Ермак - Федоров Евгений Александрович (электронная книга .txt) 📗
На пороге самой светлой горницы Строгановы остановились.
— Тут наша молельня, — глухо сказал Семен Аникиевич. — И мы просим, атаманы, не погнушаться, помолиться с нами перед великим началом…
Казаки охотно вошли в светлицу, передняя стена которой была иконостасом. Светились огоньки цветных лампад, потрескивал ярый воск в свечах. Строгановы стали впереди, перед громадным образом спаса.
— Атамане, Ермак Тимофеевич! — сделав истовое крестное знамение, обратился Семен Аникиевеч. Его тусклые глаза уставились в Ермака. — Помолимся богу, и поклянись за всю дружину, что не будешь зорить наших городков, и станешь отстаивать нас и от сибирцев, и от холопей наших, коли в буйство впадут.
Ермак потупился, промолчал. Безмолвие казалось Строгановым тягостным, и Максим дерзко сказал:
— Вы что ж молчите, аль бога стеряли? Аль души ваши нечисты?
Атаман сердито ответил:
— Не ты ли грехи наши отпустишь? — он прошел вперед, перекрестился и сурово продолжал: — Клятву даю за дружину оберегать Русь и городки ваши; дело вы великое творите: соль, как и хлеб, потребны всему свету. За рубежи русские стоять будем, а холопей мирить с вами — не казачье дело!
Семен Аникиевич блеснул сердитыми глазами:
— Ты хоть слово дай, что мутить их вольной жизнью не будешь!
— Вольному — воля! О том с дружиной поговорю, хозяин. Уж коли на разговор пошло, уряду сделаем — мы не наемники, а дружинники русские, за правду стоять будем до смертного часа, а за кривду и руки не приложим!
— Спасибо и на том! — со злой улыбкой поклонился Строганов. За ним поклонились атаманам и племянники.
— А теперь милости просим за стол, — пригласил дядя.
И опять проходили новыми светлыми горницами, пока не добрались до столовой палаты. Дубовая столешница ломилась от серебряной посуды. Посредине в серебряной чаше дымилась стерляжья уха, а по краям стола расставлены чары золотые, расписные скляницы, хрупкие и легкие. Один Никита Пан осмелился взять в руки такую ненадежную посудину и налить в нее меда.
— За хозяев! — поднял чару Пан и разом выпил. Обсосал сивый ус и похвалил: — Добрая мальвазия. Такое только в Венгрии пивал!
Аника Строганов изумленно глядел на атамана:
— Каким ветром тебя туда занесло?
— Ветры всякие были… Хлопов паны забижали…
Слуги в белых рубахах подавали блюдо за блюдом: осетрину, студни, окорока — медвежий и олений, приправленные чесноком и малосольными рыжиками. Были тут и подовые пироги с визигою, стерляди копченые, и яблоки румяные.
Чашники проворно наливали брагу, наливки, настойки, фряжские вина, привезенные приказчиками с Белого моря.
Хозяева слегка захмелели, а казачьи головы крепкие, стойкие. Максим разрумянился, взглянул на притихшего дядю и закричал:
— Чем мы не бояре… Мы повыше бояр у царя! Пусть, как мне желается… Эй, други!
Тут распахнулась резная дверь и павой вплыла красавица. Нарядна, пышна и лицо открыто. Тонкого шелка рукава до земли, а на голове кокошник, унизанный жемчугом. В ушах — серьги самоцветные. Ступила маленькими ножками, щеки зарделись, глаза опущенны от смущения, а в руках — поднос…
— Батько! — прошептал Иванко Коольцо. — Век не видывал такой. Сейчас из уст ее выпью радость и умру…
Ермак ухмыльнулся в бороду:
— Этак в жизни ты, Иванушко, много разов умирал…
— Маринушка-женушка! — крикнул охмелевший Максим, — аль ты не боярышня? Порадуй гостей…
Красавица степенно поклонилась атаманам, и лицо ее под слоем белил ярче вспыхнуло. Она подошла к Ермаку и ласково попросила:
— Испей кубок, батюшка!
Атаман встал, поклонился и выпил чашу меда. Обтер губы и трижды поцеловался с молодой хозяйкой. После того она двинулась к Пану. Польщенный вниманием, учтивый днепровский казак схватил чару и пал перед Строгановой на одно колено:
— Виват! Пью за невиданную красу у сего камского Лукоморья! — он выпил и поцеловал только руку у красавицы.
Максим хотел крикнуть: «Так не положено на Руси!», но под пристальным взглядом жены смутился и затих. Красавице по душе пришлась учтивость Пана.
«Ай да Никитушка!» — похвалил его мысленно Ермак.
Медведем ткулся в щеку раскрасневшейся Маринушке Матвей Мещеряк. Она отвернулась и поморщилась от его поцелуя.
Последним выпал черед Иванке Кольцо. «Эх! — горестно взъерошил он кудрявый чуб. — Всю исцеловали, а мне остатним быть!» Однако не отказался, засиял, беря чару с крепким медом, медленно пил его и все глядел и не мог наглядеться в синие очи хозяйки. Она подставила как жар-цвет пылающую щеку, но казак клещем впился в губы. И столь долог и горяч был поцелуй, что Семен Аникиевич закашлялся, заперхался от недовольства, а племянничек Максим вскочил весь красный и большой братиной опол брякнул. Кольцо, покручивая усы, нехотя отошел.
— Эх, браты, будто с неба свалился я в застолицу! — разочарованно сказал он, садясь в круг.
А Максим на один миг перехватил взгляд Маринки, который горел, как яркая свечечка, и теплом провожал казака…
Дядя Семен Аникиевич во хмелю безудержно хвастал:
— Мы не бояре, а князья издревле. Род наш высок и возвышен был всегда. Прапрадед наш — татарский князь Спиридон — два ста лет назад перешел из Золотой Орды к Дмитрию Ивановичу Донскому — большого мужества и ума князю. И тут хан за это обиделся до самой печени и Орду поднял на Русь. Грозил: «Все смету и пометаю в огонь за то, что наилучшего сманили!». Дмитрий Иванович пожелал испытать верность Спиридона и послал его с войском против своих. Хан яростно набросился на войско наше, потеснил его, а праотец наш угодил в полон. Привезли его в Сарай и ножами сострогали мясо с костей…
Глаза старика вспыхнули, он вспылил:
— Верьте, не верьте, — истин бог, с той поры и повелись на Руси Строгановы! Кровинушка наша — княжья…
Племянники сидели и равнодушно слушали россказни старика. Максим незаметно толкнул плечом Ермака, прошептал:
— Сейчас про Луку Строганова похвалится!
Верно, старик горестно подперся высохшей рукой и, как заученное поведал:
— Нечестивые казанцы изменой пленили князя Василия Васильевича Темного. Смута пошла по русской земле, и Москва скорбна стала, яко вдовица. Погибал слепец-князь. Но тут опять-таки Строгановы послугу царству оказали. Лука Строганов выкупил князя из татарского полона. А кто таков Лука? Внук Спиридона и дед моего родителя Аники. Зри, казаки, кто таков я, Семен Аникиевич, разумей, чей корень! — он перстом ткнул себя в грудь. — Вот каков я! — Но тут последние силы оставили старца, хмель взял свое, — Строганов склонился на стол и сейчас же засопел.
— Уснул, — умаялся дедун! — улыбнулся Максим. — То верно, что головы у Строгановых ясные и видят они далеко. И сошлись мы теперь, казачки, на одной дорожке, одним узелком связали нас: хочешь не хочешь, а против Кучумки дерзай!
— Казаки — народ дерзкий, неуступчивый. Татары и ногайцы, да турки издавна им знакомы! — сдержанно сказал Ермак: — Не раз схватывались в бою. Правда тут не Дон и не Волга — теплая водица, да зато сердце казачье горячее, лихое…
— Браты, выпьем за это! — выкрикнул Иванко. — Дон перед Камой не посрамится!..
Никита Строганов пододвинулся ближе, сказал:
— Сибирский хан платил ясак Москве, а ноне побил царских послов и от дани отказался. Ходит войной на Юргу, а те извечно данники Руси. Царевич Маметкул, яко волк голодный, рыщет по нашим вотчинам, а мы слуги царевы…
Максим, как эхо повторил:
— Мы — слуги царевы, и надумали мы позвать вас уряд написать… Вот и писчик наш! — указал он на тощего подьячего с оловянной чернильницей у пояса. Тот жался у порога и ждал, когда хозяева позовут.
— О чем будет уряд? — по-хозяйски спросил Ермак, и его быстрые глаза уставились в хозяев.
— Мы вам дадим одежду всякую, сукна и холста, деньги и припасы, а вы правдой служите! — выговорил Максим тихо, льстиво, оглаживая рыжеватую бороду.
А братец Никита продолжал:
— А коли тесно воле казацкой станет у нас, сбегаете за Камень, зипунов добудете у сибирского хана. И в том мы помога, — наделим и пушками, и пищалями, и свинцом, и зельем, и другие ратные запасы дадим из амбаров. Царь прекословить не будет, земли там наши лежат, только сил нет…
