Тайный меридиан - Перес-Реверте Артуро (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
«Выписан из госпиталя в соответствии с правилами». Затем след его теряется.
И очень просто, думал Кой, слушая Танжер. Все сходилось, и нетрудно представить себе – ночь, пустые коридоры госпиталя, мерцает огонек свечи. Часовые или сторожа, чье зрение резко ухудшилось после получения золотых, доверенный человек, по самые глаза закутанный в плащ, мальчик, которого выводят надежные люди. Пустые улицы, монастырь иезуитов, тайный конклав… Допрос серьезный, жесткий, резкий… Разгладившиеся морщины иезуитов высшего ранга, когда выясняется, что тайна осталась тайной. Может быть, даже похлопывание по плечу, одобрительное «молодец, мальчуган». И снова темнота ночи, знак «все спокойно», поданный своим человеком, спрятавшимся в тени на углу. Запряженная карета, городские ворота, чистое поле и небо, искрящееся звездами. И дремлющий в карете пятнадцатилетний моряк, который с детских лет привык и не к такой качке… Его долгий сон охраняют призраки погибших товарищей. И грустная улыбка капитана.
Элескано.
– Но есть и кое-что еще, – сказала под конец Танжер. – Даже не знаю, как сказать: интересное, любопытное… Ты помнишь, что юнгу звали Мигель Палау? Он был племянником арматора «Деи Глории»
Луиса Форнета Палау. Конечно, возможно, что это просто совпадение, – она подняла палец, словно призывая с особым вниманием выслушать то, что она собирается сказать, а потом достала что-то из ящика стола, на котором были разложены карты, – но вот посмотри. Когда я выясняла имена и даты, в Висо-дель-Маркес я обнаружила флотские документы, относящиеся к намного более поздним датам, и встретила там упоминание о барке «Мулата», который вступил в бой с неопознанным английским бригом. Бриг сделал попытку захватить это судно, но барк отлично оборонялся и сумел уйти от погони… А знаешь, как звали испанского капитана? В рапорте сказано: М. Палау. Так же, как нашего юнгу.
И даже по его возрасту все сходится: пятнадцать лет в тысяча семьсот шестьдесят седьмом году, тридцать два – в тысяча семьсот восемьдесят четвертом…
Она протянула Кою фотокопию, и он прочел:
Донесение о бое между барком «Мулата» под командованием капитана М. Палау и английским бригом вблизи острова Аоркадос…
– Если это тот же Палау, – сказала Танжер, – то и на этот раз он не сдался, верно?
Сим доводится до сведения морских властей порта Ибиса, что, делая переход из Валенсии в Ибису, в проливе Фреус вблизи островов Форментера, Неграс и Аоркадос испанский восьмипушечный барк «Мулата» подвергся нападению английского двенадцатипушечного брига, который подошел к барку на близкое расстояние, введя его в заблуждение тем, что шел под французским флагом, и попытался захватить его. Несмотря на большое различие в вооружении, обе стороны открыли сильный огонь, и англичане сделали попытку взять барк на абордаж, трое из них прыгнули на борт «Мулаты», но все трое были убиты и сброшены в море. Затем оба судна разошлись, и жестокий бой длился около получаса, после чего «Мулата», невзирая на противный ветер, сумела уйти от неприятеля, сделав чрезвычайно рискованный маневр и имея всего четыре сажени под килем возле рифа Баркета; этим мастерским маневром «Мулата» ушла от англичанина, который не осмелился повторить ее действия из-за противного ветра и опасности напороться на риф.
«Мулата» вошла в порт Ибисы, имея на борту четырех убитых и одиннадцать раненых; иного ущерба она не претерпела…
Кой отдал копию рапорта Танжер и улыбнулся.
Много лет назад на паруснике с гораздо меньшей осадкой он проходил в том же месте. Четыре сажени – это немного больше, чем шесть метров, а дальше по обе стороны рифа глубина резко сокращается. Он прекрасно помнил, как видел это страшное дно сквозь прозрачную морскую воду. Барк, вооруженный пушками, имел осадку не менее трех метров, а встречный ветер не позволял идти прямым курсом, так что был ли этот М. Палау тем самым Мигелем Палау или нет, но нервы у капитана «Мулаты» были железные.
– Возможно, это просто совпадение. Мало ли однофамильцев…
– Возможно, – ответила Танжер, задумчиво перечитывая копию рапорта, прежде чем положить ее обратно в ящик стола, – но мне нравится думать, что это был он.
Она немного помолчала и повернулась к иллюминатору, разглядывая линию берега, которая уже совсем очистилась от тумана; солнце уже высветило своими лучами темные скалы мыса Негрете.
– ..Мне хочется думать, что юнга вернулся в море и остался таким же мужественным человеком.
Восемь дней они уже прочесывали «Патфайндером» новый район поисков, полоса за полосой, курсом строго норд – зюйд и зюйд – норд, начав с восточной стороны прямоугольника, идя по глубинам от 80 до 18 метров. Этот район был больше открыт ветрам, чем залив Масаррон, здесь часто поднималось волнение, которое мешало работе, задерживало ее, да и рельеф дна был хуже: песок и скалы, так что Кою и Пилото много раз приходилось совершать погружения – из-за слишком большой глубины они не могли не быть краткими, – но проверять, что именно вызывает неясные показания локатора, было необходимо. Однажды они нашли старинный якорь, так называемый адмиралтейский, но в XVIII веке такого типа якорей еще не делали. За это время они очень издергались и устали; в безветренные ночи вставали на якорную стоянку у мыса Негрете, когда же поднимались восточные ветры, заходили в маленький порт на мысе Палое. Метеорологические прогнозы сообщали о формировании области низкого давления над Атлантическим океаном; если она не переместится на северо-восток Европы, то меньше чем через неделю окажется в Средиземноморье, а это означало, что им придется прервать поиски на неопределенное время. От этого у них сдавали нервы, они стали раздражительны, Пилото вообще иногда целыми днями не произносил ни слова, а Танжер с маниакальным упорством не отрывалась от индикатора кругового обзора, но вид у нее был мрачный, словно каждый закончившийся безрезультатно день вырывал еще один клок из ее надежды. Однажды Кой просмотрел блокнот, в котором она вела записи, и увидел, что целые страницы в нем заполнены непонятными каракулями, нелепыми кривыми и крестиками, нарисованными вкривь и вкось. А еще там был чудовищно искаженный женский профиль, так резко прочерченный, что карандаш кое-где прорвал бумагу. Профиль женщины, кричащей в пустоту.
Ночи тоже не приносили облегчения. Пилото прощался с Коем и Танжер и запирался в носовой каюте, а они, усталые, пропахшие потом и морской сон лью, отправлялись в одну из кормовых кают. Они не разговаривали, они кидались друг к другу с какой-то неестественной стремительностью, соединяясь резко, быстро, грубо, без слов. Кою все время хотелось остановить мгновение, крепко обхватить ее, заключить ее в пространстве между собой и переборкой и хотя бы ненадолго овладеть ее телом и умом. Но она сопротивлялась, ускользала, старалась, чтобы все поскорее кончилось, отдавая ему лишь тело, мыслями оставаясь в недостижимом далеке. Иной раз, когда вдруг сбивался ритм ее ускоренного дыхания, когда обнаженные бедра ее с силой обхватывали его, ему казалось, что наконец она принадлежит ему. Уткнувшись губами ей в грудь или шею, чувствуя, как сильно пульсирует кровь в ее жилах, он крепко держал ее, прижимая запястья к постели, и входил, входил в нее так глубоко, словно хотел добраться до самого сердца, чтобы и оно стало столь же нежным, как горячее влажное лоно. Но она отступала, стремилась выскользнуть из его объятий, и даже когда, казалось, оказывалась в полном плену, она не сдавалась, не давала ему проникнуть в ту главную, необходимую ему мысль. Блестящие непроницаемые глаза ее смотрели прямо на него, но не видели ни Коя, ни «Карпанты», ни моря, в них было лишь тайное проклятье тьмы и одиночества. Тогда рот ее раскрывался, она кричала тем же криком, что и женщина на рисунке, который Кой случайно обнаружил, кричала беззвучным криком, который отдавался в глубинах его существа самым мучительным оскорблением, какое только можно вообразить. Эта молчаливая жалоба перетекала в его жилы, он кусал себе губы, чтобы подавить тоску, заливавшую его легкие; он словно бы тонул, захлебываясь в море густой печали. Ему хотелось плакать, плакать по-детски, взахлеб, он сознавал свое бессилие: не ему обогреть окоченевшую от холода такого одиночества женщину. Кто он такой, в конце концов?
