Спартак (Роман) - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем" (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

То, что сказал генерал напомнило Гаю разговор с колбасником, вопрос вертелся у него на кончике языка. Но потом он передумал и спросил вместо этого:

— Вы не ненавидите его?

— За что? Он был хорошим солдатом и проклятым, грязным рабом. Так, что я должен ненавидеть собственно? Он мертв, а я жив. Мне это нравится — произнес он с благодарностью, разминаемый пальцами массажистки, получая удовольствие, как нечто само собой разумеющееся, но его слова были только о ней и не касались ничего другого. — Но мой опыт ограничен. Вы бы не подумали, что это так, именно вы, но ваше поколение смотрит на вещи по — другому. Я не имею в виду каких — то сук, я имею в виду тонких штучек, как эта. Как далеко можно зайти, Гай?

Молодой человек сначала не понял, о чем тот вообще говорит, и посмотрел на него с любопытством. Мышцы на шее Красса напряглись от желания, страсть была явно разлита по всему телу. Это обеспокоило Гая и немного напугало его, он хотел бы побыстрее покинуть комнату, но не видел никакого способа сделать это с достоинством, и у него было тем меньше шансов уйти, что его пытались сделать сообщником в происходящем, вынуждали его быть там, видеть происходящее.

— Вы можете спросить у нее? — сказал Гай.

— Спросить у нее? Как вы думаете, эта сука говорит на латыни?

— Они все говорят, хотя бы немного.

— Вы имеете в виду спросить ее напрямую?

— Почему нет? — пробормотал Гай, а потом повернулся на живот и закрыл глаза.

IX

Пока Гай и Красс были в ванне, и в то время как в последний час до захода, солнце отбрасывало золотое сияние над полями и садом Вилла Салария, Антоний Гай взял подругу своей племянницы на прогулку под предлогом любования лошадиной пробежкой. Антоний Гай не впадал в столь показные проявления, как, например, частное обучение колесничих или собственная арена для игр. Он придерживался собственной теории, согласно которой, чтобы владеть богатством и выжить, нужно было использовать его скрытно, он не был столь социально незащищен, чтобы призывать к безвкусной известности, что например, было распространено среди нового социального класса деловых людей, возникшего в республике. Но, как и его друзья, Антоний Гай любил лошадей и выплачивал фантастические суммы денег для разведения хорошего племенного скота, и получал большое удовольствие от своих конюшен. В это время, цена за хорошую лошадь была по крайней мере в пять раз дороже хорошего раба, что объяснялось тем, что иногда требуется пять рабов, для ухода за лошадью должным образом.

Лошади бегали по огороженному, широкому лугу. Конюшни и загоны были сгруппированы в одном месте, а на небольшом расстоянии оттуда, выстроили удобную каменную галерею, способную вместить до пятидесяти человек, открытую в обе стороны и большой загон.

Приблизившись к конюшне, они услышали пронзительное, требовательное ржание жеребца, с ноткой настойчивости и ярости, новые для Клавдии, захватывающие, но, все же пугающие.

— Что это? — спросила она Антония Гая.

— Жеребец возбужден. Я купил его на рынке всего две недели назад. Фракийских кровей, крупная кость, дикарь, но он прелесть. Хотели бы вы увидеть его?

— Я люблю лошадей, — сказала Клавдия. — Пожалуйста, покажите его мне.

Они шли к конюшням, и Антоний велел десятнику, маленькому, словно усохшему рабу Египтянину, вывести коня для демонстрации в большой загон. Чтобы полюбоваться зрелищем, они прошли на галерею, и уселись в гнездо из подушек, обустроенное для них рабами. Клавдия не преминула заметить, как хорошо вышколены и прилежны слуги Антония Гая, как они предугадывали каждое его желание, ловили каждый взгляд. Она выросла среди рабов, и все знала о трудностях, которые они могли доставить. Когда она сказала ему об этом, он заметил:

— Я не наказываю своих рабов кнутом. Когда есть проблемы, я убиваю одного из них. Это призывает к послушанию, но не ломает их дух.

— Я думаю, что у них замечательный дух, — кивнула Клавдия.

— Это не так легко обращаться с рабами — укротить жеребца намного легче.

Тем временем, служители привели жеребца в загон, огромного желтого зверя с налитыми кровью глазами и пеной на губах. На голове его была надета узда, и все же два раба, повисшие на уздечке едва могли удержать его, встающего на дыбы и вырывающегося. Он протащил их до середины загона, а затем, когда они отпустили его, отбежал подальше, и повернувшись к ним, взвился на дыбы и ударил на них копытами. Клавдия рассмеялась и захлопала в ладоши от восторга.

— Он великолепен, великолепен! — воскликнула она. — Но почему он полон такой ненависти?

— Разве вы не понимаете?

— Я думала, что он будет проявлять любовь, а не ненависть.

— Спариваться. Он ненавидит нас, потому, что мы удерживаем его от того, что он хочет. Хотите посмотреть?

Клавдия кивнула. Антоний сказал несколько слов стоящему на небольшом расстоянии от них рабу, и мужчина побежал к конюшне. Кобыла была каштановой масти, гибкая и нервная. Она бежала через загон, и жеребец кружил, чтобы отрезать ее. Но Антоний Гай не смотрел на них; его глаза были устремлены на Клавдию, которая была покорена сценой разыгрывающейся перед ней.

X

Посредством принятия ванны, бритья, употребления парфюма, легкого умащения волос маслом и их изящной подзавивки, в свежей к трапезе одежде, Гай вошел в папоротниковую комнату выпить бокал вина, прежде чем позовут к ужину. Папоротниковая комната Вилла Салария сочетала розового цвета финикийскую плитку с тонко тонированным, бледно — желтым стеклом крыши. В результате в это время суток был нежное свечение замирающего солнечного света, который преобразовал темные папоротники и тяжелолиственные тропические растения в фантазию. Когда Гай вошел, Юлия была уже там, сидя на алебастровой скамье, по обе стороны от нее, расположились ее маленькие девочки, озаренные последними лучами солнца, ласкового и доброго. Сидящая в своем длинном белом платье, с темными волосами, искусно уложенными вокруг головы, обвившая руками обеих своих детей, она была воплощенной картиной Римской матроны, любезной, спокойной и достойной; и если бы ее поза не была столь явно и по- детски наиграна, она бы вполне естественно, напомнила Гаю каждую картину, изображающую мать Гракхов, которую он когда- либо видел. Он подавил порыв зааплодировать или сказать, — Браво, Юлия! Было слишком легко унизить Юлию, ибо ее притворство всегда было жалким, враждебным никогда.

— Добрый вечер, Гай, — она улыбнулась, прекрасно сочетая моделируемое удивление и истинное удовольствие.

— Я не знал, что ты здесь, Юлия, — извинился он.

— Но я здесь. Здесь и позволь мне налить тебе бокал вина.

— Хорошо, — согласился он, и когда она начала отсылать девочек прочь, запротестовал:

— Пусть они остаются, если хотят.

— Им действительно время ужинать. Когда дети ушли, она сказала, — Подойди и присядь рядом со мной, Гай. Садись рядом со мной, Гай. Он сел, и она налила вино для них обоих. Она коснулась своим стаканом его и выпила не сводя с него глаз. — Ты слишком красив, чтобы быть хорошим, Гай.

— У меня нет никакого желания быть хорошим, Юлия.

— А чего ты желаешь Гай, ну чего?

— Наслаждения, — ответил он откровенно.

— И это становится все труднее и труднее, таким молодым, как ты, не так ли, Гай?

— На самом деле, Юлия, я не выгляжу уж очень печальным, не так ли?

— Или особенно счастливым.

— Роль девы — весталки, Юлия, тебе не очень к лицу.

— Ты гораздо умнее, чем я, Гай. Я не могу быть столь же жестокой, как ты.

— Я не хочу быть жестоким, Юлия.

— Ты поцелуешь меня чтобы это доказать?

— Здесь?

— Антоний не придет. Прямо сейчас, он выставляет своего нового жеребца из конюшни для назидания той маленькой блондинки, что вы привезли сюда.

— Что? Для Клавдии? О, нет-нет. — Глубоко внутри себя Гай захихикал.

— Какой ты зверек. Ты поцелуешь меня?