Фаворит. Том 1. Его императрица - Пикуль Валентин Саввич (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Бравый король Сицилии выразил недовольство:
– Видит бог, как я терпелив, но снова объявлен траур в славном доме Габсбургов. Вы звали меня в Вену ради веселья, а я уже второй раз тащусь за погребальными колесницами.
– Потерпи, король. У меня есть еще Каролина…
Дни траура, чтобы не скучать, Фердинанд IV скрасил шутовским представлением похорон Юзефы; своего пажа нарядил покойницей, положил в гроб, а лицо его обкапал горячим бразильским шоколадом, имитируя оспенные язвы. «Не хватает лишь гноя и зловония!» – веселился король. В церемонии похорон шутовские соболезнования принимал высокообразованный английский посол сэр Уильям Гамильтон…
– Каролина счастлива быть твоей женой, – сказала королю Мария-Терезия. – Но прежде я заставлю ее покаяться на гробах своих предков, как положено в древнем доме благочестивых Габсбургов.
Тут воспротивилась сама Каролина.
– Нет, – заявила она. – Лучше я выброшусь в окно, но не полезу в эту вонючую яму, чтобы потом сгнить в ней заживо.
Ее страстно поддержала юная сестра Мария-Антуанетта (будущая королева Франции, которой суждено погибнуть под ножом гильотины). Императрица обругала дочерей безбожными еретичками, сказав при этом, что в старые добрые времена таких «лечили» на кострах.
– Ладно! Я сама замолю ваши грехи…
Она забралась в склеп и сидела там на родимых трупах, плача о заблудших душах юного поколения. «Маменьку» сам черт не брал – она выбралась оттуда жива и невредима. Молодецкий весельчак Фердинанд IV женился на Каролине и, восстав с ложа Гименея, отправился на рыбную ловлю.
Обо всем этом русский двор был извещен через донесения своего посла князя Дмитрия Голицына. Скромный человек, он не стал писать Екатерине, что в разгар оспы при дворе Габсбургов ему посчастливилось спасти семью одного музыканта, в которой оспа выжгла глаза мальчику и все думали, что он ослепнет…
Звали этого мальчика – Вольфганг Амадей Моцарт!
Петербург долго выражал презрительное возмущение:
– Какое беспримерное ханжество, какая дикость! Впрочем, всему миру известно, что племя Габсбургов состоит из одних ненормальных. У нас такого изуверства никогда не может случиться…
Брейгель на картине «Слепые» увековечил ужас Европы: глаза его слепцов, падающих один за другим в канаву, выжрала оспа. Россия тоже знала скорбные вереницы людей с поводырями: оспа сделала их слепыми, жалкими нищими. Екатерина не могла скрывать своего страха. «С детства, – депешировала она Фридриху II, – меня приучили к ужасу перед оспой… в каждом болезненном проявлении я уже видела оспу. Весной я бегала из дома в дом, изгнанная из города. Я была так поражена гнусностью подобного положения, что считала слабостью не выйти из него». Оспенный мартиролог XVIII века был страшен: едва ли один человек из тысячи не переболел оспою! Казалось, человечество покорилось року, а могучая зараза обгладывала заживо сотни, тысячи и миллионы людей. Оспа уже гнездилась в Зимнем дворце, и знакомые императрицы, молодые цветущие и веселые женщины, переболев оспою, снова появлялись на балах, но уже покрытые рубцами, изъязвленные, несчастные…
Куда же делась их былая живость и красота?
В один из вечеров, заступая на придворное дежурство, Григорий Потемкин застал императрицу в состоянии встревоженном. Камер-лакей держал перед нею на подносе рюмку мадеры и стакан теплой воды с черной смородиной – это было «снотворное» царицы, но сейчас она от него отмахнулась. Сказала так:
– Проводите до фрейлинских. Там что-то нехорошо с невестою графа Никиты Панина – с Анютою Шереметевой, и я боюсь…
За больною фрейлиной ухаживал врач Джон Роджерсон, молодой шотландец, лишь недавно принятый на русскую службу.
– Что с нею? – шепотом спросила Екатерина.
– Жар. Но пока неясно, в чем дело…
В жирандолях коптили быстро догоравшие свечи. Потемкин поднял свой шандал повыше, отчего на лицо фрейлины легли глубокие тени.
– Уйдем отсюда! – быстро сказала императрица.
При резкой перемене освещения лицо девушки покрылось лиловыми пятнами: сомнений не было – оспа. Екатерина в ту же ночь покинула столицу, затаилась в опустевших дворцах Царского Села, на каждого входящего к ней смотрела с большим подозрением. Потемкину она честно призналась, что ждет не дождется Фому Димсдаля. Шереметеву пышно хоронили на кладбище Александро-Невской лавры, старый Никита Панин плакал, а Гришка Орлов был ужасно пьян.
– Такого удобного случая больше не будет, – сдерзил он Панину. – Твой обоз на тот свет уже отправлен: глаза плохо видят, зубы выпали. А тут – гляди! Архиереи собраны, колесница готова, сам ты при полном параде – ложись и поезжай вослед за невестою.
Что взять с пьяного? Панин отвечал куртизану:
– Буду иметь большое счастие отвезти раньше вас…
Потемкин намекнул ему, что, очевидно, понадобится приличная эпитафия на смерть Анюточки, а у него на примете имеется человек стихотворящий – по прозванию Василий Рубан! Панин сказал:
– Такого не знаю! Пущай пишет сам великий Сумароков…
Пьяный Сумароков ломился в покои императрицы.
– Гоните в шею! – велела Екатерина. – У него две дочери в оспе лежат, а он ко мне в кабинеты лезет… О боже! Ну когда же приедет из Англии Фома Димсдаль?
Слухи о приезде Фомы Димсдаля с сыном Нафанаилом взволновали столичное общество. Врачи шумели, что прививки – это наглое шарлатанство, а духовенство Петербурга осуждало борьбу с оспою, яко бесполезную, ибо наказание от всевышнего следует воспринимать со смирением. Димсдаль не сразу рискнул на вариоляцию, боясь осложнений из-за возраста императрицы, он проводил долгие опыты. По его подсчетам, Россия ежегодно теряла от оспы около двух миллионов человек – целую голландскую армию. Екатерина в эту цифру не поверила:
– У нас-то, дай бог, всего семнадцать миллионов!
– Не верите? – усмехнулся Димсдаль. – Но если у вас от оспы погибает каждый четвертый младенец, вот и считайте сами…
Сначала он дал императрице ртутный порошок.
– Примите и будьте готовы, – велел он.
В эту ночь над Петербургом и его окрестностями разыгралась пурга с обжигающим морозом. Раненько утром Фома Димсдаль с сыном Нафанаилом заехали в домик на Коломне, где проживала семья мастерового Маркова, в которой болел оспою мальчик – именно от него решили брать свежую «материю» для прививки. Но мать отказалась дать ребенка, суеверно полагая, что в этом случае смерть неизбежна для ее чада. Напрасно врач говорил, что Екатерина обещает Саше Маркову дворянскую фамилию Оспин, а в гербе его потомства навеки закрепится рука человека со следами вариоляции.
– Не надо нам дворянства! – кричала несчастная женщина. – Не хочу никаких гербов, оставьте нас…
Все сомнения разрешил отец семейства – Марков; он взял больного сына, замотал его в тулуп и протянул Нафанаилу Димсдалю.
– Держи! – сказал. – Вы ведь приплыли из далекой страны, и не за тем же, чтобы сыночка нашего угробить… А даже и умрет сыночек, так, может, другим большая польза станется…
Нитку, зараженную оспой, протянули под кожей на руке Екатерины.
– Поздравляю, ваше величество, – сказал Димсдаль.
– Я счастлива, что буду первой в стране.
– Увы, – разочаровал ее врач. – Вчера поздно вечером ко мне явился Григорий Орлов, велев привить ему оспу как можно скорее, так как его ждали друзья, чтобы ехать на медвежью охоту… Но ваша Академия наук предварила меня: крестьянки Воронежской губернии издревле прививают детям своим оспу, а вот от кого они переняли сей способ – об этом Академия ваша не дозналась!
Орлов вернулся с охоты как ни в чем не бывало: могучий организм его никак не реагировал на прививку. Павел тоже подвергся вариоляции – от матери, а потом Екатерина уговорила сына и фаворита дать «материю» для других людей. Постепенно вокруг престола образовался некий барьер, уже недоступный оспенным атакам. Поздравляя с прививкой Платона, женщина велела митрополиту:
