Хмельницкий. - Ле Иван (читать книги .txt) 📗

— Если думаешь взять с собой хлопцев с подменными лошадьми, то лучше бери кого-нибудь из казаков. Может быть, из полка попросил бы… — советовала более опытная Мелашка.

— Упрошу Назруллу поехать со мной, — сказал Богдан, седлая своего любимого, черного, как воронье крыло, коня.

— Ведь только что приехал из похода… — сочувственно начала Ганна.

Но в это время на крыльце появился Назрулла. Он щурил глаза от яркого солнца, поднявшегося из-за Днепра.

— О, Назрулла! Наверно, мы разбудили тебя? — как бы извиняясь, сказал Богдан.

Назрулла приехал днем. Хвастливый джура полковника Загурского Сидор Пешта так и не разглядел в темноте, кто гостит у Хмельницкого.

Богдан и сам собирался заехать в полк объясниться. Но теперь решил немедленно ехать догонять Конецпольского и просил джуру известить об этом полковника. Но что делать с Назруллой? Задержаться еще на денек или уговорить Назруллу поехать с ним? Только женщины, особенно Мелашка, не советовали поступать так: Назрулла — турок, из-за него можно нарваться на неприятности.

— Разве ведаешь, как сложится дальше судьба, — советовала Мелашка. — Сегодня они тебя спихнули с должности писаря, а завтра придерутся к турку, да еще из реестра исключат! Тогда, как говорится, скачи, враже, как пан каже…

— Да и теперь этот проклятый пан говорит: скачи, — чтоб он сам с Ненасытца вниз головой скакнул! Ну хорошо, хорошо, матушка, — примирительно улыбнулся Богдан. — Я один поеду на свидание с гетманом. Только один, потому что мне надо поговорить кое о чем с… вельможным гетманом.

Назрулла приехал из Запорожья, куда недавно вернулся после похода на турецкое побережье. За Порогами встретил его Иван Сулима. С шумом и с песнями ворвался полковник со своими нереестровыми казаками на Сечь.

Молодой и горячий по своей натуре Богдан и сам толком не знал, кто он теперь — писарь или сотник. Или, может, вообще никто — вольный казак, как Сулима! Скупой рассказ Назруллы увлек Богдана, будто разбудил ото сна. Назрулла рассказал ему о своем трудном походе с казаками к южным берегам Черного моря, о возвращении с ними на Сечь, как к себе домой. Нет у него собственного очага на родине, там только злые и непримиримые враги! С каким-то берущим за душу юмором говорил Назрулла и о том, что теперь он не мусульманин, а стал каким-то «уфак руслар» — маленьким русином.

— Мне бы теперь, Богдан-ака, только драться со своими врагами, с палачами моей жены и сына! Вот к чему стремится моя душа. Веришь, Богдан-ака, только к бесстрашному Ивану Сулиме с его пламенной ненавистью к поработителям тянусь я всей душой и нахожу хоть какое-то утешение!

— Но это — кровь! Беспрерывная война, брат мой! Осел бы ты хотя бы и тут, у нас в Субботове. Подыскали бы мы тебе жену…

— Моя Азанет!.. Ох, моя Азанет, Богдан-ака… Никто не заменит ее! А ты поменял бы свою?

— Я женат, имею детей, — смущенно ответил Богдан.

— А разве я не знаю, разве ты не делился со мной своими переживаниями из-за рахиб-хоне? [52] — И Назрулла, как заговорщик, оглянулся, боясь, как бы не подслушали их разговор женщины.

— Не нужно, брат, мутить голову воспоминаниями! Рахиб-хоне умерла тогда, когда еще не родилась… Фатих-хоне! Была еще и Ганна… — вздохнул Богдан.

И взмахнул рукой, чтобы Назрулла замолчал.

— Между прочим, признаюсь, и мне очень хочется повидаться с Иваном Сулимой.

Ганна и Мелашка не советовали Богдану идти наперекор воле гетмана.

— Куда приклонить голову полковнику Сулиме зимой? Еще успеешь побывать в Запорожье! — настойчиво советовала Мелашка. — А гетман торопится на Северную войну, говорил джура полковника. Можешь и не застать, опоздать…

— Пожил бы ты, Назрулла-ака, у меня, отдохнул бы, пока я вернусь!.. — заколебался Богдан. Мозг сверлила мысль: «Правильно советует Мелашка!» — Поговорили бы и о твоих делах.

— За отдых тешеккюр едернм! [53] Я тоже должен, как и ты…

— Да ты же вольным казаком теперь стал… Даже старшиной! Оставайся у меня, подожди. Вместе потом поедем на Сечь. Хочу тоже посмотреть на эту чудо-крепость, которую построил Конецпольский перед Кодацкими порогами!..

— Казак называет эту крепость… ах, шайтан, забыл слово. Ага… собачьим ошейником на казачью волю! — по-украински закончил Назрулла.

Богдан засмеялся. Но вдруг его задел за живое «ошейник»! Кого же стерегут эти нанятые гетманом французы, кому преграждают путь — казакам на море или… им же с Запорожья на Украину?..

Богдан не высказал вслух своих мыслей. Но он так выразительно пожал плечами, что Назрулла без слов понял его. Оба улыбнулись. Богдан сдвинул на затылок свою новую смушковую серую шапку с красным шлыком, поправил саблю.

Они вместе садились на коней во дворе. Прощались уже за воротами. Трое подменных лошадей с казаками обогнали их и поскакали по лесной дороге на запад.

16

На шестой день быстрой езды по дорогам двух воеводств Богдан наконец подъезжал к гетманскому имению в Бродах. Станислав Конецпольский очень любил родовое имение и селение Броды, подаренное ему Лукашем Жолкевским.

Вскоре в низине показалось известное в стране роскошное имение гетмана, окруженное хуторами посполитых. Как и следовало ожидать, оно было обнесено высоким валом и дубовым забором с каменными башнями, где размещалась военная охрана. Дорога круто огибала крепость, почти с трех сторон опоясанную рекой. Эта живописная река действительно могла вдохновить Якуба Собеского написать знаменитый стихотворный панегирик коронному гетману…

Тут билось военное сердце Речи Посполитой.

Вначале никто не обращал внимания на четверых казаков с тремя подменными лошадьми в поводу. Но чем ближе подъезжал Богдан с казаками к имению, тем чаще встречались или обгоняли их гонцы, скакавшие группами и в одиночку. Их одежда, казацкие шапки с длинными, красного цвета суконными шлыками, турецкие седла, а у молодого стройного старшины и турецкая сабля на украшенном серебром поясе — все это не могло не интересовать гонцов гетманских войск. С какими вестями приехали казаки из Запорожья?

Еще издали Богдан заметил, что ворота в главной башне открыты. Двое жолнеров, стоявших у ворот, преградили Богдану путь.

— Кто вы? Пан гетман приказал останавливать каждого, кто проезжает тут, — сказал один из них с польским акцентом.

— Писарь Чигиринского полка… — начал было Богдан.

— А, прошу пана. Белено принять пана чигиринского писаря в главных покоях, — спохватился второй жолнер и тут же подошел к стоявшему в стороне оседланному коню. — Его милость пан гетман только сегодня в обед прибыл с Запорожья. Осматривал там крепость, построенную французскими инженерами.

Жолнер оглянулся, не подслушивает ли его кто-нибудь, но все же продолжал бормотать, уже сидя на коне. Он рассказывал обо всем, что ему было известно о жизни во дворце и вне его.

Не преминул сообщить Богдану и об увлечении короля сиротой Вишневецкой, и какой переполох вызвало оно у шляхты. Ведь, говорил жолнер, король должен был жениться на иностранке, дочери одного из великих монархов Европы!

— Этот брак, говорят шляхтичи, укрепил бы Речь Посполитую, сблизив ее с каким-нибудь могущественным государством Европы… — восторженно объяснял жолнер Богдану.

Наконец разыскали дворецкого. Вскоре пришел и Скшетуский, первый адъютант гетмана. Он устроил Хмельницкого в новом флигеле возле большого дворца. Скшетуский приставил к Богдану жолнера, чтобы тот прислуживал ему. Казаков же, приехавших с ним, приказал разместить на хозяйственном дворе.

— Его милость пан гетман приглашает пана сотника на прощальный ужин.

— Прощальный? — переспросил Богдан. Хотя еще в Субботове он узнал от джуры Сидора Пешты, что Конецпольский спешит на Инфляндскую войну.

— Да, уважаемый пан, прощальный. Его милость коронный гетман отправляется завтра к войскам в Варшаву, а оттуда — в Инфляндию…