Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович (электронная книга txt) 📗

— Кто ведет следствие по делу бунта?

— Мы создали следственную комиссию из духовных и светских лиц. Ее возглавляет Рожнов — прокурор синодальной конторы. — Салтыков кивнул на сенатора, сидевшего в уголке.

— Когда мы услышим ваш доклад по следствию, господин Рожнов?

— Я думаю, в начале октября, ваше сиятельство. Но хотел бы сегодня испросить сентенцию по поводу бунтовщика Степана Иванова. Мальчишке шестнадцать лет, его хозяин-купец научил, мол, как только ударят в набат, бежать ему с дрекольем к месту сбора толпы. Он исполнял приказание хозяина, я полагаю, мальчика надо отпустить.

— А хозяин-купец его где?

— Он под следствием и подтвердил, что действительно приказывал мальчишке.

— Конечно, мальчишку отпустить надо, тут и спорить не о чем, — сказал Орлов, и все согласились.

Потом попросил слова обер-полицмейстер Бахметев:

— Надо ужесточить наказание грабителям вымерших домов. А то ведь, растаскивая зараженные пожитки, они разносят заразу по городу, а то и продают рухлядь, заражая ни в чем неповинных покупателей.

— Я предлагаю издать указ — казнить таких смертью прямо на месте преступления, — сказал Орлов, — чтоб другим неповадно было.

Постановили единогласно такой указ написать и прочесть на всех площадях.

— В таком случае вот рапорт от моей канцелярии, — сказал Бахметев и положил бумагу перед Орловым.

— Что это? О чем он? — спросил граф.

— Некто Матвеев и беглые солдаты Акутин и Денисов, собрав партию, пограбили три выморочных дома. Мы приговорили их к повешению. Прошу Сенат утвердить приговор.

— Ну как, господа сенаторы? — спросил Орлов. — Приговариваем?

— Приговорить недолго, — подал голос Еропкин. — Но можно ли?

— Но мы только что приняли указ о смертной казни за это, — сказал Орлов.

— В указе как мы сказали? Ну? Казнить на месте преступления. Верно?

— Верно.

— А где сейчас эти преступники? Господин Бахметев, где?

— Они в камере при полицейской управе.

— Ну вот видите, они не на месте преступления. Мы на рушим свой же указ, казнив их сейчас.

— А ведь Петр Дмитриевич прав, — заметил Салтыков.

— Так что ж вы предлагаете?

— Поскольку эти трое совершили преступление до указу, высечь их плетьми и определить в погребатели чумных. Поверьте, эта работа не мед. Среди погребателей более половины заражаются чумой.

— Я согласен, — сказал Орлов. — Действительно, преступление совершено до указу, всыпать им хорошенько — и в погребатели. Кто не согласен?

Несогласных не оказалось. Тогда Орлов заговорил:

— Коль речь зашла о погребении чумных и распространении заразы, я бы предложил ужесточить надсмотр за перевозкой трупов. Ну что это, господа? Возчик везет чумные трупы и садится с ними на телегу. Я сам вчера видел такое, да еще и жует хлеб при этом. Давайте особым указом запретим возчикам садиться в роспуски вместе с трупами.

— Ох, послушаются ли, — вздохнул Бахметев.

— А мы добавим каждому за перевозку еще по три копейки на день.

— Но в указе ж надо оговорить наказание за это нарушение, — сказал Рожнов.

— Как будто сама перевозка чумных уже не наказание, — заметил Еропкин.

— Но мы ж добавляем им еще три копейки к оплате, и то лишь за то, чтоб они сами убереглись от заражения, — сказал Орлов. — Петр Семенович, вы-то что думаете на этот счет?

— Я думаю, вы правы, ваше сиятельство, не дело возчику садиться в роспуски вместе с чумными. А что касается наказания за нарушение такого указа, я бы предложил мужчину-возчика тут же отправлять в погребатели к каторжным, а женщину-возчицу в госпиталь для ухода за больными. Не знаю отчего, но самого слова «госпиталь» народ боится как черт ладана.

Когда окончилось совещание и сенаторы разъехались, каждый получив задание от Орлова, в горнице остался только Салтыков.

— Ну что, Петр Семенович, как понравился вам сегодняшний Сенат?

— Эх, Григорий Григорьевич, я порой и двух человек не мог собрать. А на ваш зов все съехались, акромя Мельгунова. В вас чувствуется настоящий хозяин, ваше сиятельство. Да, да, я не льщу вам, граф. Но я вполне оценил ваши новшества и, признаться, завидую, как это я, старый хрен, не додумался до этого.

— До чего именно, Петр Семенович?

— Ну как же? Занять людей работой. Я же знал, что праздность — мать пороков. А вот до того, чтоб увеличивать вал… И хотя я уже не у дел, хотел и вам подсказать еще одну общественную работу не менее полезную, чем вал.

— Какую?

— Прокопать из болот канавы до Неглинной. И вода прибудет свежая, чистая, и Неглинка станет полноводнее.

— А ведь это хорошая мысль, Петр Семенович. Спасибо. Я вынесу это на очередной Сенат.

Салтыков стал надевать епанчу, спросил:

— Как я понимаю, вы привезли мне отставку, ваше сиятельство?

— Да, Петр Семенович. И скажу вам откровенно, это самая неприятная для меня миссия. Из-за этого я и не решился объявить ее в Сенате, отчасти щадя и ваше самолюбие.

— Полноте, ваше сиятельство, все же понимают, раз вы взяли бразды в Сенате, Салтыкову уже там делать нечего Можно было и объявить. Кому я должен сдать дела? Вам?

— Нет, что вы. Моя комиссия на месяц-два, не более. Я сообщу государыне, что вы мужественно приняли отставку, и она назначит другого. Кого? Ей-богу, не знаю.

При чем тут мужество, ваше сиятельство? Я давно просился у ее величества. Из-за чумы счел неудобным бежать с поля боя. А раз прибыли вы, мне и впрямь пора на печь.

— Ну так уж на печь, Петр Семенович. Я льщу себя мыслью во всем советоваться с вами. Вы не откажете, надеюсь?

— Всегда готов к вашим услугам, — поклонился Салтыков. — Желаю здравствовать.

И вышел. На улице его уже ждала коляска с кучером.

— Куда прикажете? — спросил тот, разбирая вожжи.

— В Марфино, братец. Куда ж еще.

Недолгой дорогой думалось с горчинкой фельдмаршалу: «Вот и все. Списали за ненадобностью. А что касается со мной «советоваться», тот вряд ли случится такое. Нужны ему мои советы, как зайцу лопата. Эхма!»

8. За ненадобностью

Давно уже подступала старческая немощь. Что ни говори, а уж третий год валит на восьмой десяток. И старый Прохор больше года зудит:

— Петр Семенович, ваше сиятельство, аль ты подрядился до могилы в хомуте тянуть? Отставляйся, отдохни чуток перед уходом. А то ведь эдак, в запряжке, и окочурисси.

— Не отпускают, Проша.

— Не просисси, вот и не пущають. Попросись, язык, чай, не отсохнет.

— Да как-то совестно. Война ведь идет. До меня ли государыне?

— На них не наслужисси, хошь в нитку вытянись. Дождесси, дадут коленом под зад, и правды не сыщишь.

«Вот, кажись, и «дали», — думал с грустью Салтыков, подъезжая к Марфино.

На крыльце под несколько покосившимся навесом стоял седой Прохор и улыбался, что никак не вязалось с настроением графа: «И чего он?»

Прохор сбежал с крыльца, подал руку графу, помогая сойти с коляски.

— С радостью вас, Петр Семенович.

— Ты че? Свихнулся?

— Третеводни Рыжуха ожеребилась.

— А-а, — заулыбался и Салтыков. — Это хорошо. Давно пора. Кого принесла?

— Жеребчика. Этакий красавец, картинка.

— В чубарого?

— Нет. В мать, такой же рыжий.

И, не заходя в дом, граф отправился на конюшню смотреть давно ожидаемого жеребенка. Ему, с юности любившему лошадей, не было большего удовольствия, как смотреть на детенышей их. Он мог часами любоваться жеребенком, носящимся по двору, тыкающимся мордочкой в пах кобылице в поисках соска, его шелковистой шерсткой, стаканчиками еще не отвердевших копытец, милой пучеглазой мордашкой, которую так и хотелось поцеловать. Этот радующийся жизни тваренок, только что явившийся на свет, приводил Петра Семеновича в такой восторг, что на лице его невольно являлись слезы:

— Ах бесенок… ах молодец… ах брыкунчик! Я тебя… ух…

Вот и на этот раз, увидев жеребенка, граф воскликнул в восторге: