Взыскание погибших - Солоницын Алексей Алексеевич (лучшие книги .txt) 📗
Аликс прибежала к отцу, показала брошь.
— Слишком дорогой подарок, — сказал Людвиг IV.
Он был высок, осанист, но за большим покатым лбом, который должен был обозначать глубокий ум, скрывались лишь готовые формулы, усвоенные по догмам Лютера.
— Такой подарок может обязать к продолжению отношений совсем в ином роде. Ты понимаешь? Эти русские не знают цены ни вещам, ни деньгам. Верни брошь.
Аликс послушно вышла из кабинета отца, с трудом отыскала Николая, потому что уже начались танцы, а те, кто не хотел танцевать, были в саду или на террасах дворца.
— Папа не разрешает мне принять ваш подарок, — сказала она и увидела, как он густо покраснел и потупил глаза.
— Но почему? — тихо спросил он.
— Папа не объясняет своих решений, — и она, опять сделав книксен, ушла, оставив его одного на узкой терраске с коробочкой в руках, в которой лежала на черном бархате такая прекрасная брошь.
Аликс и сейчас, спустя тридцать три года, лежа на этой жесткой кровати, прислонив голову к неудобной подушке, в комнате этого душного тюремного дома видела мальчика Николая, такого растерянного и до боли трогательного. Она улыбнулась. Непонятно, почему ей вспомнились сейчас те далекие счастливые дни. Потом она подумала, что слишком понятны приготовления тюремщиков — смена охраны, усиление караула. Одного посадили на деревянном диванчике в коридоре, который отделяет комнаты второго этажа от гостиной и столовой. Угрюмый охранник, латыш, за целый день не произнес ни слова, хотя и Маша, и Настя обращались к нему.
Духоту особняка тяжело переносят все, даже добрейший повар Иван Михайлович Харитонов. Главари новой охраны не лезли обедать за одним столом с царской семьей. А этот новый комендант, Юровский, разрешил монахиням приносить только молоко и яйца, все остальное запретил.
Он не верил, что Алексей болен — сам ощупывал его ногу и однажды сжал ее так, что мальчик закричал.
Евгений Сергеевич Боткин кинулся защищать Алешу, но Юровский и сам отошел, сверкнув глазами. Уходя, он сказал: «Придуриваться не позволю!» — и сунул под нос Харитонову волосатый кулак. Иван Михайлович отстранился, едва не выронив тарелку с рисовой кашей, которую приготовил больному наследнику из остатков крупы.
Юровский ушел, а в глазах Ивана Михайловича Аликс увидела безысходность и обреченность.
«Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене».
Когда она возлюбила Истину, то есть Бога, тайные премудрости псалмов и языка открылись ей. Сначала она слушала церковное чтение и песнопения и ничего не понимала, кроме красоты и возвышенности самой музыки. Музыка была созвучна строю ее души, воспринималась и запоминалась легко, волновала до слез, но о смысле песнопений она лишь догадывалась, уже зная порядок молитв и песнопений вечерни, утрени и литургии, которая в России называлась еще обедней.
Уже любя Николая, уже понимая, что он предназначен ей Самим Богом, она боялась, что сфальшивит, принимая Православие, и горячо молилась, чтобы русская вера вошла в ее сердце без всякого принуждения. И как же она была поражена, когда однажды, встав на утреннее правило и открыв молитвослов, где молитвы были написаны на церковнославянском, вдруг стала читать свободно, а главное — понимая суть каждого стиха молитв! Это было так поразительно, что она не стала искать тексты переводов на английский и русский, потому что церковнославянский открылся перед ней сам собой, о чем и говорила Элла. Прав оказался и Николай, когда сказал, что церковнославянский — это колыбель русского языка. Поняв его, откроешь очень многое в значении современных русских глаголов.
Об этом он говорил еще совсем молодым, в Петербурге, когда она приехала навестить сестру. Ее поразил и сам Петербург, и его дворцы, в особенности Зимний, когда был прием у императора Александра III.
Это было через пять лет после свадьбы Эллы, Аликс шел тогда восемнадцатый год.
Фигура ее уже оформилась, она была так красива, что Николай остановился, как вкопанный, когда увидел ее в Зимнем. Он спускался по лестнице, а она стояла рядом с сестрой на площадке, чуть поправляя прическу перед громадным овальным зеркалом.
— Ники, что же ты застыл, иди сюда! — весело сказала Элла и улыбнулась.
Никто из фотографов, художников не мог запечатлеть этой улыбки, и спустя годы Николай понял, в чем тут дело — земному не передать небесное.
Аликс такой не была. Ее красота, яркая, земная, запечатлевалась — кроме, разве, взгляда тоже неземных серо-голубых глаз.
— Аликс, это же Ники! Ты его забыла? Он был на моей свадьбе, помнишь?
— Помню! — она тоже улыбнулась.
Аликс сразу вспомнила о броши, отметила, что Николай возмужал, усы стали густыми и шелковистыми, появилась бородка. Она очень идет ему — мягкая, чуть волнистая, чуть отливающая золотом. А глаза остались такими, как прежде. Она еще в Кобурге обратила внимание, что они по цвету точно такие же, как у нее и у Эллы, будто он брат им.
— Нас звал папа. Можем встретиться позже, если хочешь, в зимнем саду.
— Меня тоже звал папа, — ответил Николай. — Вероятно, совпадение.
Но никакого совпадения не было, это сразу поняли все, когда император сказал: «Дети мои!» — и стал угощать сладостями, которые были приготовлены за чайным столиком.
Он был огромен, сидел в специально сделанном для него кресле, но и оно с трудом вмещало его. Аликс он казался сказочным богатырем, и она верила, что он удержал на своих плечах крышу вагона, когда поезд, нырнув в лог, проломил рельсы и сошел с них, а вагоны стали налетать друг на друга и рушиться. Крушение поезда произошло в Беларуси, у станции Борки. Об этом писали все газеты мира, в том числе и немецкие.
Если бы крыша вагона упала, погибла бы вся царская семья, в том числе и наследник, вот этот красивый юноша, который сразу отводит глаза, стоит лишь ей посмотреть в его сторону.
Потом ей сказали, что это по милости Божией стены вагона сошлись так, что держали крышу, а не только император Александр своими могучими плечами; но и при дворе, и во всем народе твердо верили, что один император держал крышу вагона, как атлант держит своды неба.
Император говорил мягким басом, продолжая улыбаться. Его широкие усы, окладистая густая борода, открытый покатый лоб, большой, но не обманно, как у Людвига IV, а на самом деле означающий глубокий ум и государеву мудрость, — все располагало к себе.
Душа его, как и ум, были видны сразу же — и по взгляду, и по тем простым словам, которые он произносил.
— Знаешь, Аликс, я, когда в первый раз тебя увидел, сразу понял, что ты будешь красавицей. Оно так и вышло. И представь, рад этому не только я, а многие, кто здесь присутствует.
— Папа, — попробовал вставить слово Николай, но отец и не думал останавливаться.
— Что «папа»? Разве ты не рад, что Аликс вышла такой красавицей? Представь, Аликс, мы его прочили в женихи французской принцессе, а он даже и глазом не моргнул, то есть отнесся к нашему предложению совершенно равнодушно. И заметь, Аликс, что Ники послушный, даже очень послушный сын, — император совершенно свободно говорил по-английски, он знал, что дочери Людвига предпочитают этот язык всем остальным.
Он свободно говорил и по-французски, и по-немецки, еще сносно знал датский, потому что его избранницей стала принцесса датская София Фредерика Дагмара, теперь русская императрица Мария Феодоровна. Такое же блестящее образование он дал и своим детям, прежде всего старшему сыну Николаю, который рос, ничем не огорчая отца, кроме, может быть, излишней деликатности, которую, как знал император, можно легко принять за робость.
— В отличие от вашего папа, дорогие мои Элла и Аликс, я не настаиваю на выборе родителей, а считаю, что дети сами вправе распорядиться своей судьбой. При том, однако, непременном условии, что вы должны проверить свои чувства. Требуется время. Верно?
— Да, конечно, — сразу же согласилась она и улыбнулась, хотя слова, сама манера разговора русского императора были очень непривычны, как и весь его внешний вид, как и этот роскошный дворец, с которым и Версаль, наверное, не сравнится. Как и сама эта страна — огромная, великая, пред которой их крохотное герцогство с дворцом, скорее похожим на большой зажиточный немецкий дом, кажется просто-напросто карликом. Но с каким вниманием, с каким почтением и даже любовью относятся и к Элле, и к ней! И как прямо говорят — без намеков…
