подчинялся каждому новому хозяину.

Так было летом, когда каждый куст даст тебе приют, питаться же хоть по целым неделям можно тутовыми ягодами с деревьев, растущих по краям поля. Не жизнь, одним словом, а рай!

Зимой же судьба относилась к Гажи похуже. Правда, он и тут кормил себя сам, никому не садился на шею. Дрова он ходил колоть к священнику, или к секретарю управы, или к другим деревенским жителям господского ранга. Потому что мужик, он или сам дрова колет, или батрака держит. В мужицком дворе Гажи не нужен.

Кроме того, в любой деревне всегда случается какая-нибудь неожиданная работа. Или такая, которой все брезгуют. Тут-то и вспоминали про Гажи.

Все знали, где Гажи живет. Зимним его приютом была летняя кухня объездчика.

Гажи и здесь жил как настоящий квартиросъемщик. Объездчик пускал его в свою кухню, что стояла в конце большого двора, не из милости.

За жилье Гажи платил тем, что дважды в день приносил хозяевам по два ведра воды из колодца.

Вот такой человек был Гажи!

Однажды — дело было зимой, а вернее, в начале зимы, когда выпал и лег первый снег, — выдался день, очень уж неудачный для Гажи.

Напрасно ходил Гажи по знакомым дворам, ища, где бы наколоть дров. Напрасно околачивался возле управы, вокруг деревенской лавки, корчмы, где какая-нибудь да всегда найдется работа… Все напрасно!

Голодный, усталый, подавленный, возвращался он к вечеру домой. В этот день ему оставалось только сходить еще раз к колодцу, принести два ведра воды в счет квартплаты. А потом пожевать краюшку черствого хлеба, которую он предусмотрительно оставил про запас, и лечь спать. А утром с новыми силами начать обходить деревню в поисках работы и хлеба насущного.

Судьба, однако, распорядилась совсем по-иному.

Банк по первому снегу организовал свою обычную облаву. Когда Гажи пошел домой, охота уже закончилась. И добычу уже собрали. Господа охотники как раз поднимались по склону холма, направляясь к секретарю отметить событие.

За ними на холм поднималась арба с охотничьими трофеями. Следом за нею шагал объездчик, домохозяин Гажи.

Объездчик ужасно был раздосадован и огорчен. И очень ему оказался кстати попавшийся по дороге Гажи, которому можно было высказать все накипевшее на душе.

— Ну, скажу я тебе, Гажи, уж эти мне господа! За все старания дали на чай с гулькин нос. А больше всего знаешь чем я обижен? Тем, что пожалели они для меня одного паршивого зайчонка, из такой-то добычи! Жена моя после каждой охоты уж так ждет зайчатины, паприкаш сготовить на ужин. Помнишь, раньше, когда тут граф был арендатором, я после охоты всегда нес домой зайца, а то и нескольких. И на чай получал каждый раз по десять, по двадцать форинтов. А эти теперь, из банка… эх!.. Приедут человек тридцать, все с ружьями, и три таких круга прогонят: не то что зайца — комара в окрестностях неубитого не останется. Потом уедут — и всю зиму о них ни слуху ни духу. Конечно, чего им тут делать? Я тут хоть сдохни, им наплевать… Ползайца мне пожалели, крохоборы несчастные! Да еще пересчитали, что с собой увезут. А я теперь выслушивай от жены, до чего ей заячьего паприкашу хочетс!

Вот так объездчик изливал Гажи, без всякого передыху, горькие свои жалобы. Потому как, понятно, замечаний или тем более возражений от Гажи он, как и никто другой, не ждал.

Гажи лишь согласно кивал, слушая вопль души своего домохозяина, и ласковая улыбка его стала печальной от той ужасной несправедливости, что может постичь даже такого могущественного человека, как господин объездчик.

Так и шли они, свернув с тракта, в сторону дома. И скоро уж им предстояло разойтись в разные стороны: объездчику — в свой теплый дом, где ждал его горячий ужин, а Гажи — в конец двора, в летнюю кухню, где на промерзшем полу была насыпана куча золы, на ней, завернувшись в старую, облезшую, клочковатую шубу, и спал Гажи.