Звезды Эгера - Гардони Геза (полная версия книги .TXT) 📗
— Стало быть, паша не выставил стражу?
— Выставил, да только зря. Когда пошли шеренги христианских войск, похитили красивого юношу, оруженосца Лошонци. Оруженосец закричал. Лошонци пришел в ярость. Разгневались и остальные венгры, выхватили сабли и накинулись на нас. Счастье наше, что там стояли джебеджи в доспехах, а то бы венгры пробились…
Добо пожал плечами.
— Джебеджи? Ты, видно, думаешь, если кто прикрылся куском железа, он уже непобедим. Дело не в доспехах, а в том, что венгров было мало.
В зал влетело второе ядро; оно пронеслось между старинными знаменами, украшавшими стены, и пробило пол.
Сидевшие офицеры встали, Хегедюш вышел. Остальные, увидев, что Добо не встает с места, остались.
— А где же раскинул свой шатер Ахмед-паша? — спросил Добо.
— В заповеднике возле Мелегвиза.
— Так я и думал, — заметил Добо, бросив взгляд на своих офицеров, и снова обернулся к курду: — Скажи, в чем главная сила ваших войск? — И он пристально посмотрел ему в глаза.
— В янычарах, в пушкарях и в том, что нас тьма-тьмущая. Милостивый Али-паша — искусный полководец. В одной руке он держит богатую мзду, в другой — плеть с шипами. Кто не идет вперед по его приказу, того ясаулы хлещут сзади плетью.
— А в чем слабость вашей рати?
Курд в раздумье повел плечами.
Глаза Добо вонзились в него, точно кинжалы.
— Что ж, господин, — проговорил курд, — если бы я раскрыл всю свою душу у твоих ног, точно распечатанное письмо, и то я мог бы сказать только одно: рать наша славилась силой и в ту пору, когда была поделена на две части. Ведь она сокрушила около тридцати твердынь, и никто ее не одолел. Что же я могу сказать о ее слабости!
Добо подал знак солдатам, стоявшим за спиной пленника.
— Свяжите его и бросьте в темницу, — сказал он и поднялся с места.
Третье пушечное ядро упало как раз на то место, где только что сидел Добо, разнесло в щепки резное кресло превосходной работы и завертелось подальше, возле колонны.
Добо даже не обернулся. Он взял у Криштофа свой будничный стальной шлем и надел на голову. Затем он поднялся на вышку Казематной башни и стал приглядываться, какая из пушек бьет по дворцу. Вскоре увидел. Навел на нее три свои пушки и изо всех трех выпалил разом.
Плетеные туры опрокинулись. Топчу забегали в растерянности. Пушка замолкла. Добо не тратил попусту порох!
— Славный выстрел! — сказал Гергей, ликуя.
Когда они спускались вниз по башенной лестнице, Гергей улыбнулся Добо и увлек его в угол.
— Курда, ваша милость господин капитан, заставили присягнуть, а вот с толмача-то забыли взять присягу.
— А ты что же — исказил его слова?
— Ну да. Когда вы, господин капитан, спросили, в чем главная сила турецкой рати, я кое о чем умолчал. Ведь курд ответил, что Али своими четырьмя пушками может разрушить больше, чем Ахмет двенадцатью. Стало быть, ясно, что Али будет палить до тех пор, пока не рухнут все стены.
Добо пожал плечами.
— Пожалуйста, пусть сделает одолжение.
— Только об этом я и умолчал, — закончил Борнемисса. — Если вы считаете нужным, господин капитан, сообщите об этом и остальным офицерам.
Добо протянул ему руку.
— Ты поступил правильно. Незачем чрезмерно тревожить народ в крепости. Но теперь я скажу тебе то, чего и курд не знал: в чем слабость турецкой рати. — Добо прислонился к башенной стене, скрестив руки. — Быть может, завтра заработают одновременно все тринадцать зарбзенов. Да еще начнут палить из сотни, из двух сотен пушек. Будут ломать ворота, валить вышки. Но на это потребуется время — очевидно, несколько недель. А той порой надо кормить огромную рать. Как ты думаешь, могли турки привезти с собой столько съестных припасов, сколько нужно для такого войска? Как ты думаешь, удастся ли им постоянно добывать провиант? А разве замерзшие, голодные солдаты, выросшие в жарких краях, полезут на эти стены, если в октябре выпадет иней?
Возле них ударилось ядро и вырыло воронку в земле.
Добо глянул вверх на пушкарей и продолжал:
— Народ отважен, пока видит, что и мы отважны. Самое главное — не сдавать крепость, пока у турок есть припасы, пока не настанут морозы и не прибудет королевская рать.
— А если у них найдутся припасы, в октябре не выпадет иней и королевские войска останутся под Дером?
Произнеси Гергей эти слова так многозначительно, что за ними можно было бы предположить и четвертый вопрос, Добо, быть может, тут же велел бы его заковать в кандалы. Но Гергей сказал это с открытым лицом, почти улыбаясь. Он спросил, вероятно, не затем, чтобы Добо ответил, а, просто и доверчиво беседуя с ним, хотел узнать, есть ли у Добо основания еще на что-то надеяться.
Но Добо пожал плечами и сказал:
— А разве эгерский архиепископ не просил передать, что будет молиться за нас?
В тот же день на закате женщина, закутанная в черную чадру, торопливо пересекла рыночную площадь. С ней был только мальчик-сарацин лет пятнадцати и огромный пестрый лагерный пес.
Достигнув речки, пес бросился в воду, а женщина, ломая руки, ходила взад и вперед по берегу и поглядывала на крепостные ворота. На закате мост через ров обычно поднимали и, заперев изнутри, зарешечивали железными брусьями толщиной с руку. Женщина, очевидно, дожидалась, чтобы подняли мост. Тогда она перешла речку вброд, даже не приподняв платья.
— Сын моя! — пронзительно крикнула она в ворота. — Моя сына! — кричала она снова по-венгерски.
Добо доложили, что у ворот стоит мать маленького турецкого мальчика.
— Впустите, если она захочет войти, — ответил Добо.
В полотнище подъемного моста, служившего одновременно и воротами, была маленькая железная дверца. Ее приотворили.
Но женщина испуганно попятилась.
Собака залаяла.
— Моя сына! — снова взмолилась женщина.
Она подняла кверху что-то, видимо, золото. Потом стала пересыпать золотые монеты из одной руки в другую. Дверца снова закрылась.
Турчанка ходила взад и вперед у ворот. Она подняла чадру и, утирая белым платком слезы, катившиеся по лицу, непрерывно голосила:
— Селим, моя сына!
Наконец она даже постучала в железную дверцу.
Дверца вновь отворилась, но женщина и на этот раз отшатнулась.
Тогда на воротной башне появился Гергей. Он вел за руку мальчика.
— Селим!.. — взвизгнула турчанка. Казалось, что с этим криком вырвалась вся ее душа. Она протянула руки к ребенку. — Селим! Селим!
— Анам! — заплакал и мальчик.
Собака заскулила, затем запрыгала и залаяла.
Гергею не разрешалось кричать из крепости, но ребенку это не было заказано, и он крикнул матери:
— Мама, ты можешь после осады выменять меня на раба-христианина!
Женщина встала на колени и, точно желая обнять свое дитя, протянула к нему руки. Когда же мальчик исчез, она долго посылала ему вслед воздушные поцелуи.
В ту ночь тьма окутала и крепость, и город, и горы, и небо — весь мир.
Добо лег поздно, но в полночь уже снова обошел все башни. На нем был длинный плащ из толстого сукна, на голове — черная бархатная шапка, в руке — список караульных.
В тот час старшим караульным офицером был Золтаи. Увидев Добо на Шандоровской башне, он молча отдал салют саблей.
— Ты хочешь мне что-нибудь сказать? — спросил Добо.
— Давеча я проверил все кругом, — заметил Золтаи. — Люди на своих местах.
— А каменщики?
— Работают.
— Пойдем со мной. Я доверяю тебе, но караульные должны видеть, что и я начеку. Возьми этот список.
Они начали обходить башни. Золтаи читал вслух по списку имена. Пушки на башнях были окутаны тьмой, караульные у пушек походили на черные тени. Перед нишами стен и башнями горели костры. Возле них грелись, дожидаясь смены, караульные.
В крепости стояла тишина. Слышалось только осторожное постукивание и пощелкивание — это каменщики штукатурили стены.
