Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис (версия книг .txt) 📗
– Анатоль, закрой окно! – крикнула она.
– Тебе холодно, женушка? – отозвался папаша Леже. – Ты же знаешь, что я ничего не вижу. Мне нужен поводырь.
Тревога его все росла. Неужели Мари в самом деле умирает и не помнит, что он слепой?
Надо что-нибудь для нее сделать. Он вытряхнул трубку, сунул ее в карман и встал со стула, да так и застыл, не решаясь шагнуть вперед.
Когда мамаша Леже увидела, что муж стоит рядом со стулом, бред ее вспыхнул гневом. Леже ей соврал: он и не думал поджидать ее на косогоре.
«Матушка Леже, вы умираете…» Она умирает, а он тут расселся! Если бы он отправился вслед за другими стариками их деревни, она была бы горда и счастлива. Но он на косогор не собирался. А еще говорил, что никогда ее не покинет!
Ей хотелось, чтобы Анатоль ушел первым. Иначе черная птица и Фердинанд никогда не оставят ее в покое. Если бы только она могла подтолкнуть его за плечи…
– Иди, – сказала она. – Я буду говорить куда.
Папаша Леже послушался. Он наклонил вперед свое длинное тело и, вытянув руки и шаркая ногами, понес в лунном свете на другой конец комнаты собственную ночь.
– Впереди что-нибудь есть? – спрашивал он.
– Иди прямо.
Руки папаши Леже во что-то уперлись.
– Женушка, я, кажется, возле стола.
– Иди влево… так… дальше… мой дорогой.
Умирающая следила за каждым движением старика. Она теряла последние силы. А черная птица долбила и долбила…
Папаша Леже остановился, шаря перед собой руками:
– Еще далеко?
Совсем рядом, в шаге от него, звякнуло оконное стекло.
– Иди, не бойся!
Слепой ощупал стекло в обеих рамах и тут же сильно ударился лбом о раму окна. На секунду он застыл, оглушенный, не помня, как здесь очутился.
– А теперь куда идти? – спросил он.
– На косогор, – ответила мамаша Леже.
Тогда папаша Леже заметался: хотел вернуться обратно на место и ушиб ногу об угол стола, отпрянул, долго блуждал, ощупывая руками стены и мебель. В конце концов нашел камин, потом свой стул и уселся, совершенно измученный.
В тишине было слышно только, как раскачивается маятник напольных часов. Теперь папаша Леже знал, что его женушка больше никогда не поведет его за руку. И знал, что самые прекрасные образы Мари, которые сохранились в его памяти, – Мари на дороге в тот осенний вечер, когда они бежали наперегонки и он ее впервые поцеловал, Мари в свадебной фате, Мари у копны сена в первые месяцы беременности, когда еще ничего не было заметно, – недолго будут с ним оставаться и тоже уйдут в вечный сон.
«Матушка Леже…» Она заснула или потеряла сознание?.. У нее было такое чувство, что она всплывает со дна озера. «Да, доктор, я умираю. А кто теперь будет брить моего Леже? Чужую руку он не вынесет. А кто приготовит ему рагу?»
Толстая перина, обшитая красным кумачом, поблескивала в лунном свете и топорщилась над ее животом, как во время беременности.
– Анатоль, дай мне шитье, – попросила она.
Анатоль не ответил. Он заснул, привалившись к окну. В его возрасте трудно держаться…
Да нет, вот он здесь, стоит рядом и говорит:
– А где твое шитье? Веди меня, ты же знаешь…
А косогор? Он что, забыл? За столом ему всегда подавали первому. В церковь он входил первым. Всегда и везде она следовала за ним и тем была счастлива. Она заставит его и умереть тоже первым.
– Иди, впереди ничего нет.
Папаша Леже снова сильно ударился ногой и перевернул скамейку.
Церковные часы пробили полночь. Папаша Леже остановился, чтобы сосчитать.
– Но ты же не можешь ничего видеть, уже глубокая ночь. И как ты будешь командовать?
– Я все вижу, луна ярко светит… Все, ты пришел… слышишь? Перед тобой буфет, открой его. Там, внизу, слева…
Старик наклонялся медленно, рывками.
«И правда видит», – подумал он, нащупав пальцами корзину для шитья. Поднялся он с еще большим трудом.
– Держись стены… Иди, иди, не бойся.
Папаша Леже думал, что постель совсем в другом направлении, но он все-таки пошел. Руки у него были заняты корзинкой. Совсем близко он услышал тиканье часов и решил их обойти, а вместо этого налетел на них со всего размаху.
Старые часы с высоким и тонким корпусом закачались на неверных ножках. Одна из них, источенная жучком, видимо, обломилась, потому что папаша Леже почувствовал, как часы наклонились и прижались к его плечу. Тогда он бросил корзинку и стал воевать с часами. И тут звон, который не работал уже много лет, вдруг проснулся. Гиря быстро заскользила вниз, застучали обезумевшие шестеренки, а колокольчик начал вызванивать все часы подряд.
Папаша Леже пригнулся, сраженный не столько усталостью, сколько всем этим шумом. У него разболелась голова, лоб горел. В конце концов, разбились так разбились, и пусть падают куда хотят. Им тоже уже пришло время.
Часы остались стоять как были, скривившись в сторону источенной червем ножки, но не так сильно, как казалось слепому. Он уже и сам с трудом держался на ногах. Штукатурка отшелушивалась от стены под его руками, потом он понял, что материал сменился, и узнал деревянную дверь. Значит, он обошел комнату кругом и вернулся к камину.
А матушке Леже казалось, что кровать ходит под ней ходуном, а то и вовсе переворачивается. Оказавшись внизу, она начала задыхаться. Потом кровать вернулась в прежнее положение, дав матушке Леже короткую передышку. Ее хватило, чтобы разглядеть на стене цветной картон календаря, висевший на одном гвозде с веткой самшита.
– А знаешь, папочка Леже, вчера была наша золотая свадьба!
Да нет, это было не вчера, а восемь лет назад. Но память папаши Леже настолько окаменела, застряв в прошлом, что он ответил, как и восемь лет назад:
– Пусть уж лучше никто об этом не узнает, женушка. Теперь, когда умер наш сорванец, нам нечего больше друг другу пожелать.
Сорванец… Сын… Мамаша Леже как раз купила у лавочника две копченые селедки, когда почтальонша принесла телеграмму… Как подумаешь, что мальчик прошел всю войну и за всю войну заболел только раз, воспалением легких… Он погиб в сорок девять лет, далеко от дома: на него обрушились плотницкие леса.
Матушка Леже застонала под тяжестью всех этих балок, что давили на грудь. Вот уж точно, нет справедливости на земле и нет жалости у Бога. А цена, которую они запросили за пломбированный вагон! Мальчик был здоров, зачем пломбированный вагон? Бедные не могут заплатить за такое. И вот его нет на косогоре, и с этим приходится мириться.
– Папочка Леже, дай мне аттестат мальчика.
Свою траурную вуаль из черного крепа она держала в шкафу: понадобится, чтобы проводить папашу Леже, когда наверх его понесут на руках шестеро милосердных братьев, одетых как архидиаконы.
– Что ты хочешь: вуаль или аттестат?
– Аттестат. Он лежит на каминной полке, как раз у тебя над головой. Не бойся, подними голову.
Ух ты! Ну нет, папаша Леже ни за что вот так не встанет. Уж угол у камина он знает как свои пять пальцев. Это его территория. Здесь ему знакомы все размеры, все выступы. А выступ каминной полки находится как раз над его головой.
Почему женушка хочет, чтобы он резко поднялся?
«Все это неправильно». Была уже рама окна, была скамейка, были часы…
«Она что, действительно не видела или посылала его нарочно?» – спросил он себя, осторожно вставая на ноги.
Пальцы нашарили на каминной полке небольшую тонкую рамку, в которую был вставлен аттестат сына. Он вспомнил, что рамку мальчик сделал сам. А потом Мари приклеила в уголке фотографию бравого пехотинца со светлыми усами.
Старик Леже на ощупь добрался до кровати.
– Держи, Мари, – сказал он. – Вот наш сорванец.
Он думал, что она взяла фото, но услышал, как разбилось стекло упавшей на пол рамки.
«Наверное, хотела, чтобы я принес вуаль», – подумал он.
Шкаф стоял рядом с кроватью. Папаша Леже быстро его отыскал, вспомнив, как шел только что. Он помнил, что дверца легко срывалась с петель, и не стал открывать ее полностью. Руки искали по полкам и нашарили стопку простыней, а дальше, ближе к стене, – детский чепчик и передничек.
