Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
– Ты крест целовал? – спросила вдруг Софья Витовтовна.
– Нет, не целовал, матушка, но боярин моему слову великокняжескому поверил.
– Если не целовал, так это и не клятва вовсе! Ее и нарушить можно.
С тем и ушла великая княгиня, оставив молиться сына в одиночестве.
В Крестовой палате было светло от лампадок и свечей, которые мягко тлели перед образами. На иконостасе, у ног Иисуса, свечи уже догорали, расплывшись белым восковым пятном. Василий Васильевич перекрестился, зажег новые свечи и поставил их перед иконой.
– Прости, Господи, ежели согрешил, но как же мне пойти против воли моей матушки? А может, это и есть твоя воля, Господи?
Снизу вверх с надеждой смотрел Василий на Бога, но уста его не произнесли ни слова. Успокоился малость великий князь, авось как-нибудь все и образуется.
С помолвкой сына Софья Витовтовна затягивать не стала, и уже на третий день пребывания Василия в Москве дьяки на площади зачитали указ о том, что Василий Васильевич обручен с дочерью серпуховского князя Владимира Андреевича и что молодые в знак верности обменялись кольцами.
Не в характере Ивана Дмитриевича было прощать обиды – он сразу явился во дворец великого князя. Однако боярина рынды не впустили даже в переднюю: вытолкал плечиком Ивана Дмитриевича здоровенный детина и обругал при этом:
– Дурья башка, сказано тебе, что не велено пускать! Великий князь в опочивальне!
– Спрятался, стало быть, от меня, злыдень! – догадался Иван Дмитриевич. – Разговора со мной боится. Но ничего, попомнит он еще мою обиду. Будет ему еще за измену Божья кара! Это надо же, до такого позора довести!
– Пустить боярина, – послышался из соседней палаты голос государя, и Прошка без особой радости пропустил рассерженного Ивана Дмитриевича в великокняжеские покои.
Василий Васильевич был одет по-простому: в домашнем халате, на голове скуфья бордовая.
– Побойся Бога, государь! Как же это так можно! – Боярин Всеволжский как хищный зверь вбежал в горницу. Полы кафтана распахнулись, на груди блеснула чешуя кольчуги. – Что же ты делаешь-то с нами?! Почему такой позор на мою голову? Обещал же Марфу в жены взять! Чего же я тогда в Золотой Орде ради тебя старался? И ведь клятву же ты давал, князь Василий Васильевич!..
– Я креста не целовал, – вспомнил Василий слова великой княгини.
Отшатнулся Иван Дмитриевич от такого удара, но на ногах устоял. Крепким орешком оказался великий князь. Всеволжский долго медлил с ответом, а потом тихо произнес:
– Вот как, значит, князь, ты мне на добро отвечаешь. Не ожидал я этого. Молод ты, чтобы так хитрить, видно, Софья тебя этому научила. Под самый дых меня ударили. В Орде я нужен вам был, а здесь лишним оказался. Да если б не я, на этом месте Юрий Дмитриевич бы сидел! Но ничего, я еще отдышусь! – грозился боярин. – Обернется, Васька, тебе в горе моя печаль. Ох, попомнишь еще меня, великий князь Московский!
Пламя свечей от дыхания Ивана Дмитриевича подрагивало, будто и оно было сердито на великого князя. Запахнул Иван Дмитриевич кафтан, крепко подпоясался и достойно вышел из княжеских палат.
Иван Дмитриевич Всеволжский был первым среди бояр не только по праву дальнего родства с великими московскими князьями и не только потому, что его род корнями уходил к самому Рюрику, но еще и потому, что терем его по убранству и роскоши не уступал палатам самого великого князя. Богат был Иван Дмитриевич! Только под Москвой ему принадлежало десятка два деревушек, а людских душ он и вовсе не считал.
Дом боярина был построен на самом берегу Москвы-реки, белокаменный и высокий, он напоминал величественный струг, скользящий по гребню волн с поднятыми парусами. Помешкал немного у ворот боярин и прошел на двор.
– Эй, – окликнул Всеволжский дворового молодца, – зови ко мне потешников! Скажи им, что Иван Дмитриевич повеселиться хочет.
Скоморохи будто того и ждали – выбежали разом из потешных палат и давай боярина забавлять: рожи ему строят, на гуслях играют, через голову кувыркаются. И чем звонче пели гусли, тем угрюмее становился Иван Дмитриевич. Показалось ему, что потешаются скоморохи над его горем.
– Подите прочь! – осерчал боярин. – Один хочу остаться! Не до веселья мне.
С тонким, звенящим звуком лопнула на гуслях струна. Оборвался смех. Потешники ушли так же скоро, как и появились, боярская палата опустела.
Не было у Всеволжского возможности вернуться назад к Юрию Дмитриевичу. Не захочет простить тот, даже если явится с повинной головой. Горд больно! Иван Всеволжский вспомнил о том, как не хотел князь Юрий отпускать со службы умного боярина, давал ему сразу три деревни. Иван Всеволжский отказался от подарка и поступил по-своему: лучше служить великому стольнику, чем удельному князю. Не мог он предвидеть того, что судьба столкнет их лбами уже в Золотой Орде: князя и его бывшего боярина. И уж совсем он не мог предположить, что когда-нибудь захочется ему вернуться обратно в Галич. И тут Иван Всеволжский вспомнил о брате Юрия – Константине Дмитриевиче, с которым Юрий был особенно дружен. А если сначала к брату его, Константину, подластиться, он уж не выдаст, замолвит словцо.
Марфа казнила себя все эти дни. Поминала Василия недобрым словом и тайком от матушки с батюшкой привечала в девичьих палатах ворожей. Чаще всех повадилась шастать в девичьи покои баба Ксенья. Старуха больше напоминала жердину – такая же высокая и худая. Голову она всегда повязывала черным вдовьим платком, длинные концы которого едва не касались земли. Низко сгибалась она у порога боярышниных палат и ласково приговаривала:
– А это я пришла, горюшко мое. Заждалась небось?
– Проходи, тетка Ксенья, – отвечала Марфа.
– Вот увидишь, моя радость, и денечка не пройдет, как он к тебе, окаянный, явится. Заклинания наши всю душу ему избередили. Тело его коростой покрылось, а сердце у него язвами источено.
Щедрая рука боярышни отсыпала горсть монет в хищную ладонь старухи.
– Благослови тебя Господи! Благослови, родимую, – привычно приговаривала старуха. – Вот увидишь, сердешная, как он к тебе сам на покаяние прибежит. А разлучница ваша в могилу сойдет.
Белолицая красавица бледнела еще больше, и виделся ей великий князь в венчальном уборе, а по правую руку от него разлучница стоит; кольцами они меняются, и на глазах у всего народа Василий поцелуем невесту одаривает.
Боярышня не скупилась и просила о своем:
– Сделай так, чтобы разлучница ему опостылела, чтобы только я Василию была любушкой.
– Сделаю, родимая, сделаю, – уверенно обещала колдунья. – Сам он к тебе приползет гадом ползучим и, как пес бродячий, в двери твои начнет царапаться. – Старуха завязывала серебро в темную тряпицу. – Только заговор нужно будет вновь повторить. Он, сердешная ты моя, покрепче прочих наговоров будет. Эти заклинания стариной проверены. Как только ты его произнесешь, так он и явится.
Марфе хотелось так приворожить великого князя, чтобы метался он, окаянный, в тоске черной по зазнобушке своей и чтобы белый свет был ему в тягость. Чтобы не мог он без Марфы жить, как не живет дите малое без материнской груди, как рыба не живет без водицы.
– Говори, что делать должна.
Старуха упрятала монеты в котомку, еще туже затянула под подбородком платок и заговорила нараспев:
– Прежде всего ноченьки нужно дождаться. Ночь всякому заговорному делу подмога. Зажги лучину, повернись на восток и молви: «Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается, радуется и веселится. Так меня, рабу Марфу, ждет суженый мой, великий князь Василий. Так не может он без меня ни жить, ни быть, ни пить, ни есть. Ни при частых звездах, ни при буйных ветрах, ни в день при солнышке, ни в ночь при месяце. Впивайся, тоска, въедайся, тоска, в грудь, в сердце, во весь живот рабу, великому князю Московскому Василию Васильевичу. Разрастись и разойдись по всем жилам, по всем костям ноетой и сухотой по рабе Марфе». Запомнила?
– Запомнила. «Разрастись и разойдись по всем жилам, по всем костям ноетой и сухотой по рабе Марфе».
