Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Спартак говорил вдохновенно и страстно. Глаза его сверкали. Эномай, который был, в сущности, человеком честным, искренним и преданным Спартаку, чувствовал, как под влиянием этой речи угасает в его сердце гнев, зажженный бесчестными ухищрениями Эвтибиды. Когда вождь гладиаторов закончил свою речь, германец умоляюще протянул руки к его прекрасному лицу, которое казалось в эту минуту окруженным сверхъестественным сиянием. Дрожащим от волнения голосом он прошептал:
— О, прости… Спартак, прости!.. Ты не человек, а бог!..
— Нет… Я самый счастливый из людей, так как в тебе я нахожу снова брата! — воскликнул растроганный фракиец, открыв объятия. Эномай порывисто кинулся к нему, прошептав:
— О, Спартак, Спартак.., я тебя почитаю и люблю еще больше, чем прежде!
Оба молча стояли некоторое время, сжимая друг друга в этом братском объятии. Первым оторвался Спартак, спросив друга еще взволнованным голосом:
— Теперь скажи мне, Эномай, зачем ты шел сюда?
— Я?.. Но.., я уже не знаю, — ответил тот очень смущенно, — зачем мне вспоминать об этом.
Он на мгновение умолк, а затем с оживлением прибавил:
— Так как ты находишь, что я пришел к тебе с какой-нибудь просьбой, то прошу у тебя для себя и для моих германцев самого опасного пункта в ближайшем сражении с консулом Лентулом.
Спартак взглянул на него ласковыми, любящими глазами и воскликнул:
— Всегда тот же! Так же храбр, как честен!.. Будет тебе самый опасный пункт.
— Ты мне обещаешь это?
— Да, — ответил Спартак, протягивая правую руку Эномаю, — в моей душе ты знаешь, нет места ни для лжи, ни для страха.
Побеседовав еще немного, Эномай и Спартак ушли с претория. Едва они успели сделать несколько шагов, как их догнал Арторикс. За три дня до этого вождь гладиаторов послал молодого галла во главе тысячи всадников на разведку к Реате, чтобы добыть сведения о войске Геллия. Он только что вернулся и, узнав, что Спартак ушел с Эномаем, пустился за ним следом.
— Привет тебе, Спартак! — сказал он. — К Геллию пришла часть его конницы, и он двинулся уже из Анагнии. Нужно ждать его самое позднее через пять дней.
При этом известии Спартак задумался. Немного спустя он сказал:
— Отлично! Завтра вечером мы снимемся с лагеря и пойдем к Камеринуму, куда придем послезавтра до полудня. Лентул, вероятно, подойдет туда послезавтра вечером или еще позже — утром на четвертый день. Его войска будут утомлены переходом, и мы, успев отдохнуть, смело нападем на него и разобьем. Потом сейчас же повернем против Геллия и разгромим его армию. После этого беспрепятственно продолжим наш путь к Альпам. Как ты находишь это, Эномай?
— Превосходная мысль, достойная великого полководца! — ответил Эномай. И когда Спартак отпустил Арторикса, он увлек фракийца в свою палатку, где усадил его за стол вместе с своими контуберналиями. Не было только Эвтибиды: у нее было слишком много причин уклоняться от встречи со Спартаком и не показываться ему на глаза.
В дружеской беседе за чашей терпкого, но благородного тронгского вина быстро пробежали несколько часов, и уже далеко перевалило за час первого факела, когда Спартак вышел из палатки германца.
Едва Эномай остался один, как Эвтибида, бледная, с распущенными по плечам рыжими волосами, появилась из особой комнатки, устроенной для нее в палатке начальника германцев. Скрестив руки на груди, она остановилась против Эномая.
— Значит? — спросила Эвтибида. — Значит Спартак снова поведет тебя куда ему вздумается, как он ведет свою лошадь, и будет впредь пользоваться твоей силой и храбростью, чтобы возвышаться самому?
— О! Опять?.. — сказал глухим и грозным голосом германец, свирепо взглянув на девушку. — Когда же ты прекратишь свои подлые клеветы? Когда ты перестанешь вливать в мою кровь яд твоих внушений? — Ты злее, чем волк Фенрис, трижды проклятая женщина!
— Хорошо! Клянусь всеми богами Олимпа… Ты злишься на меня потому, что ты грубый дикарь и глупое животное. И поделом мне, дуре и негоднице, которая любит тебя, хотя должна была бы презирать. Поделом! Очень хорошо!
— Неужели для того, чтобы любить меня, тебе нужно, чтобы я ненавидел Спартака, такого благородного, честного, умного?
— И я, несчастная дурочка, была введена в заблуждение его мнимыми добродетелями и верила, что он не человек, а полубог. Но я должна была, против воли, убедиться, что Спартак — лгун, что он — подлый притворщик в каждом своем поступке, в каждом слове и что один только огонь воспламеняет его грудь — огонь честолюбия. Вот тогда-то я убедилась в том, что ты глупее барана…
— Эвтибида! — сказал, дрожа от ярости, голосом, похожим на рев полузадушенного льва, Эномай.
— Я не боюсь твоих угроз! — презрительно сказала гречанка. — Лучше бы я не поверила твоим словам любви — я могла бы тебя ненавидеть так же сильно, как теперь презираю.
— Эвтибида! — закричал глухим, могучим голосом, похожим на удар грома Эномай, в бешенстве поднимаясь с места с грозно поднятыми кулаками.
— Ну! Смелей! — сказала она надменным, вызывающим тоном, подступая к гладиатору. — Ну, вперед, храбрец, ударь, задуши своими чудовищными звериными лапами бедную девушку!… Это принесет тебе больше славы, чем убийство твоих соперников в цирке!.. Ну, смелей!..
При этих словах Эвтибиды Эномай бросился к ней в порыве ярости. Опомнившись, он поднял вверх руки, которыми готов был уже схватить девушку, и, задыхаясь от гнева, сказал:
— Уходи отсюда.., уходи, ради твоих богов.., пока я не потерял еще оставшуюся во мне каплю рассудка.
— И это все, что ты можешь сказать?… И это все, что ты можешь ответить женщине, которая любит тебя, единственному человеку на земле, кто тебя любит?.. Этим ты платишь за мою любовь к тебе? Это благодарность мне за ласку и заботы, какими я тебя окружаю? Это награда за то, что я думаю только о тебе, о твоей славе, о твоей репутации? Хорошо!… Пусть будет так… Я должна была ожидать этого… Делай после этого добро! Заботься о счастье другого! Дура я несчастная!.. Но должна была я думать о тебе?.. Должна была я навлечь на себя твой дикий гнев, чтобы спасти от гнусных интриг, которые замышляются против тебя?!
И после очень короткой паузы, она добавила голосом, который постепенно становился все более дрожащим:
— Я должна была позволить растоптать тебя.., дать тебе погибнуть… Ах, если бы я могла!.. По крайней мере мне не пришлось бы сегодня пережить это торг, гораздо более тяжелое, чем смерть…
Терпеть от тебя оскорбления и брань.., от человека, которого я так любила… Ах, это слишком!..
С этими словами она разразилась безутешными рыданиями. Этого было вполне достаточно, чтобы сбить с толку бедного Эномая, ярость которого мало-помалу уступала место сомнению и неуверенности, а потом жалости, нежности, любви. Когда Эвтибида, закрыв лицо руками, направилась к выходу, он, подбежав к дверям, сказал заискивающим голосом:
— Прости меня… Эвтибида… Я не знаю, что мне сказать.., что мне делать… Не покидай меня так, прошу тебя!
— Отойди, ради богов-покровителей Афин! — сказала куртизанка, гордо поднимая лицо и устремляя на Эномая глаза, полные негодования. — Отойди… Оставь меня в покое и дай мне в другом месте пережить мой позор, мое горе и нежные воспоминания о разбитой любви…
— О, никогда.., никогда!… Я не допущу, чтобы ты ушла… Я не позволю тебе так уйти… — сказал германец, схватив девушку за руку и с мягким насилием увлекая ее в глубь палатки. — Выслушай меня… Прости, Эвтибида! Выслушай меня, прошу тебя.
— Слушать еще ругань, еще оскорбления? Оставь меня, дай мне уйти, Эномай, чтобы я могла избежать самого тяжкого горя — увидеть, как ты снова бросишься на меня.
— Нет.., нет… Эвтибида.., не думай, что я на это способен. Не своди меня с ума! Выслушай меня, или я перережу себе глотку здесь, в твоем присутствии.
И с этими словами он вытащил кинжал, висевший у него на поясе.
— Ах, нет!… Нет!!. Клянусь молниями Юпитера! — воскликнула, притворившись испуганной, куртизанка, с мольбой протягивая свои маленькие ручки к гиганту.
