Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович (электронная книга txt) 📗
А за воротами шумела толпа и уже били не дубинками по воротам, а чем-то тяжелым, — видимо, бревном, — и доски полотен уже трещали.
Старик привратник, полагая, что ему достанется первому, когда толпа вломится во двор, рысцой побежал к амбарам, прятаться.
Гордый Амвросий не мог позволить себе ни рысцы, ни амбара или сарая. Он не спеша, как и полагается архиепископу, направился в церковь, где шла служба, на крыльце снял шляпу, перекрестился трижды и вошел.
А от ворот уже летели щепки. В образовавшиеся дыры тянулись руки, хватались за запорную жердь, пытаясь вытянуть ее из проушин. И сыпались угрозы с отборной руганью:
— Отворяй, суки долгогривые!
— Иерей, служивший в церкви и не выпускавший из виду входную дверь, увидев Амвросия, не останавливая молитвы, кивнул ему головой вверх, что значило одно: «Поднимайтесь на хоры».
Затрещали, разваливаясь, ворота, орущая, обозленная толпа ворвалась в ограду Донского монастыря.
— Он здесь! Он здесь, злыдень!
— Ищите, ищите!
— Я видел через дыру, он в церкву пошел.
— Давай туда.
— Тащи его на круг, робята!
Гурьбой ввалились в церковь, не снимая шапок, не крестя лбов. Служивший иерей, бледнея, срывающимся голосом пытался урезонить:
— Шапки, шапки…
Никто ничего не услышал в пьяном оре озверевших мужиков:
— Где он! Где он?!
Молившиеся монахи пали ниц, не оборачиваются, не хотят видеть богохульников, говорить с ними: боятся их смертельно. Это видно по их согбенным спинам.
Зашныряли между молящимися потные, хрипящие, запыхавшиеся мужики. Заглядывают в лица бесцеремонно, жадно: «Не он… не он». Вломились в алтарь, долезли и на хоры. Заорали оттуда гулко, злорадно:
— Вот он, вот он! Ага-а-а!
— Тащи вниз суку.
Еще наверху с Амвросия сорвали епанчу, вцепившись в кафтан, тащили вниз по лестнице, катясь орущим клубком:
— Попался-а-а!
— Тока не здесь, робяты!
— На улку, на улку его.
Волоча несчастного Амвросия к воротам, рвали его за волосы, за бороду, щипали, пинали. Кто-то пытался оторвать ухо. При этом поливали последними срамными словами. Молчал архиепископ, не молил о пощаде, понимая, что перед озверевшей чернью это бесполезно.
В кабинете сенатора генерал-поручика Еропкина Николай Бантыш-Каменский, рыдая, рассказывал:
— …Выволокли дядю за ворота и ну кольями… Убили… И мертвого еще часа два долбили… изуродовали в месиво.
Еропкин, хмурясь, взглянул на бригадира Мамонова, сидевшего у окна.
— Это моя вина. Надо было вывезти владыку еще вчера… Это я…
— Что вы, Петр Дмитриевич, так уж на себя.
— Нет, нет! Никогда себе не прощу. Ступайте к Бахметеву, ведите сюда отряд, который ему удалось собрать. Я сам поведу его на бунтовщиков.
— А Бахметев?
— Он пусть остается в управе.
— Надо бы полк дождаться.
— Полк где-то на подходе. А мы начнем. После того что свершилось, я не могу медлить, бригадир. Ступайте, ведите отряд.
По донесениям добровольных лазутчиков Еропкин уже знал, что Кремль полностью захвачен бунтовщиками, что разбежались все похоронные команды, что и перед Варварскими воротами множество трупов, сраженных чумой.
Через час во главе небольшого отряда при двух пушках Еропкин двинулся к Боровицким воротам Кремля, резонно полагая, что они не защищены бунтовщиками, которые в основном проникали через Спасские ворота.
Однако едва стали втягиваться в Боровицкие ворота, как на отряд посыпались камни, палки. Явились среди солдат раненые. Еропкин подозвал Мамонова:
— Попробуйте их уговорить, ведь у нас же пушки.
Бригадир было двинулся к толпе, ощетинившейся дубинами и палками. Но ему не дали и рта раскрыть, осыпали камнями, разбили лицо.
— Пушки вперед, — скомандовал Еропкин. — Заряжай картечью.
Неожиданно прилетевший камень попал в голову генерал-поручику, сбил с него шляпу. Еропкина подхватил адъютант, спросил участливо:
— Сильно, ваше превосходительство?
— Да уж куда лучше, — прокряхтел Еропкин. — Чуток мозги не вышибли, мерзавцы. Что там пушкари завозились, вели палить.
Адъютант не успел передать приказ. Пушки загрохотали, окутались дымом. Густая картечь врезалась в толпу, поражая людей десятками. Там взвыли и кинулись врассыпную, давя друг друга.
— Солдаты, вперед! — скомандовал Еропкин. — Ловить, вязать!
Вытирая от крови лицо, Мамонов говорил:
— Картечь их сразу уговорила.
— Командуйте, бригадир, — сказал Еропкин. — Я, кажется, выбит из строя.
Картечь действительно «уговорила» толпу, сразив наповал все первые ряды, около ста человек. Солдаты, обозленные такой встречей, догоняли разбегающихся, валили на землю, вязали. Раненых тут же приканчивали штыками: «Это вам вместо лекаря, гады».
Вечером в Москву вступил великолукский полк, с ним прибыл генерал-губернатор Салтыков. Он сразу проехал на Остоженку к дому Еропкина. Тот лежал в постели с перевязанной головой.
— Как себя чувствуете, Петр Дмитриевич?
— Неважно, Петр Семенович. Даже подмораживать начало.
— Зачем сами повели солдат? Есть на то полицмейстер, Волоцкий наконец.
— Они убили Амвросия, и это по моей вине, и я не удержался. Надо было сразу его вывезти, когда эта сволочь ворвалась в Кремль. Сразу. А я промедлил.
— Не терзайте себя, Петр Дмитриевич. В случившемся главная моя вина. Голову мне снимать будут.
— А вы-то при чем? Вас не было в городе.
— Вот это мне и зачтется. Должен был быть.
— Это ж надо, убить архиепископа! Да когда сие было на Руси?
— Увы, было, Петр Дмитриевич. Вспомните митрополита Филиппа, его сам Иван Васильевич Грозный велел удушить.
— Но то царь, а то чернь, жуки навозные. Даже татары щадили священнослужителей, а тут свои растерзали.
— Не вовремя он, царствие ему небесное, послал жертвенный ящик брать, — перекрестился Салтыков. — Выздоравливайте, Петр Дмитриевич. Лекаря-то звали?
— Да был у меня Зыбелин, он и перевязал и вон питье мне изготовил.
Выйдя от Еропкина, Салтыков сел в коляску, скомандовал кучеру:
— В управу к Бахметеву.
У обер-полицмейстера он увидел и губернатора Юшкова.
— Иван Иванович, вы где были?
— В деревне, Петр Семенович, у меня и там чума явилась. Не знаешь, куда и бежать от нее.
Присев к столу, Салтыков снял шляпу, отер лоб, кивнул Бахметеву:
— Докладывайте.
— Значит, так, ваше сиятельство, — начал тот. — На данный момент Кремль очистили. Повязали, заперли в подвалы человек двести.
— Вы не думаете, что их придут выручать?
— Думаем, ваше сиятельство. На воротах караулы усиливаем.
— Сколько убитых?
— Среди бунтовщиков более ста, среди солдат только раненые.
— Так вот, братцы, — заговорил тихо Салтыков, — бунтовщики завтра попытаются от Красной площади прорваться через Спасские ворота выручать своих. Вам, Иван Иванович, я поручаю с гвардейцами Волоцкого быть там. У вас, Бахметев, будет весь Великолукский полк. Вам надлежит с утра занять Красную площадь, выставить пушки. И предложить бунтовщикам разойтись под страхом открытия огня.
— Вы думаете, они послушаются?
— Должны. Урок у Боровицких ворот им был хороший дан. А там у Еропкина чуть более сотни было, а у вас будет полк да несколько пушек.
— Скорее батальон, ваше сиятельство, а не полк.
— Знаю, Бахметев, знаю, — вздохнул Салтыков. — По росписи он полком числится.
— Пушки картечью заряжать?
— Лучше бы горохом. Чего улыбаетесь? Я надеюсь, стрелять не придется. Жаль, господа, что у нас нет конной части. Очень жаль. С этим турком оголили Москву, как вдову, этого и следовало ожидать. Далее, лишь только толпа будет рассеяна, немедленно усильте караулы у госпиталей и карантинов. Все зло чернь почему-то связывает с карантинами и лекарями. Довольно нам Амвросия. Караулам приказ: в случае нападения черни стрелять без пощады.
— Горохом? — усмехнулся Бахметев.
