Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерье. Маркиз де Вильмер - Санд Жорж (электронную книгу бесплатно без регистрации txt) 📗

Как-то вечером, будучи изрядно пьяным, Изидор увидел в окно Савиньену, ищущую у подножия Квадратной башни птенца, только что выпавшего из гнезда. Не замечая Пьера, стоявшего неподалеку, он устремился к ней и возобновил свои домогательства столь непочтительным образом и в столь грубых выражениях, что Пьер, возмутившись, подошел и велел ему убираться вон. Храбростью Изидор отнюдь не отличался, но на сей раз вино ударило ему в голову, и он не только не унялся, но, еще более наглея, стал орать, что сейчас поцелует Савиньену под самым носом у ее любовника.

— Я ей не любовник, — сказал Пьер, — но я ей друг, что сейчас и докажу, избавив ее от дурака.

С этими словами он взял Изидора за плечи и, хотя очень старался сохранять хладнокровие и умерить свою силу, отшвырнул бывшего чиновника управления шоссейных дорог столь решительно, что тот отлетел к стене и несколько поцарапал себе физиономию. Дальнейшие объяснения Изидор счел излишними и, сообразив, что с Пьером шутки плохи, никому не стал рассказывать о своем поражении; однако ненависть к Пьеру Гюгенену вспыхнула в нем с новой силой и прежние мысли о мести вновь зашевелились в его голове.

Свое наступление Изидор начал с более слабого врага — он принялся всячески порочить Савиньену, тихонько нашептывая каждому встречному и поперечному, будто Коринфец и Пьер вдвоем делят между собой ее благосклонность, попирая, таким образом, и ее женское достоинство и все законы морали; он утверждал даже, будто и берриец тоже является ее любовником и что ему, Изидору, это точно известно, поскольку из своих окон он видит все, что творится по ночам в Квадратной башне.

Были люди, которые не поверили ему, другие — их было большинство — поверили и без зазрения совести начали судачить. Слуги замка, постоянно сталкивающиеся с Савиньеной, решительно отвергали все наговоры Изидора, которого к тому же еще терпеть не могли. Все настолько уважали и любили Пьера, что никто из них не решился повторить ему эту сплетню. Но Коринфцу они ее повторили — его они любили гораздо меньше, считая, что он слишком задирает нос и относится к ним свысока.

Тяжело было слышать Коринфцу, как по его милости — ибо ведь это к нему, на его зов приехала сюда Савиньена! — бесчестят ту, которую прежде он так любил, а теперь защищает не он, а другой. Правда, он поклялся, что жестоко отомстит за нее сыну Лербура, но он бессилен был предпринять что-либо из-за внезапно вспыхнувшей ревности маркизы.

По утрам Жозефина имела обыкновение, в то время как Жюли причесывала ее, болтать с ней о разных пустяках, и та пересказывала ей все, что говорилось в деревне и людской. Услышав о толках, предметом которых была Савиньена, маркиза, не разобравшись даже, насколько они справедливы, сразу же прониклась какой-то странной ненавистью к этой женщине, явившейся жертвой ее связи с Коринфцем. Она принялась язвительно и придирчиво расспрашивать его о ней. Амори, бывший и без того уже в достаточно мрачном состоянии духа, ответил ей на это довольно вызывающе, что он не обязан отдавать ей отчет в своем прошлом.

— И тем не менее, — добавил он, — я готов сказать вам все, чтобы вы поняли, насколько несправедливо вы оскорбляете меня и как необоснованна ваша ревность. Да, это так, я любил Савиньену, а она любила меня, да, я собирался жениться на ней, когда кончится ее траур, и женился бы, если бы не встретил вас. Да, я разбил самое верное, самое великодушное сердце, которое встречал когда-либо в жизни, разбил ради вас, пренебрегающей мною, ради вас, которая мною играет. И все же вы можете быть спокойны: хоть я и понимаю, что это безумие, хоть и предвижу, что, в свою очередь, буду предан, все равно, я не люблю больше Савиньену, а вас, вас — боготворю… Мне стыдно за свое поведение, но тщетны все попытки искупить свою вину пред ней — видеть ее для меня мучительно, и когда Пьер заставляет меня идти к ней, я всякий раз томлюсь там, считая минуты, которые вынужден проводить вдали от вас.

— И тогда, — качая головкой, насмешливо сказала маркиза, — тогда эта женщина, такая благородная, такая верная, женщина, которую вы не удостаиваете даже взгляда, с горя бросается прямехонько в объятия вашему другу Пьеру и ищет у него утешения!

Коринфец был поражен этими словами. Никогда прежде он не думал, что оскорбленное самолюбие способно внушить Жозефине такую злобу и столь недостойные подозрения. Возмущенный, он принялся горячо защищать Савиньену, но этим только подлил масла в огонь и, выведенный из терпения язвительными попреками Жозефины, забылся до того, что стал превозносить пред ней добродетели соперницы. От этого Жозефина пришла в неописуемую ярость, и у нее сделался нервический припадок, который длился до тех пор, пока, вконец измученная, изнемогшая от слез, она не повергла вновь к своим ногам любовника, доведенного до безумия, истерзанного не менее, чем она.

Бурная сцена повторилась и на следующую ночь и была еще неистовее. Жозефина прогнала Амори вон из своей спальни, но не успел он выбежать в потайной ход, как она пришла в такое исступленное отчаяние и разразилась такими рыданиями, что он вынужден был вернуться обратно, чтобы она не сделала чего-нибудь с собой. Потом они помирились и вновь поссорились, и в этих печальных судорогах любви, в которой не было и следа их прежнего доверия друг к другу, были сказаны слова, убивающие идеальные чувства, были произнесены оскорбления, которые невозможно забыть и простить. И Коринфец, потрясенный всем этим, с ужасом спрашивал себя, какое же чувство связывает его с Жозефиной. Что это — любовь или ненависть?

До сих пор во время своих ночных свиданий они всегда вели себя настолько предусмотрительно, что ни вздох, ни шорох ни разу не нарушил сонного безмолвия старого замка. Но в эту последнюю бурную ночь они позабыли о всякой осторожности и слишком понадеялись на толщину стен и отдаленность покоев маркизы. Граф, который, как все старики, дурно спал, услышал вдруг среди тишины какие-то странные звуки: это были то выкрики, то сдавленные рыдания, то внезапные и сразу же обрывающиеся стоны, шедшие, казалось, откуда-то из глубины стен. Неподалеку от его спальни проходил лабиринт. Он знал о его существовании, но понятия не имел, что между тупичком за альковом маркизы и узеньким потайным ходом, обнаруженным Коринфцем за резной панелью в часовне, может быть какая-то связь.

Старый граф не слишком верил в привидения. Первой его мыслью была мысль о внучке. Он встал и по коридору пошел к ее покоям, откуда через башенку можно было прямо пройти в мастерскую. У ее спальни он прислушался. Все было тихо. Убедившись, что Изольда мирно спит, он прошел ее комнаты и по винтовой лесенке поднялся в башенку, в ее кабинет. На время этого короткого пути странные звуки смолкли. Но когда из кабинета он ступил на хоры часовни, они послышались снова.

Граф всегда страдал сильной близорукостью, но зато обладал превосходным и очень тонким слухом. И он явственно слышал теперь два голоса, несущиеся к нему откуда-то издалека, словно по слуховой трубе. Какие-то люди явно ссорились друг с другом. Граф внимательно в лорнет осмотрел все орнаменты панели, но потайной ход был расположен слишком высоко, чтобы он мог заметить в ней щель. К тому же звуки снова прекратились. Граф уже собрался было вернуться к себе, но вдруг заметил, что верхняя часть панели словно движется. Стена скользнула вбок, и в открывшемся проеме, бледный, с растрепанными волосами и горящими бешенством глазами, появился Коринфец; мягко спрыгнул он с высоты десяти футов на кучу стружек, которые накидал здесь, чтобы заглушать шум прыжка; сюда же — на случай, если кому-нибудь вздумалось бы зайти ночью в мастерскую — он сбрасывал приставную лесенку, с помощью которой каждую ночь забирался наверх.

Увидев, что панель отодвигается, граф быстро отступил назад, спрятался за ковер и в свой лорнет стал наблюдать за происходящим. Едва Коринфец ушел, он спустился в мастерскую и, обмакнув в горшок с белилами конец своей трости, начертил на передвижной планке знак, чтобы ее легче было потом найти. После этого, хотя до утра было еще далеко, он отправился будить Камиля, своего старого камердинера, самого тщедушного, самого бойкого, самого точного, самого хитрого и молчаливого из всех Фронтенов [135] былых времен. Камиль вооружился отмычками и провел своего господина в мастерскую другим путем. Здесь он приставил лесенку к тому месту, которое указал ему граф, взял потайной фонарь, легко, несмотря на свои семьдесят лет, залез наверх, словно хорек, скользнул в потайной ход и, пройдя через брешь, сделанную в стене Коринфцем, добрался до самой двери алькова, которая была ему весьма знакома, поскольку много лет тому назад он проводил через нее некоего соперника своего барина. Его же стараниями этот ход и был затем замурован, хотя и слишком поздно.