Трагедия русского офицерства - Волков Сергей Юрьевич (серия книг TXT) 📗

Наиболее надежным средством обеспечения верности бывших офицеров всегда считалось наличие в качестве заложников их семей, поэтому большое значение придавалось установлению их местонахождения. В приказе Главкома № 41 от 5. 10. 1918 г. говорилось: «Приказываем всем штабам армий республики и окружным комиссарам представить по телеграфу в Москву списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми имеющимися необходимыми сведениями об их семейном положении. Члену Революционного Военного Совета Республики тов. Аралову принять по соглашению с соответствующими учреждениями меры по задержанию семейств предателей». Начальниками штабов военных округов по частям было разослано следующее предписание: «По приказанию Председателя Революционного Военного Совета Республики тов. Троцкого требуется установление семейного положения командного состава бывших офицеров и чиновников и сохранение на ответственных постах только тех из них, семьи которых находятся в пределах советской России, и сообщение каждому под личную расписку — его измена повлечет арест семьи его и что, следовательно, он берет на себя, таким образом, ответственность за судьбу своей семьи… Все начальники обязываются всегда иметь адреса своих подчиненных бывших офицеров и чиновников и их семей» [1156].

Об убеждениях и настроениях служивших в Красной Армии офицеров и степени их «добровольности» лучше всего свидетельствует поведение тех из них, кто, попав в плен (о перешедших добровольно и речи нет) служил дальше (практически всегда рядовыми) в белой армии. По свидетельству А. И. Деникина (в данном случае особенно авторитетному, ибо он крайне скептически относился к служившим у большевиков), до 70 % потом (у белых) сражались хорошо, 10 % в первых же боях переходили к большевикам и 20 % всячески уклонялись от боев. Следовательно, лишь 10 % служили большевикам вполне добровольно и сознательно. Перешедший к Колчаку командир красной бригады полковник Котомин также писал в своем отчете о Красной Армии, что большинство офицеров настроено против большевиков, но есть и пошедшие служить добровольно [1157].

Добровольных же переходов из белых армий в красную по той же причине было очень немного, происходили они практически всегда при поражениях и совершались по другим причинам. Например, из группы перебежчиков (37 чел.) осенью 1919 г. 22 назвали в качестве причины усталость и разочарование, а 11 — наличие родных на большевистской территории. Пополнение бывшими белыми офицерами Красная Армия получала за счет пленных, которых с 1919 г. (если они не были сразу же расстреляны), все чаще отправляли в тыл и после содержания в лагерях и тюрьмах направляли в войска. В советской печати сообщалось, например, о состоявшемся 19 октября в Самаре собрании бывших офицеров и военных чиновников Сибирской белой армии, около 200 чел. из которых «решили служить и скоро получат назначения» [1158]. Абсолютное большинство пленных было получено в начале 1920 г. когда тысячи офицеров были захвачены в тифу в брошенных эшелонах отступающей армии Колчака и на Кубани после эвакуации Новороссийска (последние были тут же переброшены на польский фронт). Любопытно, что в обращениях к офицерам белых армий большевики, призывая их переходить к ним на службу, делали упор на то, что в красных частях офицеры будто бы восстановлены в своих правах и даже имеют по-прежнему денщиков. Такие воззвания сопровождались обычно десятками подписей служивших у красных бывших офицеров с указанием их прежних чинов и места службы [1159].

Несмотря на значение, которое имели для них бывшие офицеры, невозможно обнаружить со стороны большевистской власти какое-либо чувство благодарности используемым специалистам (достаточно вспомнить расстрел выведшего им Балтийский флот из Гельсингфорса адм. Щастного). Они относились к бывшим офицерам не лучше, чем тогда, когда те еще не были «бывшими», и никогда им не доверяли — даже тем, кто первыми и добровольно пошел к ним на службу (если это не были члены партии). Несмотря на успокаивающие заявления о том, что каждый офицер, служащий в Красной Армии, «имеет право на почет и уважение трудящихся и Советской власти», бывшие офицеры работали под постоянным страхом расправы. «Трагичность моего положения, — писал Бонч-Бруевич, — усугублялась тем, что у оперативного кормила армии стояли либо военные недоучки, не имевшие боевой практики, либо знающие, но утратившие с перепугу свой профессиональный разум и волю военные специалисты. Обе эти категории военных или просто не работали, или больше заботились о согласовании своих решений с теми или иными политическими деятелями, не понимавшими требований военного дела и не раз заявлявшими в разговорах с нами, что военное искусство — буржуазный предрассудок» [1160]. Политиканствующие демагоги из Реввоенсовета постоянно разъезжали по фронтам, отдавая не согласованные ни с командованием, ни друг с другом нелепейшие приказания, а когда их деятельность приводила к военным катастрофам, сваливали вину на бывших офицеров. Не только командующие армиями и фронтами, но и Главком мог быть без всяких объяснений арестован прибывшим из Москвы комиссаром. Любой мог указать на них как на «контрреволюционера», после чего следовал арест, часто избиения и расстрел. В 1918 г. присылаемые из центра командиры из бывших офицеров на местах часто арестовывались местными совдепами, ЧК и т. д., а во главе частей ставились выборные командиры. Бывшие офицеры были поставлены фактически вне закона и уничтожались по первому поводу, благо мобилизованных было достаточно. Отношение в бывшим офицерам на самом высшем уровне достаточно хорошо иллюстрирует следующая записка Ленина Бонч-Бруевичу: «Предлагаю назначить трех ответственных сотрудников для срочного выполнения всего затребованного для Архангельского фронта и указать трех бывших генералов, которые будут расстреляны, если задание не будет выполнено». Служившие красным офицеры понукались угрозами расправы над себе подобными.

Очень часто лишь случай (срочная необходимость в комсоставе, настроение местного руководства и т. д.) решал — попасть ли офицеру под расстрел — или на службу. Офицеры, числящиеся в списках заложников, при острой нужде в кадрах оказывались иногда в списках мобилизуемых в Красную Армию, и наоборот — из списков мобилизуемых при изменении обстановки офицеры с тем же успехом перекочевывали в списки заложников и расстреливались. В докладе ЦК Российского КрасногоКреста приводится и такой, например, характерный случай. В киевский концлагерь после взятия Кременчуга 31 июля 1919 г. было привезено 17 взятых на улицах офицеров. За что их взяли — ни один из них не знал. Им говорили: «Вы заложники, потому что вы враги советской власти». Через четыре дня без всяких допросов их определили к растрелу. Однако появилась какая-то комиссия, и на следующий день им было объявлено, что они будут отправлены в Москву для занятия командных должностей. Их увезли, но судьба их осталась неизвестной [1161].

Тем более трудно было ожидать благожелательного отношения красноармейцев, в значительной части бывших солдат, еще по большевистской агитации на фронте привыкших ненавидеть «золотопогонников». В лучшем случае поэтому бывшие офицеры ощущали молчаливую враждебность и настороженность со стороны подчиненных. Случаи убийств были иногда настолько часты, что грозили оставить части без комсостава. На Северном фронте после того, как несколько бывших офицеров были убиты в бою своими же солдатами, пришлось всех бывших офицеров отправить в тыл, в район Великого Устюга. Столь же неприязненным было и отношение и «коллег» — красных командиров-выдвиженцев. Буденный вспоминал, что когда командующим Южным фронтом был назначен полковник Егоров, то, узнав, что, по слухам в Царицын приехал «генерал» и привез с собой «десятки офицеров», многие командиры из низов помчались туда посмотреть, «нет ли генеральских лампасов на брюках Егорова» [1162]. Так что выгодав отчасти в смысле материальных условий и дальнейшего существования, офицеры, пошедшие на службу большевикам, оказались в тяжелейшем морально-нравственном положении, их жизнь или выгоды были куплены ценой бесконечных унижений и обид. Люди их круга, бывшие боевые товарищи, презирали их как предателей, а те, кому они служили, не доверяли им, всячески унижая и даже иногда натравливая в случае неудач солдатские массы.