Синий шихан - Федоров Павел Ильич (читать книги TXT) 📗
– Зачем гвоздочки-то? Наконечники для стрел, что ли, мастерить?
– Ага! – обрадованно подхватил Ванек. – Тольки плохо держутся, отваливаются, Егорка не умеет мастерить, а Мишка умеет.
– Очень-то умеет твой Мишка! – горделиво сказал Егор. – Ну, пошли, что ли?
– Погодите! Я вас научу, как это делается.
Устя взяла у Ванька смолу, разделила ее на части, обволакивая в песчаной земле, скатала несколько шариков. Потом взяла стрелу, нацепила кусок смолы, в середину прикрепила гвоздик, и наконечник вышел на славу. Мало того, попросила куриное перо и достала из кармашка маленький перочинный ножик, при виде которого у мальчиков заблестели глаза. Забыв обо всем, оба присели на корточки, жадно смотря, как руки Усти превращали камышовый стебель в индейскую, с оперением на конце, стрелу.
– Ишь ты как! Глянь, Егор! – восхищался Ванек.
Так было положено начало большой дружбе между Устей и этими ребятами. Совместно было изготовлено полдюжины стрел.
Ванек вертелся у ног молодой женщины, как шустрый котенок, и все время не спускал глаз с перочинного ножика. Устя это видела и тихо улыбалась. Маленький «индеец» не выдержал и робко попросил:
– Можно ножик в руках подержать?
– Можно. Почему же нельзя?
– Эх, ты! – покачал головой Ванек и глубоко вздохнул.
– Нравится? – спросила Устя.
– Ага! Ха-арроший!
– Я могу его тебе подарить… Возьми…
– Ух ты, бесстыдник! – вмешался старший.
– Мне? Насовсем? – не обращая внимания на упрек брата, допытывался Ванек.
– Конечно, насовсем! Как же иначе?
Ванек уставился на нее черными глазенками, да так пристально, что смутил Устю. Взгляд его спрашивал, умолял, словно говоря: «Ежели ты добрая, так не обманывай маленьких, ежели взаправду подаришь, то ты все равно глупая, коли можешь расстаться с такой драгоценностью…»
– Бери, бери! – поощрительно улыбаясь, сказала Устя.
– Пойдем, Егорка, мамка же велела, – пряча в карман подарок, сказал Ванек, торопясь унести чудесную вещицу. Мало ли что могло случиться!..
– Раз мама велела, надо идти, – подтвердила Устя.
Ребята поблагодарили новую знакомую, собрали свое вооружение и побежали дальше…
А отец этих маленьких «индейцев» уже сидел перед Хаустовым в канцелярии полицейского участка и вел такой разговор:
– Ты меня, господин урядник, не гони, нужно будет, я сам уйду. Отпусти моего дружка, и я спокойно удалюсь.
– Не могу беззакония творить, понимаешь? Русским языком тебе говорю, что твой китаеза будет выслан по этапу!..
– За что?
– Это тебя не касаемо! Будешь дебоширить, и тебя направим, – отрезал Хаустов.
– Мне ты не грози! Господи боже мой! Ты же знаешь, что я ничего не боюсь! Сниму артель и уйду.
– А захочет ли артель за тобой пойти?
– А ты потом посмотришь… Я, брат, и девок своих за собой уведу… Ты что думал, что так и будут к тебе ходить, а ты ими станешь пол подтирать? Прошли те времена, урядник… Зачем рабочего избили и в каталажку посадили? Думаете, самородок хотел скрыть? А ежели бы он тебе попался, ты бы его что… другим подарил?
– Замолчи, Буланов, а то стражников позову, – пригрозил Хаустов.
– Зови, милый, зови… А я всю артель позову! Пусть посмотрят, как вы китайца неповинного разделали. Не пройдет!
Буланов помахал пальцем и встал.
– Значит, бунтовать? Ты смутьян давно известный… Гляди, поосторожней!..
– Злишь ты меня, Хаустов, своими угрозами, так злишь, даже смешно смотреть на тебя… Я тебе угрожать не буду. А сделаю, как сказал. Подам телеграмму окружному инженеру, про твои бесчинства расскажу, про бабские шашни и прочее… Да и управляющий Тарас по головке вас не погладит. Ему работа нужна, а вы мешаете, безобразничать начинаете… Не пройдет!
Взбешенный Хаустов вскочил, хотел что-то предпринять, но, увидев в открытое окно крупную, сутулую фигуру Якова Фарскова и других рабочих, снова сел и приказал Архипу освободить помещение.
Буланов вышел, коротко рассказал Фарскову и рабочим, в чем дело, и отошел с приятелем в сторонку.
– Надо, Яков Мироныч, народ собирать, – сказал Архип. – Не допустим, чтобы они над нашим товарищем измывались. Освободим и жалобу напишем окружному инженеру.
– Кого собирать-то? – угрюмо заявил Фарсков. – Народ-то давно у шахты толчется, тебя ждет.
– Ну, тогда пошли.
Остальное все произошло так: рабочие, женщины, ребятишки, в том числе и два «индейца» со стрелами, всего свыше двухсот человек, хлынули к казачьей. Увидев враждебно настроенную толпу, Хаустов скрылся, а стражники не оказали никакого сопротивления. По требованию Архипа Буланова открыли арестное помещение и выпустили избитого Фан Ляна. Буланов обнял его, уговорил людей разойтись и повел друга к себе. Фан Лян жид рядом с ним, в общей мазанке, но харчевался у Булановых. Но на этом не закончились события престольного праздника.
Первым на прииск прискакал инженер Шпак. Выслушав Хаустова, он распорядился уволить зачинщиков и выслать их с прииска. Кроме китайца и Архипа в список попал и Яков Фарсков с сыновьями.
Зная повадки полиции, Архип и Фан Лян не остались ночевать дома, а ушли в сарай Якова Мироновича Фарскова. До позднего вечера вездесущие Егорка и Ванек, перебираясь через огороды, приносили от матери донесения, что за отцом несколько раз присылали из конторы, а напротив дома прохаживались какие-то малоизвестные разухабистые парни, недавно прибывшие на прииск. Они вертелись около общей мазанки, приставали к девушкам и заглядывали в окна булановского домика. Около казачьей гуртовались стражники. Хаустов в сопровождении своих помощников разъезжал по прииску верхом. Ночью Архип Буланов задами прошел на квартиру Василия Кондрашова. Света не зажигали, разговаривали в потемках.
Выслушав Архипа, Василий сказал:
– Неладно получилось… Всех зачинщиков уволили, в том числе и тебя. Что думаешь дальше делать?
– К вам за советом пришел. Ежели всурьез о рабочем человеке болеете, помогите артели.
– А когда китайца пошел освобождать, меня-то не спрашивал?
– Искал, не было дома…
– Все-таки искал? – усмехнулся Василий. Ему приятно было, что Архип вспомнил о нем, и обидно, что не нашел. – Говори начистоту, что будешь делать?
Василию хотелось знать, какое решение примет теперь этот горячий артельный вожак.
– Как народ решит, так и я, – уклончиво ответил Архип, поблескивая в темноте огоньком цигарки.
– А что народ думает? – напористо спросил Василий.
– Про то я не могу сказать, это наш рабочий секрет, а вы как-никак все же начальник, мало ли что…
– Знаешь что, Бова-королевич, раз ты так думаешь обо мне, не следовало и приходить… Можешь идти отсюда к черту! С народом я и сам сумею поговорить, без тебя!
Кондрашов сознательно повел разговор в решительной форме. Он знал, как задеть слабую струнку этого самобытного вожака артели.
– А станет народ с тобой разговаривать? – едко, тихим голосом спросил Архип.
– Там посмотрим!.. – Василий встал, прошелся до порога и назад, думая, как повернуть всю эту заваруху в пользу рабочих, чтобы вселить в них веру в себя, в свои силы и этим положить начало активной борьбе.
Архип понимал, что такой человек, как Кондрашов, если захочет, найдет у людей поддержку, и уже раскаивался, что не с той стороны повел речь. Перейдя на грубоватый, но более откровенный тон, он заговорил снова:
– Извини, конешно, что, может, я и не так сболтнул, не то словцо вставил. Думаю, что моя артель на работу завтра не встанет, предъявит требование, чтобы отменили увольнение. А ежели нет, то я свою артель сниму и уведу… Свет не клином сошелся. Может быть, ты передашь управляющему, господину Суханову, чего мы хотим, будешь нашим посредником?..
– Посредником я вашим не буду, – улыбаясь, сказал Василий.
– А коли так, то и говорить не о чем. – Архип поднялся и собрался уходить.
– Садись и слушай, – решительно остановил его Василий. – Почему мне нельзя быть вашим посредником, я объясню потом… Уводить артель – это самый плохой выход из положения. Нужно, чтобы требование поддержали все рабочие прииска. А требование ваше должно быть составлено вот так, запоминай: за незаконный арест Фан Ляна и избиение его, за принуждение женщин к сожительству полицейского урядника с прииска убрать, увольнение рабочих отменить… Хорошие ребята у тебя есть, пусть они соберут всех артельных старост, только, разумеется, тех, которым можно доверять. Я приду и поговорю с ними. Но условие такое, чтобы о нашем собрании, а главное, что я там присутствовал, никто, кроме участников, не знал, понял?
