Тени над Гудзоном - Башевис-Зингер Исаак (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT, .FB2) 📗
— Он что, никогда не устает?
— Он разговаривает даже во сне. В Париже у него миллион закадычных друзей. К нему цепляются всякие шарлатаны и паразиты. А если они хоть на минуту оставляют его в покое, он сам звонит им и высказывает претензии по поводу того, что они к нему не приходят. Заклинаю тебя, Герц, не уходи сейчас. Во-первых, я по тебе соскучилась. Что мне делать? Я не могу вычеркнуть эти одиннадцать лет из моей жизни. Во-вторых, он будет сидеть тут до четырех часов. Он усаживается за стол и уже из-за него не выходит, ему приходится даже пододвигать дополнительный столик. Вот он уже возвращается. Скажи мне просто и ясно: когда я смогу тебя увидеть?
— Я позвоню тебе завтра.
— Когда именно? Боюсь, я скоро уже так напьюсь, что буду не в себе…
Подошел Морис Плоткин.
— Ну, о чем разговаривают бывшие любовники, когда мужа нет рядом? Предаетесь воспоминаниям? Ах, сладкие воспоминания!.. Бывают люди, которые ревнуют к прошлому. Они женятся на женщине и хотят, чтобы того, что было у нее до них, не было. Глупости, безумие! Мое правило таково: если женщина не любила, то она бревно. В мои годы хочется женщину, которая все знает и все умеет. Я как тот султан, которому Шахерезада рассказывала тысячу историй. Я с ума схожу по интересной story! [293] Особенно когда слышу ее от человека, который сам ее пережил…
— Он рассказывает со ссылкой на меня больше, чем услышал, — как будто наябедничала на мужа Эстер.
Морис Плоткин начал ей что-то отвечать, но вдруг всплеснул большими толстыми руками. К столу приближалась пара, мужчина и женщина.
4
— Эстер, ты только посмотри! — воскликнул Морис Плоткин.
Грейн оглянулся и увидел Яшу Котика. На нем были желтый костюм в красную полоску и кроваво-красный галстук с жемчужной булавкой. Он вел под руку молодую блондинку, худощавую, с острым личиком, на котором сверкали колючие глаза. Волосы у нее были светлые, свежевыкрашенные. Она улыбалась покорно и одновременно нахально. Что-то плебейское и беспардонное было в ее внешности. Вопреки моде на длинные платья, ее едва доходило до колен. На щиколотке девицы, под чулком, Грейн разглядел браслет. Грудь у нее как-то странно торчала, веки покрыты голубой краской, глаза подведены. Грейну показалось, что и брови у нее были нарисованы, а уж губы накрашены так, что по обе стороны от них тянулись красные полоски. Лак на ногтях был не просто красным, а смешанным с еще каким-то цветом, которому Грейн никак не мог подобрать названия. Он ни разу не видел Яшу Котика с тех пор, как умер Станислав Лурье. Яша выглядел похудевшим и постаревшим. Лицо у него приобрело землистый оттенок. Казалось, он чуть ли не силой тянул за собой свою спутницу, а та как-то странно наклоняла голову, словно ей надо было войти в низкую дверь или она собиралась заглянуть в объектив фотоаппарата. Это выглядело как представление на сцене.
— Яша Котик! — воскликнул Морис Плоткин. — Вот это гость! Молодец! Молодец!
Грейн поднялся. Яша Котик подошел, комически щелкнув каблуками. Он низко поклонился, и его землистое лицо с глубокими морщинами вокруг рта вспыхнуло издевательской улыбкой.
— Господин Плоткин! Мадам! Мистер Грейн!..
К каждому из них он обращался иным тоном и с иным выражением лица: церемонно, как тамада или конферансье. Потом Яша Котик начал замысловато вертеть правой рукой. Лицо у него при этом принимало такое выражение, как будто он спрашивал: «Что это за комбинация?» Он сразу же изменил тон и сказал:
— Мир тесен, а? Позвольте мне, пане Грейн, представить вам знаменитую, великую польскую актрису: панна Юстина Кон…
— Не великая, не знаменитая, просто актриса! — сама себя развенчала Юстина Кон. — А фактически бывшая актриса, потому что здесь, в Нью-Йорке, для меня нет места…
— Присаживайтесь, присаживайтесь! Прежде всего, надо сесть! — раскричался Морис Плоткин. — А что это вы разговариваете по-польски? Здесь Америка, а не Польша! Эй, официант! Да куда он подевался? Поставьте-ка сюда еще стулья… Садитесь! Садитесь! Надо бы встать при появлении дамы, но мне это слишком трудно сделать… Ноги больше не хотят мне служить. Thank you! Thank you very much! Мы все друзья… Меня зовут Морис Плоткин, — представился Плоткин паре, сидевшей за соседним столиком и позволившей взять у них два пустых стула. — Я друг всего рода человеческого без исключения: белых, черных, индейцев, татар… Яша Котик, ваше имя еще гремит в мире! — продолжил Морис Плоткин уже другим тоном. — Ведь вы покорили американскую прессу! Весь Нью-Йорк ходит из-за вас на ушах…
— На ушах, так на ушах. Но я всего лишь изредка появляюсь на сцене… Откуда такое воодушевление? Разве Нью-Йорк прежде не видел театра? Я как раз получил подходящую мне роль, а критики здесь не скупятся… Публика так горячо аплодирует, что у меня болит спина — так много приходится кланяться. Я как раз прямо из театра. Спустился с подмостков — и тут же в «Звезду», заказать пару блинов и тарелку борща…
— Вы мои гости, мои гости! — крикнул Морис Плоткин хриплым голосом. — Да где же официант? Мы и водки выпьем. Сколько раз я вам хотел позвонить и поздравить с таким успехом, но как-то все не получалось. Где вы взяли эту красавицу? Ведь она ослепляет весь зал! В Америке еще не видали таких красавиц!..
Юстина Кон заулыбалась:
— Вы смеетесь? Не всем дается красота!
— Я не смеюсь. Я не насмешник! Когда я что-то говорю, я именно это имею в виду. Это моя жена, Эстер. Простое еврейское имя. Вы, мистер Котик, кажется, встречали Эстер.
— Да, мы встретились в больнице.
— Что? Да, когда я лежал со сломанной ногой. Вот это была история: я женюсь и тут же ломаю ногу. Хромой жених. Но что поделаешь? Я помнил, что вы еще будете играть в еврейском театре в Америке, но нам не суждено было иметь на Второй авеню такой талант… Тех, кто по-настоящему хорош, перехватывает Бродвей. Старая история…
— Я еще буду играть и по-еврейски. Разве я знаю английский? В Германии мне приходилось играть роль еврея, плохо говорящего по-немецки. В России я играл роль еврея, плохо говорящего по-русски. В Польше — еврея, плохо говорящего по-польски. В Америке я, естественно, играю роль еврея, плохо говорящего по-английски. Все должно быть плохо, чтобы я мог ходить по сцене. Такова уж моя планида. На Второй авеню находится единственный театр, в котором я мог бы играть человека, который не говорит на ломаном языке. Пане Грейн, я и не знал, что вы сюда заходите.
— Я и сам не знал, что я буду здесь сегодня вечером.
— Вы похудели или что? Как дела у Анны?
— Спасибо. С ней все хорошо.
— Мы ведь с вами разговаривали по телефону. Когда, бишь, это было? Вчера? Позавчера? Вы ведь хозяин квартиры, в которой я живу, а я стал вашим квартиросъемщиком.
— Не моим, пане Котик.
— Какая разница? У меня лопнула труба и залила мой гардероб. Подхожу я к этому, как он там называется? К super, [294] а он говорит, что я должен требовать компенсации от вас. Смешно, да? Так как же вы все тут собрались? Что там случилось с Борисом Маковером? Он потерял пару долларов, да?
— Я вижу, об этом говорит весь Нью-Йорк.
— Люди это знают. Теперь он, так сказать, ваш тесть. Чтобы он потерпел фиаско в коммерческих делах, это нечто из ряда вон выходящее, потому что Борис Маковер умеет делать деньги из песка, из грязи. Может быть, мне не стоит говорить этого здесь, прилюдно, но ведь мы тут все свои: Анна была влюблена в вас еще в Берлине. Вы где-то были, Бог знает где, а она только о вас и говорила: «Мой учитель, студент, моя первая любовь…» Я, бывало, ей говорил: «Что ты занимаешься глупостями? Он, наверное, уже даже забыл, что ты живешь на этом свете»…
— Я никогда ее не забывал, — сказал Грейн, потрясенный собственными словами и сбитый с толку всей ситуацией, в которой он оказался.
Эстер сразу же ощетинилась:
