На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Да сколько ж раз я молил тебя, уговаривал женой моей быть?.. Сколько раз богом тебя заклинал, что стану любить тебя до гробовой доски, стану век свой беречь тебя…— дрожащим голосом говорил Петр Степаныч.
— Говорить-то ты, точно, это говаривал, и я таковые твои речи слыхивала, да веры у меня что-то неймется им, — с усмешкой молвила Фленушка. — Те речи у тебя ведь облыжные… Не раз я тебе говаривала, что любовь твоя, ровно вешний лед — не крепка, не надежна… Жиденек сердцем ты, Петенька!.. Любви такой девки, как я, — тебе не снести… По себе поищи, потише да посмирнее. Что, с Дуней-то Смолокуровой ладится, что ли, у тебя?
— Что она!.. Ровно неживая… Рыба как есть, — с недовольством ответил Петр Степаныч.
— И рыбка, парень, вкусненька живет, коль ее хорошенько сготовишь…с усмешкой молвила Фленушка и вдруг разразилась громким, резким, будто безумным хохотом. — Мой бы совет — попробовать ее… Авось по вкусу придется…— лукаво прищурив глаза, она примолвила.
Прежняя Фленушка сидит с ним: бойкая речь, насмешливый взор, хитрая улыбка, по-бывалому трунит, издевается.
— Тиха уж больно, не сручна…— сквозь зубы процедил в ответ Петр Степаныч.
— А тебе бы все бойких да ручных, — подхватила Фленушка. — Ишь какой ты сахар медович!.. Полно-ка, дружок, перестань, — примолвила она, положив одну руку на плечо Самоквасову, а другою лаская темно-русые кудри его. — Тихая-то много будет лучше тебе, Петруша, меньше сплеток про вас будет… Вот мы с тобой проказничали ведь только, баловались, до греха не доходили, а поди-ка, уверь кого… А все от того, что я бойковата…
Нет, ты не покидай Дунюшки… Не сручна, говоришь, — сумей сделать ее ручною… Настолько-то у тебя умишка хватит, дурачок ты мои глупенький,говорила она, а сама крепко прижималась разалевшейся щекой к горящей щеке Самоквасова.
— Ну ее! И думать не хочу… Ты одна моя радость… Ты одна мне всего на свете дороже! — со страстным увлеченьем говорил Петр Степаныч и, крепко прижав к груди Фленушку, осыпал ее поцелуями…
— А ты не кипятись… воли-то рукам покамест не давай, — вырываясь из объятий его, со смехом промолвила Фленушка. — Тихая речь не в пример лучше слушается.
— Ах, Фленушка, Фленушка!.. Да бросишь ли ты, наконец, эти скиты, чтоб им и на свете-то не стоять!.. — стал говорить Петр Степаныч. — Собирайся скорее, уедем в Казань, повенчаемся, заживем в любви да в совете. Стал я богат теперь, у дяди из рук не гляжу.
Вспыхнула Фленушка и, раскрыв пурпурные губки, страстным взором его облила… Но вдруг, как злым стрельцом подстреленная пташка, поникла головкой, и алмазная слеза блеснула в ее черных, как смоль, и длинных ресницах…
— Молви же словечко, моя дорогая, реши судьбу мою, ненаглядная! — молил Самоквасов.
Крепко прижав к лицу ладони, ровно дитя, чуть слышно она зарыдала.
— Матушка-то… Матушка-то как же?
— Что ж? Матушке свое, а нам свое…— резко ответил Петр Степаныч.Сама говоришь, что не долго ей жить… Ну и кончено дело — она помрет, а наша жизнь еще впереди…
— Молчи! — властно вскрикнула Фленушка, быстро и гневно подняв голову.
Слез как не бывало. Исчезли на лице и страстность и нежность. Холодная строгость сменила бурные порывы палившей страсти. Быстро с лужайки вскочив, резким голосом она вскрикнула:
— Уйду!.. И никогда тебе не видать меня больше… Сейчас же уйду, если слово одно молвишь мне про матушку! Не смей ничего про нее говорить!.. Люблю тебя, всей душой люблю, ото всего сердца, жизнь за тебя готова отдать, а матушки трогать не смей. Не знаешь, каково дорога она мне!..
— Ну не стану, не стану. — уговаривал ее Петр Степаныч и снова привлек ее в объятья.
Безмолвна, недвижима Фленушка. Млеет в страстной истоме.
— Чего жалеть себя?.. Кому блюсти?.. Ох, эта страсть!.. — чуть слышно шепчет она. — Зачем мне девство мое? К чему оно? Бери его, мой желанный, бери! Ах, Петенька, мой Петенька!..
Почти до свету оставались они в перелеске. Пала роса, поднялись едва проглядные туманы…
Возвращаясь домой, всегда веселая, всегда боевая Фленушка шла тихо, склонивши голову на плечо Самоквасова. Дрожали ее губы, на опущенных в землю глазах искрились слезы. Тяжело переводила она порывистое дыханье… А он высоко и гордо нес голову.
— Как же после этого ты со мной не поедешь? — говорил он властным голосом. — Надо же это венцом покрыть?
— Ох, уж я и сама не знаю, Петенька!.. — покорно молвила Фленушка.Уезжай ты, голубчик мой милый, уезжай отсюда дня на три… Дружочек, прошу тебя, мой миленький!.. Богом тебя прошу…
— А когда через три дня ворочусь — поедешь ли в Казань?
Выйдешь за меня замуж?
Немного подумавши, она отвечала: — Поеду… Тем временем я в путь соберусь… уедешь?..
Сегодня же, сейчас… Уеду, — сказал Петр Степаныч.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Не великая охота была Самоквасову выполнять теперь причуды Фленушкины. Прихотью считал ом внезапное ее требованье, чтоб уехал он на три дня из Комарова. "Спешным делом ступай, не знай куда, не знай зачем! — думалось ему, когда он возвращался в светелку Ермилы Матвеича…— Что за блажь такая забрела ей в голову? Чем помешал я сборам ее?..
Чудная, как есть чудная!.. А досталась же мне!.. Заживу теперь с молодой женой — не стыд будет в люди ее показать, такую красавицу, такую разумницу!.. Три дня — не сколь много времени, зато после-то, после!.. А ехать все-таки охоты нет. Просидеть разве в светелке три дня и три ночи, никому на глаза не показываясь, а иконнику наказать строго-настрого — говорил бы всем, что я наспех срядился и уехал куда-то?.. Нельзя — от келейниц ничего не укроется, пойдут толки да пересуды, дойдут до Фленушки, тогда и не подступайся к ней, на глаза не пустит, станет по-прежнему дело затягивать… Нет, уж, видно, ехать, выполнить, что велела, — отговорок чтобы после у ней не было".
Наскоро уложив в чемодан скарб свой, разбудил он Ермила Матвеича и упросил его тотчас же везти его до Язвицкой станции. Уверял Сурмина, что нежданно-негаданно спешное дело ему выпало, что к полдням непременно ему надо в соседний город поспеть. Подивился иконник, но ни слова не вымолвил. Покачал только седой головой, медленно вышел из избы и велел сыновьям лошадей закладывать. Не совсем еще обутрело, как Андрей, старший сын Ермилы Матвеича, скакал уж во весь опор с Самоквасовым по торной, широкой почтовой дороге.
В Язвицах, только что въехали они в деревенскую околицу, встретился Петру Степанычу старый знакомый — ухарский, разудалый ямщик Федор Афанасьевич. На водопой коней он вел и, как только завидел Самоквасова, радостно вскликнул ему:
— А! Ваше степенство! По добру ль, по здорову ль? Давно не видались!
— Здравствуй, Федор Афанасьич! — вылезая из телеги, отвечал на привет его Самоквасов. — Каково поживаешь? Лошадок бы мне.
— Можно, — молвил ямщик. — Лошади у нас всегда наготове. Много ль потребуется?
— Пару, — сказал Петр Степаныч, отходя с ямщиком в сторону от тележки иконниковой.
— Что мало? — подмигнув Самоквасову с хитрой улыбкой, молвил ямщик. — Я было думал троек пять либо шесть вашему степенству потребуется, думал, что опять скитскую девку задумано красть…
— А ты потише… Зря-то не болтай… Нешто забыл уговор?.. — понизив голос, сказал Петр Степаныч, оглянувшись на Ермилова сына.
Но коренастый, дюжий Андрей, откладывая усталых лошадей, ни на что не обращал вниманья.
— Зачем нам, ваше степенство, твой уговор забывать? Много тогда довольны остались вашей милостью. Потому и держим крепко заказ, — бойко ответил ямщик. — Ежели когда лишняя муха летает, и тогда насчет того дела молчок… Это я тебе только молвил, а другому кому ни-ни, ни гу-гу. Будь надежен, в жизни от нас никто не узнает.
— То-то, смотри, — молвил ему Петр Степаныч, ставши возле колодца у водопойной колоды. — Ненароком проболтаешься — беда.
— Кажись бы, теперича и беды-то опасаться нечего, — сказал Федор Афанасьев. — Тогда мы с тобой от Чапурина удирали, а теперь он на себя все дело принял — я-де сам наперед знал про ту самокрутку, я-де сам и коней-то им наймовал… Ну, он, так он. Пущай его бахвалится, убытку от него нам нет никакого… А прималчивать все-таки станем, как ты велел… В этом будь благонадежен…
