Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
– Ну что ж, – жалостливо протянул Фений, – я верю, что ты добрая женщина и желаешь мне добра, а дочери моей – счастья. Пусть Афродита Пандемос будет нашей посредницей. Она накажет тебя, если ты обманешь меня. У меня нет другого выхода… я согласен.
На лице Синдиды расплылась самодовольная улыбка. Она облегченно вздохнула и, снисходительно кивая головой, протянула с тем особенным елейно-лицемерным оттенком в голосе, какой свойствен лишь служителям культа:
– Истина проникла в твой темный мозг, богиня просветила тебя незримо. Я знала, что ты доступен истине. Поверь, друг, что я была бы огорчена, узнав о крахе всей твоей семьи и полном твоем разорении. Теперь ничего не бойся.
– Дай мне расписку, – взмолился Фений, – ведь дело-то решено!
– Получишь, получишь, мой милый, – ответила тем же тоном жрица, пряча документ в бездонные тайники своего платья, – но тогда, когда девушка послужит богине, а затем Афродита через откровение передаст, довольна ли она ею, а потом ты придешь в храм и всенародно посвятишь дочь свою вечному служению богине.
– Но они меня разорят раньше этого! Они же придут сегодня или завтра! Кто заступится за меня? Сила, а значит, и закон в их руках.
– Гони в шею! Без расписки их иск – грубое вымогательство, за которое они ответят. А расписка-то – вот она!
Синдида с торжествующим смешком похлопала себя ладонью по необъятному бюсту.
– А девушку отправляй со мною сейчас же, я ее так спрячу, что Форгабак и не догадается, куда она девалась.
– Но что мне делать, если Форгабак явится с агораномами?
– Я скажу старшому рыночных людей Атамазу, и он пришлет воинов, которые станут на страже твоего дома именем всех богов боспорских. Пусть попробует Форгабак потягаться со мною. А расписки у них нет и не будет!..
С этого дня Притира исчезла под сводами старого храма, присоединившись к другой пленнице, в которой она с изумлением узнала опозоренную богачку Гликерию, родственницу всесильного Саклея.
3
Посольство Саклея в Неаполь не было продолжительным. Он возвратился довольно скоро, зная, что его с нетерпением ждали в царской ставке. От его усилий могло зависеть, куда повернет свои орды Палак, – на Херсонес или против Боспора.
Старик даже не заехал домой, поспешил во дворец. Он привез успокаивающие вести. Палак был намерен повторить ошибку прошлого года и опять собирался штурмовать Херсонес. Это сообщение вызвало вздох облегчения у царя и его приближенных. Война со Скифией если не исключалась полностью, то оттягивалась на неопределенное время.
Но как Саклей, так и Перисад хорошо понимали, что хотя опасность вторжения скифов несколько отодвинулась во времени, но в сердце Боспора продолжает зреть и разрастаться недовольство. Городские рабы и крестьяне готовы начать беспорядки. Небывалое напряжение грозило взрывом. Гидра рабского бунтарства продолжала жить и действовать.
В акрополе не хватало единства. Саклей с горечью и гневом убеждался, что личные происки царицы против него возобладали над интересами государства. По ее вине оставались несхваченными многие из подозрительных рабов. Она сумела убедить царя в своей правоте, унизить в его глазах дочь Пасиона и этим опорочила и его, Саклея, доброе имя. Царь опять во всем соглашался с Алкменой, не понимая истинного положения дел. А рабский заговор оставался нераскрытым.
«Кого боги хотят погубить – у того они отнимают разум», – думал старик.
Исполненный досады, озабоченный, он вернулся в свой городской дом, заранее зная, что его ждет здесь. Алцим с трепетом встретил отца, так как был уверен в его немилости. Несколько дней назад он, упав перед царицей ниц, заплатил за Гликерию сказочную цену и взял девушку в отцовский дом. Таких денег никогда не платили за рабынь, даже более красивых, чем дочь Пасиона. Как бесновался Олтак! Он тоже хотел приобрести Гликерию. Но царица с демонической улыбкой отказала ему, приняв от Алцима шкатулку полированного дерева, наполненную золотыми монетами.
Теперь Гликерия в своей комнатке в верхнем этаже дома, ей служит верная Евтаксия. Алцим много раз пытался поговорить с девушкой по душам, но всегда наталкивался на холодное молчание и полную замкнутость новообращенной рабыни.
Ожидая отца, Алцим вслушивался в тишину дома, вздыхал и сжимал в руке большой железный ключ от «ее» комнаты, спрашивая себя в сотый раз – как отнесется к его поступку отец? И предчувствовал самое плохое. Но что бы ни было, он не откажется от девушки, так как не верит в ее вину, горит к ней страстью и хочет взять ее в жены!
Когда влюбленный юноша увидел отца, он упал перед ним на колени и протянул к нему руки, весь в слезах.
– Не суди меня строго, отец!.. Я выкупил Гликерию!.. Она невинна!..
– И я думаю, сын мой, – просто ответил старик, стараясь поднять коленопреклоненного сына, – что Гликерия не для любви проникла в склеп Никомеда, хотя такой любви не исключаю. Встань, Алцим! Ты правильно сделал, что выкупил ее.
– Отец! – воскликнул Алцим в избытке чувств. Слезы текли по его угловатым скулам. – Отец! Я знал, что ты мудр и справедлив!.. Я хочу немедленно освободить Гликерию и женюсь на ней!
– С освобождением спешить не будем, никуда она от нас не уйдет. Поэтому и с женитьбой нечего торопиться. Где ключ от ее комнаты?
– Вот он.
Старик ваял ключ и заботливо спрятал его на груди.
Вечером он допрашивал девушку в присутствии сына с той особой ласковой строгостью, в которой чувствовался и снисходительный опекун и взыскательный хозяин, свободный распорядиться жизнью и смертью своей рабыни.
– Скажи мне, дочь моя, – обратился он к ней мягко и вкрадчиво, – скажи со всей откровенностью, как перед алтарем богов: зачем ты встретилась с Савмаком в склепе, в этом нечистом и недостойном месте? О чем говорили вы, кто еще был там?.. Для твоего здоровья и восстановления доброго имени важно твое признание. Мне уже хорошо известно, за каким делом собирались там ослушники и бунтари. Этот презренный раб Савмак все сказал на пытке.
Девушка стояла строгая и молчаливая. Она словно зябла и куталась в шерстяное покрывало, смотря куда-то в сторону чужими глазами. Она исхудала, глаза стали больше, черты резче. Но такая она еще больше западала в сердце Алциму. Юноша следил за каждым ее жестом умоляющими глазами.
– Все сказал? – вздрогнула она, испытующе уставившись в хитрый лик Саклея. – Что он мог сказать?
Она сделала усилие и рассмеялась. Алцим стремительно протянул к ней руки.
– Гликерия, Гликерия! – взмолился он. – Ну зачем ты хочешь показать себя худшей, чем ты есть? Ведь все знают, что ты не любовница Савмака. Зачем же ты наговариваешь на себя?.. Скажи прямо: зачем ты пришла в склеп? Зачем хотела встретиться с Савмаком? От твоих слов зависит твоя свобода. Расскажи правду – и все будет как раньше!
– Нет, Алцим, как раньше все быть не может. После позорной площади возврата к прежнему нет. А встретилась я с Савмаком потому, что люблю его. И ни о чем не говорили мы с ним, кроме любви.
– Пойми, дочь моя, – терпеливо, но сухо предупредил Саклей, – ты сама губишь себя такими словами. Пойми, нам нужно узнать соучастников заговора, который ты первая раскрыла. Ты же говорила, что Пастух хочет встретиться с злоумышленниками во время собрания фиаса.
– Видимо, он и встретился, с кем ему надо, только вы его не там искали. Но при чем здесь Савмак?.. Я полагаю, Форгабак, желая выследить заговорщиков, случайно узнал нашу тайну и все перепутал. Вот и получилось, что ловили вы бунтарей, а поймали ни в чем, кроме любви, не повинного человека, а заодно и меня выставили на позор!
Гликерия так решительно смотрела в глаза Саклея, что тот в эту минуту готов был ей поверить.
– Так! – неопределенно заметил он. – Ну, а куда пропал конюх Лайонак с твоими конями?.. Он обокрал тебя!
– Выходит, так. Одни отняли у меня честь и свободу, а конюх похитил коней.
– Куда он девался?
– Разве воры говорят хозяевам, куда они бегут с украденным?
