Заре навстречу (Роман) - Попова Нина Аркадьевна (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
Они вошли.
Жена фельдшера Котельникова — седая румяная коротышка — маслила гусиным крылышком горячие шаньги.
— Посидите пока здесь, — сказала она, — у Сени земской сидит, об делах говорят. Напою их чаем, уйдет, тогда и…
— Мы на улице обождем, — сказал Ефрем Никитич.
Они вышли. Роман стал звать тестя домой, но тот хитро подмигнул и указал ему на бревна у амбара. Сидя здесь, можно было расслышать все, что говорилось в горнице.
— …роль благородная, святая! — крикливо говорил земскому Семен Семенович. — Земский начальник — это защитник населения! Встаньте, Иван Петрович, на сторону крестьян… против разбоя заводоуправлений! Прекратите нео… неописуемое беззаконие! — И тем же тоном, без всякого перехода, без паузы предложил: — Выпьем перед пирогом! Ваше здоровье! С праздничком! Я ведь именинник сегодня. Кушайте пирог! Кушайте, а я расскажу суть дела.
И Котельников с жаром, захлебываясь и повторяя, стал рассказывать.
По закону межевать наделы должны были владельцы-посессионеры. Но в течение тринадцати лет они сумели только произвести топографическую съемку. За это время между ними и населением возникло много так называемых «земельных споров». Два года тому назад посессионеры, посовещавшись между собой, отказались от межевых действий. Это дело было поручено Уральскому поземельно-устроительному отряду, работавшему в казенных дачах. Отряд этот составил и предъявил населению проекты наделов. Надельные документы поступили в губернское присутствие для совершения данных…
— Какое же право имеет завод обменивать покосы теперь? — кричал Котельников. — Покойника назад не ворочают, поймите вы!
— Но что я могу сделать? — скучным голосом сказал земский начальник. — Мне предъявлено требование об обмене…
— Да покосы эти уже на правах собственности!
— Не совсем так. Вспомните, уважаемый Семен Семенович, статьи от сорок восьмой до пятьдесят седьмой Положения крестьянских владений… Заводоуправление имеет право требовать обмена.
— Я эти статьи помню лучше вашего, уважаемый мой! А ну, до какого срока возможен обмен? Ага!
— Срок — пятнадцать лет.
— То есть?
— Экий придира! Ну, до пятнадцатого мая сего года.
— «До!» — торжествующе выкрикнул Котельников. — «До»! А их претензии поступили «после» срока! Это — раз. Второе — не поленитесь, загляните в местное Великороссийское положение, вы увидите, что обмену не подлежат угодья, которыми владеет население до девятнадцатого мая девяносто третьего года! А здесь таких много.
Земский молчал.
— Так как, уважаемый Иван Петрович?
— Мне думается, вы правы. Надо подумать…
— Подумайте, подумайте!
— …Заглянуть еще раз в законы… А теперь я попрощаюсь. Благодарю за угощение. До свидания.
Заскрипело крыльцо под тяжелыми шагами. На улицу вышел земский начальник с недовольным и задумчивым лицом. Котельников высунулся из окна. Волосы его стояли, как петушиный гребень.
— Ефрем Никитич! Заходи, старый друг, чего ты там притулился?
Он долго ходил по комнате, потирая свой желтый блестящий, будто напомаженный лоб, — все не мог успокоиться.
— Стойте твердо на своем, упритесь, как быки! — поучал Котельников. — Противьтесь всем обществом!
— Да ведь как обществом-то? — приуныл Самоуков. — Богат бедному не заединщик!
— Там видно будет! Помни: закон за вас. В течение недели дело будет в шляпе. Земский обещал.
— Да ведь он только подумать хотел, Семен Семенович. Он пока думает, а завтра второй сход у нас. Как нам с начальством говорить? Научите, Семен Семенович.
— Доверьтесь мне. Выберите меня «доверенным горнозаводского ключевского общества».
— Вы хлопотать будете, если они после второго схода не уймутся?
— Буду хлопотать! — и Котельников потер руки, как будто предстоящие хлопоты сулили одно удовольствие.
— Денег-то много ли собрать?
— Каких? Для чего?
— Благодарственные… вам…
— Безвозмездно! Беру хлопоты на себя безвозмездно… тогда и мысли ни у кого не будет, что я из интереса за вас хлопочу. Так и другим скажи.
— Одно я не пойму никак, Семен Семенович, — задумчиво заговорил Ефрем Никитич, — какая такая сласть в наших землях? Что тут кроется? То ли в казну сено хотят ставить, что ли?
Хитро-хитро улыбнулся Котельников.
— Не знаю, дорогой… Есть у меня мыслишка, сказал бы… да ведь разболтаешь!
— Ни в жизнь! — и старик размашисто перекрестился.
Котельников указал взглядом на Романа.
— Это зять мой, — сказал старик. — Что скажешь, то и умрет в моей семье.
— Зачем «умирать»? Молчать надо только до поры до времени. Выясню — и тогда мы вслух заговорим, во все колокола зазвоним. Дело вот в чем… прииск от вас рукой подать… верно? Не понимаешь? Этакий ты… А я думаю, что и на ваших покосах есть платина! Вот где собака зарыта! Вот из-за чего сыр-бор горит!
Ефрем Никитич сжал кулаки и только одно слово проронил глухим от ярости голосом:
— Варначьё!
— До поры до времени об этом никому не говори. Я проверю… А ты иди подготовь серьезных, умных мужиков к завтрашнему сходу. Противьтесь! Понял? Действуй.
Дом Ярковых в Верхнем заводе скоро стал для Фисы родным. Еще в тот момент, когда они подъехали и Фиса увидела в палисадике высокие желтые, в красных гроздьях, рябины, а за домом нежно-зеленую крону лиственницы, чем-то родным, домашним пахнуло на нее: у Самоуковых на усадьбе тоже росли рябины и лиственницы…
Анфиса быстро привыкла к новому распорядку.
Она приучилась подыматься до гудка. Встанет, умоется, причешется при свете керосиновой лампы, примешает квашню, затопит печь, напоит и подоит корову Красулю, разольет по крынкам молоко… Смотрит — пора уже ставить в печку котел с картошкой или варить гороховый кисель, жарить на постном конопляном масле румяные пряженики. Поставит Анфиса на стол кипящий самовар, нальет в умывальник воды и собирается будить Романа. А тот уже давно не спит: глядит украдкой сквозь ресницы, как жена на пальчиках летает по дому — не стукнет, не брякнет…
— Ромаша! Гудок ревет, вставай!
Роман обхватит ее шею горячими руками, тянет к себе… «Романушко, что ты! Мамаша проснулась!» — и вот уже Фиса вывернулась из рук, хлопочет у стола, смеется, поглядывая на мужа исподлобья веселыми, лукавыми глазами.
Проводив Романа, она принимается за уборку.
Метет березовым веником пол, сплошь устланный пестрыми половиками, вытирает пыль, поливает цветы — фикус, герани, розаны. Вынет хлеб из печи, выставит горшок с похлебкой на шесток, чтобы не выпрела, наносит воды из колодца… А приберется — сядет к окну, вышивает по канве крестом черные листья и красные цветы.
Вышивает, а сама осторожно следит за каждым движением свекрови: не надо ли помочь, услужить.
Достанет старуха противень, а Фиса уже режет хлеб, знает, что надо сушить сухари.
— Соль-то у нас вся в солонке? — спросит свекровь.
— Сейчас натолку, мамаша! — и весело, охотно начинает молодушка толочь в ступе каменную соль.
Анфиса уважала свекровь и побаивалась ее. Старуха была неулыбчива, молчалива… Но зато никогда не привередничала, не придиралась к снохе. Бывало, в спешке то чашку разобьешь, то крынку опрокинешь. За это дома крепко доставалось от отца — «Дикошарая! Вертоголовая!» А свекровь не пообидит, не изругает никак, только скажет:
— Чего испугалась? Не съем!
Старушка часто страдала приступами ревматизма. Фиса помогала ей влезать на печь, натирала руки и ноги настойкой из березовых почек, водила в баню, парила.
Она от души жалела свою свекровь. Жизнь старушки была многотрудная. Муж стал калекой в молодых годах. Роман помнит, как мать, работавшая на ткацкой фабрике, прижимала ладони к кипящему самовару, чтобы «прижечь» кровавые мозоли. Нанималась она садить и полоть в огородах, мыть полы, стирать белье. Муж смотрел-смотрел на ее маяту — не мог вынести — удавился в малухе. А вскоре умер от оспы старший сын. Через год — от скарлатины дочь. И осталась она с Романом.
