Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT) 📗
Глава 10
Возвращение
Степями шли трудно — наскакивали печенеги и ещё какие-то новые кочевники, вовсе Ильёй незнаемые прежде, но тоже языка тюркского. Стычки были кратковременными и не унесли ни одного дружинника, но двигаться пришлось в большом напряжении. Спасибо, Мстислав тьмутараканский вожей прислал, провианта...
До Днепра дотянули, ни одного больного или отсталого не бросили. А уж по Днепру весть в Киев подали — дружина из Царьграда, из мест неведомых возвращается. От дружины, правда, оставалось меньше четверти. Однако шли с гордо поднятыми головами, шли, как и положено победителям, покорившим Сицилию, Сирию и Армению.
Киев так их и встречал.
К переправе приехал сам князь Владимир со всем двором, всей думой и всеми воеводами, кои были не в разъездах.
— Киева — не узнать! — ахали и утирали слёзы дружинники, воевавшие в дальних краях почти десять лет. Те, кто пополнил дружину русскую в Византии позже, тоже видели много перемен. Город несказанно разросся, но главное — поднимались над стенами его купола православных церквей, на которые с великим облегчением и счастьем благополучного возвращения крестились дружинники.
— Смотрите! — говорили другие. — Почти все княжичи здесь.
И точно: на противоположном берегу Днепра, под кручею, в толпе придворных Владимира видны были алые княжеские шапки Владимировых сыновей.
— Вона как нас встречают! — радовались простодушные воины.
«Неспроста они здесь, да и не нас они встречать собрались», — подумал Илья.
Всё разрешилось, когда после приветствия князя постаревшего, тронутого сединой, кинулся к Илье Добрыня — старик стариком.
— Здравствуй, Добрынюшка-креститель! — пошутил Илья, обнимая не скрывавшего радостных слёз старика.
— Ты уж скажешь — «креститель»! — отмахивался старый воевода.
— Истинно так, — говорил Илья. — К нам гусляры приходили, пели былину про тебя, как ты Змея на Почайне одолел. Понимать то просто: твоими трудами змей язычества побеждён, ты крестил народ в Киеве и в Новгороде...
— Да эти гусляры бают невесть какую нелепицу! У них дело такое, чтобы слушали нелепицу ихнюю! Тут на них монахи сильно серчают! Городят невесть что, гусляры-то! Постов не держат! А как были старые праздники, так и празднуют и Масленицу, и Ярилин день...
— Чего княжичи-то все тут? Не нас же ради?! — спросил Илья.
— Беда! — сокрушённо затряс головой Добрыня. — Сестра моя, Малуша, мать Владимира, помирает. Вот велела всех внуков собрать!
Они ехали мощёными киевскими улицами — встречные, прижимаясь к домам, уступали дорогу, снимали шапки.
— Как много нового построили! — удивлялся Илья.
— Да мне всё это чужое, — признался Добрыня. — Я больше в Новгороде.
— И мне всё чужое, — сказал Илья. — Весь мир от меня отодвинулся.
— Знаю, — сказал Добрыня. — Мне сказывали всё... Чего делать-то будешь?
— В монастырь пойду.
— Так тебя князь и отпустил!
— Да на что я ему? Старый уже. Изранен весь.
— Ты — старый? — засмеялся наполовину беззубым ртом Добрыня. — Да ты меня много как моложее! Тебе ещё служить и служить...
— Охоты не стало. Тяготит меня мир сей.
— Теперь служи без охоты! И я, как ношу тяжкую, службу несу. Устал, — согласился Добрыня. — А что поделаешь? На молодёжь падежа плохая. Все они с рыву да с маху делать хотят. Так прочно не будет!
— Э... — засмеялся Илья. — Раз молодых ругать начал, значит, и вправду постарел ты, Добрынюшка!
— А за что их хвалить-то?
— Да ты не хвали и не ругай. Они — другие! Потому тебе и не по нраву. А у них своя жизнь и своя судьба.
— Как-то всё не так, как надо, делается, — не унимался Добрыня.
— Один Господь ведает, как надо, — сказал Илья и, помолчав, добавил: — Это не молодые плохи сделались, это наше время с тобою кончается.
Они расстались у княжеского терема, где были накрыты широкие столы для воевод, вернувшихся из похода.
«Пировать в Киеве не разучились», — подумалось Илье. И стало чуть смешно, как это прежде он хотел бывать на пирах, как волновался, хотя и вида не показывал, где укажут ему сидеть. Припомнил, как ругались и даже дрались между собой воеводы да бояре — кому выше сидеть, кому ниже. Смешно и неловко вспоминать.
Теперь всё это Илье было не нужно. Знал, что будет самым большим почётом окружён, да на что ему почёт этот?
Он поехал на свой двор. Усадьба его радением верных челядинов была благоустроена и расширилась. Чему Муромец не обрадовался, потому что двор стал совсем не таким, как в те поры, когда сидели они на завалинке с Марьюшкой, а Дарьюшка скакала с подружками через верёвочку. Всё было новым и хотя исправным, крепким, но чужим.
Наклонясь к самой гриве Бурушки, он проехал в ворота. Вся дворня большим числом, человек с двадцать, встречала хозяина. Молодые ребята кинулись его с седла принимать. Остальные все опустились на колени. Илья узнал только двух мамок Дарьюшки да старого тиуна Истому, чьим радением был сохранен и стал ещё богаче Ильин двор.
— Встаньте все, — сказал Илья. — Я не князь. Не надо мне почестей ваших.
— Да уж не гневайся, батюшка, мы от радости, от радости! — суетился, сыпля светлыми слезами по морщинистым щекам и бородёнке, тиун, однорукий Истома.
Малые ребятишки, выглядывая из-за материнских юбок, таращили глазёнки на Илью со страхом и любопытством, точно на живое чудо. По всей усадьбе кипела работа. Спешно топилась баня, в кухне шипели сковороды и валил чад от пригоревшего масла, девки дворовые шныряли из погреба в поварню, из кладовой в терем, таща подушки, ковры, перины, будто собирались принимать на постой всё войско, вернувшееся с византийской службы.
Илья прошёл в гридницу, разделся до нательной рубахи и портов и впервые за долгие годы повесил изрубленный доспех на стену. Сел на лавку и долго отчуждённо смотрел на меч, кистень, булаву и прочее оружие, нашедшее своё место рядом с кольчугой и панцирем.
В бане он долго рассматривал свои руки, покрытые шрамами, своё исчирканное рубцами, в буграх неправильно сросшихся рёбер тело, словно оно было не его. Молчаливые оруженосцы парили его; разминали, растирали каменные мышцы, и простуженные, надорванные суставы сладко ныли.
Потом сажали Илью за широкий стол, уставленный всяким яством и питием, но он, отвыкший от богатой пищи, почти ничего есть не стал и приказал дворне и дружинникам пировать без него. После смерти Подсокольничка Илья тяготился людьми. Ему было трудно находиться в толпе, и душа ждала отдохновения в тишине, в одиночестве.
Он поднялся в горницу и растянулся на белом выскобленном полу. Во дворе шумели дружинники, пели, бражничали. И хоть было всё достаточно чинно, и даже пришедшие гудошники играли вполсилы, а всё жаждала душа тишины.
И вдруг Илье страшно захотелось туда, в землю, в погреб, где сидел он, закопанный, в первые месяцы после того, как приехал в Киев. Где были ему видения и где разговаривали с ним святые и сама Богородица. Ему захотелось в ту тишину, в тот сумрак и покой...
Однако даже помыслить о том не дали. Загрохотали по деревянной мостовой копыта. Властный голос что-то прокричал, и застучали по скрипучим лестницам сапоги.
— Илья Иваныч, — просунул голову в дверь Истома. — От князя нарочный прискакал. Старая княгиня тебя зовёт. Проститься хочет. Помирает.
Илья поднялся и словно неживой поворачивался, пока гридни его обряжали в дорогое платье, в кафтан бархатный, расчёсывали седые кудри да водружали боярскую, по чину положенную дорогую шапку. Перепоясали, как воеводу, мечом, но не боевым, а парадным, в дорогих ножнах с каменьями. Ни доспеха, ни кольчуги Илья надевать не стал. На что? Какая может быть опасность в Киеве? И в терем старой княжеской матери пошёл пешком, хотя и в сопровождении четырёх вооружённых гридней, как того требовал придворный порядок.
